«Счастлив, кто живёт в веках делами…»

1/14 ноября исполнилось 200-лет со дня рождения великого сербского поэта, митрополита и правителя Черногории Петра II Петровича Негоша (1813-1851)

.

Ещё 19 мая митрополит Черногорский и Приморский Амфилохий совершил канонизацию Петра II Петровича Негоша как местночтимого святого, а первое иконописное изображение владыки водрузили в Цетиньском монастыре. На Архиерейском Соборе Сербской Церкви (21-29 мая) митрополит Амфилохий официально поднял вопрос о причислении к сонму святых Сербской Православной Церкви, а также об общецерковном почитании (имена общецерковно прославляемых святых сообщаются Предстоятелям братских Православных Поместных Церквей для включения в их Святцы) великого серба. Однако, вопрос этот без пояснений был снят с повестки дня Собора.

В сербском церковно-народном обиходе традиция канонизации правителей (царей, князей) имеет глубокие корни. Сегодня в России (да и не только) по понятным причинам, наверное, самый известный сербский святой, наряду со св. Саввою, — князь (царь) Лазарь, сложивший голову свою в битве с турками на Косовом поле. И акт владыки Амфилохия можно рассматривать лишь как справедливое желание двигаться в русле сербской церковной традиции: в год 200-летия со дня рождения митрополита Петра II и правителя Черногории провести чин вмещения его в лик православных святых.

Святые — это наглядное обнаружение Промысла Божия о человеке. Разнообразие же подвигов, приводящих к святости, свидетельствует о многообразии Промысла, которым управляются люди к жизни вечной и спасению; основными критериями канонизации подвижников веры в Церкви являются: праведное житие, православие безукоризненное, народное почитание и чудотворения. Всякое прославление святых есть явление святости Божией, оно всегда совершается по благословению и волеизъявлению самой Церкви. О единстве Церкви как Тела, Главой которого является Христос, а членами все христиане, неоднократно говорил в своих Посланиях апостол Павел: «...Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его» (Еф. 5, 29-30).

«Владыку Раде», как называли его современники, почитали ещё при жизни, слово его было законом. Стоятель против врагов крепкий, хранитель веры христианской, веры отцов — таким он был в сознании сербов, таким и остался в восприятии потомков. Итак, члены Сербской Церкви высказались за канонизацию митрополита Петра II, священноначалие же отклонило предложение о его прославлении. Не станем искать причин такого решения Архиерейского Собора СПЦ, но обратимся к творениям Негоша, скажем, к поэме «Горный венец» (1847). Думается, сама мысль поэта прольёт свет на суть дел, их, увы, политическую подоплеку, хотя в последнее время всё чаще повторяют, что «Церковь вне политики».

Но прежде заметим: Негош и Сербство суть нераздельны. «Свободы сербское гнездо» — так называл поэт родной край Черногорию. «Мое имя веролюб,/ По прозванью родолюб,/…/ Я по-сербски пишу/ И любому скажу:/ По народу я сербин,/ По душе же славянин», — писал о себе Негош. Его поэма «Горный венец» стала народной «Книгой жизни» везде, где говорили и говорят по-сербски. Петр Петрович Негош, поэт-философ, действительно, встал в один ряд с Гомером, Гёте, Шекспиром, Данте, Пушкиным… По количеству изданий и их тиражей произведения Негоша в югославянских землях занимают второе место после Библии. Героика Негоша уходит корнями в Косовский эпос, из народной песни черпал он творческое вдохновение. Дух поэта горел всесербским единством, мыслью о всеславянском единении, идеей «всечеловечества».

В окрестных Ловчену краях, за далёкими горизонтами он с детства созерцал историю народа, голос крови непрестанно напоминал о подвигах и трагедии Сербства и в прошлом и в настоящем… «…подобно царю Давиду, он пас овец своего отца. Ружьё было его первой забавой, а гусли — первым учителем, геройская слава сербов была его первой любовью, а небо и звёзды — первой загадкой. С вершин Ловчена ребёнком он множество раз видел, как из-за отдалённых снежных гор всходит солнце, а гусли и песня рассказывали ему, что за теми горами Косово и Призрен, что там по прекрасным и плодородным долинам текут Лаба и Ситница. <…> С Ловчена видел он все границы маленькой Черногории, а гусли говорили о необозримых границах обширного Сербского царства. Он видел черногорцев, загнанных в голые скалы, а песня говорила, что турки отняли у них долины… а им оставили одни эти каменистые и бесплодные горы»[1].

В 1830 г. бремя светской и церковной власти выпало нести 17-летнему Радивою (Раде, в монашеском постриге — Пётр) Пéтровичу из села Негуши. Род Пéтровичей правил в Чёрной горе с 1697 г., а первым митрополитом из них был владыка Даниил (Данило). О котором позже Негош расскажет в своём великом творении — героико-эпической поэме «Горный венец» (1847). А пока он, продолжая дело своего предшественника дяди Петра I Пéтровича Негоша (канонизированного Сербской Церковью под именем св. Петра Цетинского), приступил к житейскими заботам — примирял племена, обустраивал жизнь черногорцев, отражал набеги турок.., Но и за всем этим он неизменно жил поэзией, которая была для него истинным разговором с Творцом. Ещё с детства он не только пел народные песни и бряцал на струнах гуслей, но и сам довольно рано начал сочинять. Поэтическая душа Негоша, вскормленная духом сербства, напоенная красотами его маленькой горной родины, будто вобравшая в себя всю ширь бескрайнего неба, не могла не услышать чудного гласа мира Божия; и она услышала, и она откликнулась. Она услышала таинственное эхо голосов своих предков, словно отраженное родными Чёрными горами, она вдохнула воздух свободы, которой жаждал его народ, душа его внимала чуду мирозданья, солнце, луна, мириады звезд и бездонная непостижимая твердь, великая кузница Создателя — всё волновало эту тонкую возвышенную душу словно рождённую для звуков небес. Но дела мирские требовали своего…

Крепко запомнил Пётр II завет митрополита Петра I: «Богу молись да за Россию держись». Черногория нуждалась в сильном покровителе, таким покровителем явилась великая Россия. Негош дважды посетил наше отечество: в 1833, когда в присутствии Его Императорского Величества Государя Николая Павловича был поставлен во епископы, и в 1837, когда, направляясь в Петербург, вынужден был задержаться во Пскове, где он очутился вскоре после похорон Пушкина и, наверняка (пожалуй, и обязательно), посетил могилу Пушкина в Святогорском монастыре. Но ещё до первого путешествия в Северную империю по зову Негоша из России прибыл черногорский серб Иван Вукотич, при его помощи и по рекомендациям русского правительства был учреждён Сенат, местные суды, собрана Гвардия, устроена первая школа. А вот уже из России сам Негош вернулся не только с «сундуками книг», но привез целую типографии. Негош стал издавать первый черногорский литературный альманах «Горлица». И писал, писал…. Первые сборники стихов «Цетинский пустынник» и «Лекарство от турецкой злобы» (1834) были отпечатаны в новой типографии. В 1835-м он создал поэму «Свободиада», в 1845 г. в Белграде напечатана поэма «Свет микрокосма», в 1847 написан «Горный венец» и, наконец, вслед за ним историческая драма «Самозванец Степан Малый», последнее крупное произведение поэта.

Над народом сербским висело тягостное ярмо турецкого рабства, и хотя Черногория не была попрана так, как другие сербские земли, Негош ясно понимал, что за будущее сербства предстоит долгая и тяжелая борьба, не на жизнь, а на смерть, борьба, вдохновлённая великим Косовским заветом. Косово выросло в народном сознании в образ библейского масштаба. Оно открыло истинно евангельскую этику народа, оно стало вечным символом подвига во имя Христа и со Христом, передаваясь из рода в род, память о нём вошла в плоть и кровь сербства. «Ошибаются те, кто говорит, что Косово остановило ход нашей истории, отбросило нас назад, что если бы не было Косова, мы были бы сегодня великим народом, — писал епископ Николай. — Как раз именно Косово сделало нас великим народом. Оно есть наша народная Голгофа и одновременно — наше народное Воскресение, духовное и моральное… [Оно] Оставило нам сонм витязей веры, чести и жертвенности... Ошибаются те, кто считают Косово поражением. Князь Лазарь и его воины погибли... Они принесли в жертву Богу все, что имели и могли, а потому и победили. Погубили плоть, но спасли душу... Святые мощи князя Лазаря, напоенные Небесной благодатью, и сегодня покоятся в мире и исцеляют многие немощи человеческие. Не утрачены и останки витязей Креста, хотя остались они на поле боя. Святые души их освятили тела, а святые тела их освятили всю Косовскую землю. Потому Косово стало Святым Полем. Потому сербы со всех концов света приезжают на Косово поле и берут горсти святой земли, чтобы хранить ее как святыню в церквах и домах своих... Косово — это великая гробница христианских мучеников. Весь сербский народ прославляет Видовдан... [ибо] он напоминает нам о нашей победе и Воскресении»[2].

«Горный венец» — это ярость и яркость, это мощная энергетика, эта сила метафоры и огненного слова, это крепкие и храбрые мужеские лики, это образец народного песенного сказа о славных делах черногорцев, изгоняющих из пределов своих ненавистных турок и предателей-потурченцев (сербов, принявших ислам и ставших пятой колонной поработителй); вся поэма буквально горит пафосом свободы. Надо сказать, что распространение ислама среди славянского населения Балкан в Албании, Боснии уже в XVI в. принесло свои плоды, а в конце XVII исламизация захватила и Черногорию. С этим злом (изменой) и предстояло бороться первому митрополиту из Пéтровичей Даниилу (Данило). Образ мудрого, стойкого героя, по сути своей старца, создал Негош в поэме, не вымыслил, но именно воссоздал его таким, каким помнил народ этого владыку. В поэме в новогоднюю ночь черногорцы очищают родные края от врага. Заканчивается она на радостной ноте победы. Но в самом конце перед митрополитом появляется весь окровавленный с перебитым ружьём (джефердаром) храбрый Вук Мáндушич, который рассказывает о битве с турками и сокрушается о потере оружия. Даниил его утешает. И заключительный штрих: «Владыка встает и выносит Мандушичу из своих покоев хороший джефердар» — всё! Это авторская ремарка, удельный вес её весьма и весьма высок: ясно одно — предстоит еще долгая борьба за Крест честный и свободу золотую, но так же ясно и другое — Церковь благословляет ратника на правое дело — уничтожение ненавистной тирании. Так замыкается круг повествования. Мрачные думы владыки Даниила, которыми начинается рассказ, вначале разгоняет юнак Вук Мичунович, он ободряет Даниила, говоря: «Не веди ты чёрных разговоров!/ <…> Одиноким не считай себя ты,/ пред тобою все пятьсот юнаков/ <…> Кроме этих юношей отважных,/ в шесть раз больше сышется в подворье;/ эта сила юных — твоя сила/ <…> будем биться за родную землю,/ пока турок или нас не станет…» Ну а в конце поэмы, владыка, вдохновленный победой над потурченцами, сам уже освящает грядущий воинский подвиг — поднося ружьё Вуку Мандушичу, тем самым являя веру в юнаков, благословляет их на противление злу. Характерны и имена обоих воинов — «Вук»-волк, священное животное славян, у сербов это имя достаточно распространенное. Словно два бесстрашных волка, готовые биться до последнего, стоят оба Вука на страже родной Чёрной горя, охраняя свободу сербов.

В целом поэма очень близка народному творчеству, именно Косовскому песенному циклу, Косовская тема стала лейтмотивом в этой могучей симфонии голосов. Владыка Даниил (Данило) — главный герой, по сути, alter ego поэта. В его философских монологах-раздумьях слышна и радость, но больше печаль, горестные предчувствия о судьбе сербского народа. «Моё племя мёртвым сном уснуло,/ нету старших, чтоб меня утешить…/ и напрасно я молюсь и плачу;/ мир подлунный для меня стал адом…/ Ты угасло, о родное сербство…». Но тогда печаль его была развеяна, ещё собралась верная рать. А в 1878 г. Сербия получила независимость от Османской империи, в 1882 стала королевством… Скорее слова эти можно отнести к нашему времени. И сегодня, читая «Горный венец», невольно вслед за поэтом и его героем, владыкой Даниилом, повторяешь: «Милый Боже, если бы отчизна/ сыновей потерю возместила,/ я б тогда наверняка увидел,/ что сияет Лазаря корона,/ что явился Милош среди сербов…» Интересно, что в поэме это, кажется, единственное упоминание о князе Лазаре, предводителе Косовского войска. Юнак же Негоша — это Милош Обилич, пробравшийся в грозной сечи к шатру султана Мурата и поразивший его; сам Милош, как и Лазарь, погиб в битве. Оба канонизированы Сербской Церковью. Дело в том, что для Негоша все зло земное концентрировалось именно в самом турецком султане, и в его время, это был образ мирового зла. Поминая же неоднократно Милоша в поэме, он словно взыскует нового подобного смельчака, который бы окончательно разделался с обитателем Сераля.

Как вертикаль его философии истории звучат слова: «Но тиранству стать ногой на горло… / Это долг людской наисвятейший». В этом, можно сказать, весь Негош, отрок Божественной свободы, рыцарь чести и долга. И какой невероятно сильный инфернальный образ султана-тирана возникает в самом начале поэмы. Поздней ночью владыка Даниил погружен в свои думы:

.

Вот он дьявол, — семь плащей пурпурных,

Два меча на нём и две короны,

А в руке — Коран; Магога правнук

Налетает чёрной саранчою

На поля, проклятое отродье,

хочет землю превратить в пустыню.

.

И как страшно, пророчески звучат слова поэта в наши дни, когда над Косовом (а, может, и над всем миром?) надо всем сербским народом, кажется, сошлись все грозовые тучи Вселенной. Как прозрение звучат строки поэмы: «Посмотрите, сохрани нас Боже,/ на Ядран и чудные нагорья/ Боснии большой, Герцеговины,/ на Албанию до синя моря,/ посмотрите вы на Чёрну гору — / всё большая туча закрывает,/ и сверкает молния над нами,/ и раскаты грома раздаются,/ только солнце нас одних и греет…» Так было и так стало… Заметим, что у Негоша султан назван «правнуком Турка». Согласно библейской традиции, переводчик (Ю. Кузнецов) ввёл в начале монолога образ Магога, как символ всеохватного зла. пожирающего мир (Ср.: Когда же окончится тысяча лѣтъ, сатана будетъ освобожденъ изъ темницы своей и выйдетъ обольщать народы, находящіеся на четырехъ углахъ земли, Гога и Магога, и собирать ихъ на брань; число ихъ какъ песокъ морской. Откр. 20, 7). «Тюрк» (Турк) — мифический прародитель и эпоним тюрков. Восточные средневековые источники называют его сыном (иногда внуком или правнуком) библейского Иафета. Согласно мифам, Турк — это исполин безобразной наружности: с грубыми чертами лица и диким взглядом, он крушит гранитные скалы и швыряет их в корабли недругов.., т. е. образ всеобщего разорения. Теперь уж не спросить у ярчайшего и умного поэта Юрия Кузнецова, только ли традиция «виновата» в таком решении образа в переводе, надо думать — нет. Вибрируя на нерве бытия, Кузнецов отчетливо предвидел стремительно надвигающийся разгул зла, безотказным инструментом которого сегодня видится недочеловеческая глобальная власть «демократического ада». И такова сила поэмы, что тут и создатель её и переводчик, оба оказались пророками.

.

…не осталось ничего живого!

Страшно видеть, что вокруг творится!

Мир широкий мал для адской пасти,

Не наесться ей и не объесться!

<…>

Чтоб ты сгинул, змий людского рода,

Отравивший злобою народы!

<…>

Разве жертвой Сербия не стала

От Дуная и до синя моря?

Незаконно ты сидишь на троне

И гордишься скипетром кровавым;

Хулишь Бога с алтаря святого;

<…>

Эвон, что надумал царь жестокий

По подсказке ада, не иначе:

«Черногорцев не могу сломить я,

До конца они не покорятся,

С ними надо сделать по-другому…»

Тут и начал дьявольский мессия

сласти ложной веры предлагать им.

Будьте прокляты, поганцы,

Для чего турецкая нам вера?

.

Будто всё это написано сегодня. Словно «дьявольский мессия», мировая закулиса обольщает ныне сербов, приглашая в Евросоюз, но взамен требует отдать православную душу народа, продать за 30 серебряников его святое сердце — Косово… Только в страшном сне черногорскому владыке могло привидеться вырванное из груди сербства — проданное святое Косово, колыбель его Православной державы, над которой, кажется, уже «сам Магог» повесил полумесяц. Ныне ясно проявились «ценности Европы», оторванной от Христа (куда и зовут «гордых внуков славян»), не будем перечислять их, сейчас об этом у нас много пишут, понятно одно — вектор их работы направлен на изничтожение человечества. Любопытно, что и Негош (ещё 150 лет назад) в своей поэме не обошёл вниманием эти «ценности»: есть там рассказ воеводы Драшка, побывавшего в «заморских землях», ходившего в Венецию. Построен он в форме разговора (излюбленный прием в народном песенном творчестве): простодушный Драшко отвечает, иной раз и с юмором, на вопросы своих соплеменников, то один, то другой определяет своей репликой-вопросом новый поворот в бесхитростном повествовании воеводы.

.

— О народе расскажи заморском.

<…>

Есть немало, брат, людей красивых,

Безобразных в десять раз побольше;

Даже стыдно было мне их видеть.

Много видел среди них богатых,

От богатства, брат, они рехнулись

И ведут себя как будто дети,

Голытьбою все углы забиты…

— Как тебя за морем принимали?

— Кто б там принимал меня за морем?
Я лица знакомого не встретил,

Где уж говорить о доброй встрече…

— Воевода, есть ли там юнаки?

— Бог свидетель, там их не встречал я.

О юнацтве не было и речи.

Но они к себе нас заманили,

Наших бедных ясноглазых братьев,

Далматинцев и хорватов храбрых,

Заманили да и похватали,

Земляками корабли набили

И давай их слать по белу свету,

И тащить добро со всего света,

И душить и города, и страны.

— Справедливы ли суды за морем?

— Ты спроси о чём-нибудь полегче!

Их суды чуть лучше, чем у турка.

<…>

В мире хуже нет, чем их темницы

Под Дворцом сиятельного Дожа;

В самой темной яме человеку

Жить не хуже, чем в темницах этих…

Там они людей связали цепью

И пытают в мрачных подземельях…

Видел я мучения юнаков,

И смутился сердцем, и воскликнул:

«Что, поганцы, вы с людьми творите?

Лучше б их, как воинов, убили,

А не подвергали смертным пыткам!»

<…>

Слушайте, что вам теперь скажу я,

Понял я по мрачным подземельям,

что они убили Божью правду

И что скоро царство их погибнет

И к достойным перейдет навеки.

.

Поразительно, но как слова Негоша ложатся на день сегодняшний — тут и НАТО с ее использованием славянского «пушечного мяса» в своих целях, тут и Гаагский трибунал, уже более десятка лет распинающий сербских героев-страдальцев, тут и распрощавшаяся со Христом Европа… Этот незатейливый разговор простых вояк удивительным образом, коротко и ясно (доходчивее всех умных книг) проводит чёткий водораздел между «западом и востоком», между этнопсихологией романо-германцев и славян.

Рассказывает Драшко и об игрищах «европейцев»:

.

Собираются в громадном доме…

Выползает разбитной народец,

Не приснится и во сне такое,

Все пестры, подобно диким кошкам,

На весь дом кричат и корчат рожи…

Что за срам, никто таких уродин

Никогда, нигде еще не видел!

В треть аршина толстые носищи,

И таращатся, как вурдалаки,

Пораскрыли рты, как волчьи пасти:

На ногах на деревянных ходят…

Все одеты в рваные лохмотья —

Кто бы их на улице увидел,

Встали б дыбом у него волосья.

<…>

Видел я в Венеции, как люди

На верёвке прыгают и пляшут.

.

Трудно поверить собеседникам Драшка, что такое бывает, говорят они, что то — самое настоящее колдовство. Да и сегодня, читая и слыша о тех «игрищах», что затевают в Европе («парады гордости» да смена пола по желанию, диктат детей над родителями и учителями в школах, ювенальные эксперименты и продажа людей на органы… да хэллоуин, «современное искусство» с его шизофренической мазней и выставками трупов, дикие беснования под «музыку и пение» какой-нибудь «Мадонны»), которые, впрочем, в последнее время все активнее под давлением так называемых правозащитников проникают и к нам, диву даёшься и невольно думаешь, зачарованный мир утратил и волю, и понимание всего и вся, будто злой колдун нашептывает свою дьявольскую песню-заклинание людям в уши и раскачиваются они завороженные в такт, внимая лже-Орфею… Говорит поэт устами своего героя Обрада и буквально о манипуляциях общественным сознанием. Тот вспоминает, как однажды к ним на базар забрели некие фокусники «может, итальянцы» и всячески дурачили толпу.

«Люди, а теперь не утоните!» [кричит «политтехнолог»]

.

Забурлили воды по базару:

Стар и мал, и бабы и мужчины,

Чтоб идти задрали платье выше.

Видят вдруг — воды как не бывало,

Всяк задрал среди базара платье

И идет как будто через реку!

Тут народ опомнился от срама,

Зашумел, накинулся на пришлых…

.

И словно о современных СМИ с их лживыми «угощениями» рассказывает Драшко, когда его спрашивают: «Расскажи, как тебя угощали?/ Хороши ли у них были яства?»

.

Не было еды там, кроме хлеба,

Правда, принесли однажды сласти,

Лижут их по три часа и больше.

Там две трети разного народа

Без зубов — и молодых и старцев,

Оттого, что лижут эти сласти.

.

Во всяком случае, именно так в наше время можно прочитать поэму Негоша, стоит лишь сменить «исторический костюм», ведь он, как видится, прозревал будущее. Его часто называют поэтом-пророком. Пожалуй, это «удел» всякого гения, который творит на века… И увы, история имеет свойство повторяться, да и этнопсихология народов вещь довольно устойчивая. Сегодня, бросая на произвол судьбы сербов Косова, Белград словно следует приказу: «Пей шербет из чаши Магомета/ иль по шее топором получишь», с той лишь разницей, что место «Магомета» сегодня заняла мировая закулиса, усиленно толкающая славян в бездну разлагающейся «единой Европы». Впрочем, она активно использует жупел ислама для истребления христианских народов (одновременно разрушая арабский мир, не одно десятилетие пожирая арабский этнос). Чего только стоит заявление Эрдогана, премьера Турции во время недавнего визита в Приштину — «Косово это Турция, Турция это Косово»!? Уже двадцать лет идет неустанная работа по восстановлению на Балканах тех границ, что существовали до 1914 г. (и немногим ранее).

Крутые повороты истории делают творчество Петра Петовича Негоша необычайно актуальным. Ведь и настойчивость в принуждении сербскими властями, Сербской (?) Церковью своих граждан в Косове и Метохии к нелегитимным выборам в крае[3], заведомо несбыточные обещания, что-де «все будет хорошо» (а как может быть хорошо, если «премьером Косова» числится Хаим Тачи, считающийся в Сербии военным преступником?) идут вразрез с простой истиной, высказанной поэтом еще 150 лет назад в отношении именно захватчиков (как раз такая психология сложилась у албанцев еще во времена Османской империи; приняв ислам, они стали чувствовать себя хозяевами среди порабощенного православного населения. О чудовищных зверствах албанцев в то время свидетельствуют многочисленные донесения русских консулов с Балкан [см. А. М. Селищев. Славянское население в Албании. София, 1931], с рождением в 1912 г. независимой Албании аппетиты не утихли, они хорошо обнаружили себя и во время Второй мировой войны, ну, а уж процесс албанизации Косова и Метохии на широкую ногу поставил незабвенный Тито, сей прожектер нынешней трагедии сербов[4]). Так вот с поработителями-захватчиками нет и не может быть ничего общего:

.

Наши очи смотрят друг на друга

Вовсе не по братски, а враждебно,

Очи смотрят дико и свирепо,

Потому что так велит им сердце.

.

Под невероятным давление мировой закулисы, похоже, Косово и Метохия окончательно сданы, власти сделали все, чтоб провернуть переголосование в Косове 17 ноября (3 ноября выборы провалились). В Сербии, однако, раздаются голоса о фальсификации выборов. Те, в ком не угас дух сербства будто мучатся трагическим вопросом: «Как мы станем жить с проклятьем предков?/ Как на нас посмотрит верный Милош/ и другие сербские герои,/ что живут, покуда солнце светит?»

На этот вопрос яснее всех ответил епископ Рашский и Призренский в изгнании преосвященный Артемий. В епархиальном обращении к народу сказано, что если сербы Косова выйдут на выборы, то «этим они поставят точку в процессе отделения Косова и Метохии от тела Сербии, набросят себе на шею косоварское ярмо и одновременно подтолкнут страшный процесс гниения сербского национального организма. Сербия без Косова и Метохии всё равно что тело без сердца, то есть труп». Другими словами, жизнь народа неуклонно иссякнет. Ведь албанцы претендуют на целый ряд территорий в южной Сербии, Черногории, Македонии; активизируются сепаратистские процессы в Воеводине; расчлененный сербский народ попросту исчезнет в «объятиях» сопредельных наций… Ибо страшно проклятие предков. И проста неумолимая формула поэта — «Коль разбита голова о камень,/ в долгих муках умирают члены».

«Горный венец» посвящён Карагеоргию, вождю Первого сербского восстания (1804-1813), Негош называет его «отцом Сербии»: «он цепи рабства разорвал… он дух народа расковал… стальную грудь дал сербам». И уже собственно в посвящении начинает звучать косовский лейтмотив, автор вспоминает об Обиличах (напомним, что Милош Обилич в Косовской битве уничтожил султана Мурата). Таким образом, уже в первых строках сего творения прочерчивается вертикаль борьбы: геройский дух сербских витязей, ярко вспыхнувший на Косовом поле, иссечённый ятаганом, вновь после 400-летнего рабства разбуженный Георгием Чёрным, воспламенил «львиные сердца, присыпанные пеплом». Воспламенит ли ныне, и как повернется судьба сербского народа? Напомним, что в этом году сербы отмечают и 100-летие окончания Первого восстания против турок-османов. «Горный венец» — это завет, данный Негошем своему народу на все времена, а сегодня он как никогда востребован. Всё произведение звучит как могучая симфония-призыв неколебимо стоять за Крест Честный и свободу золотую, как великий порыв к высшей справедливости, заповеданной от Творца. Впрочем, сербам без сильной России трудно, как трудно и другим славянским народам. «Москва — душа души моей  и сладостное сновидение, исполненное  святыми, великими надеждами!  Москва, единственная моя святыня, которой я жадно  и усердно поклоняюсь как невинный сын природы  новорожденному солнцу  после ночи,  возмущаемой адскими сновидениями», — так писал когда-то Негош, так повторяют вслед за ним сердца сербов и ныне. Сегодня славянский мир как будто в руинах. Но как знать — ведь история продолжается… Может, потому, для поддержания нашего духа, из вечности по воле Божией нам посылаются напоминания о славном прошлом великого славянского племени в виде юбилеев святых и поэтов, учёных и воинов, славных побед и свершений, ведь именно возрождение национального самосознания, православной веры, исторической памяти есть залог бытия народа и в будущем.