Хождение за «Царь-рыбой»

Писатель-сибиряк Александр Щербаков отмечает в наступившем году свой юбилей. Редакция журнала КАМЕРТОН рада поздравить юбиляра и пожелать ему долгих лет жизни и творческой радости!

.

Сразу оговорюсь: я отнюдь не мечу в близкие друзья-товарищи к покойному Виктору Астафьеву. Тем более что ныне таковых и без меня обнаружилось предостаточно. Счет идет уже, кажись, на сотни. Как когда-то шоферов, возивших Ильича, или активистов, тащивших с ним пресловутое бревно на коммунистическом субботнике…
Хотя, если без иронии, у Виктора Петровича, человека известного и общительного, действительно было много знакомых и приятелей во всех, что называется, слоях общества – от простых работяг до министров и президентов, от бедных крестьян и «бюджетников» до скоробогатых дельцов и коммерсантов, к которым он благоволил в последние годы. Но, естественно, наиболее широкие  связи имел в профессионально близком кругу – среди писателей, журналистов, художников. В том числе – красноярских. И тут почти каждый из нас может впрямь написать, буде пожелает, страницу-другую о своих «встречах» с Астафьевым.
И, уж поверьте, я не стал бы толкаться в нынешнем хоре вспоминателей, если б не одно обстоятельство, имеющее, на мой взгляд, общественный интерес. Наверное, немногие сегодня помнят и знают, что первые главы из «стержневого» произведения Астафьева «Царь-рыба», по типажам и месту действия насквозь «нашего», сибирского, енисейского, были у нас и опубликованы, а именно – на страницах «Красноярского рабочего». И волею судьбы к этим публикациям оказался причастен ваш покорный слуга. Это, во-первых. А во-вторых, с той поры я как бы попал под опеку, под «патронаж» Виктора Петровича, наряду с другими близкими ему тогда по духу красноярскими «народниками» и «деревенщиками» разных поколений – от Николая Волокитина до Олега Пащенко. Что было, то было. И я вкратце расскажу об этом, а поможет мне и не даст соврать сам…Виктор Петрович. Да-да, ибо десятка полтора писем его, относящихся к той поре, сохранилось в моем архиве, и я их доныне никому не показывал.
История их такова. В 1969 году в Красноярском издательстве у меня вышла первая «солидная» книжица «Знакомьтесь, мои земляки». Хотя она была очерковая, как и пара предыдущих брошюр, но уже претендовала на некоторую художественность. И редактором её был всамделишный писатель Михаил Перевозчиков. И она получила даже некоторую «прессу». Появились доброжелательные отзывы в «Красноярском рабочем», «Красноярском комсомольце», а чуть позднее – аж в «Комсомольской правде»…
Окрыленный вниманием, я расхрабрился настолько, что решил послать эту книжицу Виктору Астафьеву, жившему тогда в Вологде и набиравшему силу писателю, нашему земляку, к которому я, после прочтения ряда его «поклонных» рассказов, чувствовал что-то вроде духовного родства. Отправил я книжку где-то в конце апреля–начале мая 1970 года, сопроводив её письмом, содержания которого уже не помню, а копий никогда не делал и не хранил. Честно говоря, особых надежд на ответ не питал. И тем более велика была моя радость, когда я однажды нашел в почтовом ящике голубоватый конвертик с обратным вологодским адресом. Ведь это было вообще первое письмо известного писателя, полученное мною. Да еще какое!
.
12.05.70.
Дорогой земляк – Саша Щербаков!
Я как раз лежал в больнице, когда пришла Ваша книжка. Я не успеваю читать все книжки, подаренные мне, но наши, сибирские – исключение, я их читаю обязательно, ибо всегда надеюсь услышать родную речь, увидеть что-то родное, поговорить с кем-то близким хотя бы мысленно.
Ваша книжка мне очень поглянулась, особенно её первая часть, где она меньше поражена газетчиной, этой все живое съедающей ржавчиной. Много в очерках сыновнего чувства, много грустной и доброй улыбки, много тепла, согревающего человеческую душу вдали от родного дома. А главное то, что автор её сохранил чувство благодарности родной земле и людям её, а с благодарности и начинается человек, и благородство души его и помыслов отсюда же. Неблагодарные – всегда эгоисты.
Жаль, что у книги худое, тусклое название – она будет лежать на прилавках и полках с этим названием. И еще, мне кажется, работу над книжкой нужно продолжить – на основании её и, частично используя этот материал и фамилии людей, которые здесь названы (характеры их лишь намечены чуть), написать небольшую повесть о таскинцах, да так, чтобы наперед выступило не только их дело и любовь к нему, а сами люди. Перенаселять повесть не нужно, сделайте отдельные главы-рассказы, связанные местом действия и общей жизнью.
Очень советую над этим подумать, если надумаете что и сделаете, присылайте рукопись – я с радостью её посмотрю и, если она будет того стоить, определю в журнал или ещё куда.
А пока желаю Вам всего доброго и лучшего. Рад был познакомиться
с Вашим голосом – он очень доверителен и чист в Вашей милой книжке. Наверное, и сами Вы такой же. Раз в  56-м году поступали в институт в «смазных сапогах», значит, знаете, что такое труд, хлеб и честь. Жму Вашу руку.
Ваш В.Астафьев
.
Никогда и никому не пишите: «Не льщу себя надеждой…» Мы, люди русские, и без того унижены и оплеваны всеми, чтобы еще унижать и самих себя… Поклон Вашему редактору Перевозчикову.
.
Разумеется, я откликнулся благодарным письмом, получил в ответ коротенькое послание, но решил больше не докучать любимому писателю эпистолами, пока не выполню его пожелания – не переделаю свою очерковую книжку в «небольшую повесть о таскинцах».
Увы, от замысла до его воплощения пути неблизкие. Прошел и год, и два, а повесть  двигалась медленно, зигзагами да петлями,  и все дальше уходила в сторону от «первоосновы». К тому же суматошная служба моя отнюдь не способствовала литературному творчеству. Я был тогда собкором «Красноярского рабочего» по пригородной зоне, «сидел» в Красноярске, как говорится, под рукой и нередко использовался газетным начальством в роли спецкора, а точнее – пожарника, бросаемого за  «горящими» строками то туда, то сюда. Но особенно тяготили меня вызовы в редакцию на «прорыв» – чаще всего в сельхозотдел  в страдную пору. И вот, помнится, когда я, как проклятый, сидел над «глубокой» правкой очередного опуса нештатника или выписавшегося коллеги-собкора, не видя белого света, в дверь кабинета кто-то осторожно постучал.
– Ворвитесь! – крикнул я почти с раздражением, предполагая визит нового «автора» с унылой рукописью и досужими разговорами.
Но когда открылась дверь – чуть не выронил авторучку: передо мной предстал плотный, с проседью в висках и характерным прищуром правого глаза мужик, очень похожий на Астафьева, каким я видел его на портретах.
Я оторопело поднялся навстречу, не в силах выдавить слова. Но Виктор Петрович запросто поздоровался со мной, будто со старым знакомым, присев к столу, стал рассказывать, какие пути-дороги привели его в Красноярск. Он замышлял «енисейскую книгу», видимо, будущую «Царь-рыбу», и ему надо было обновить впечатления.  Как бы между прочим, он обронил в разговоре просьбу, мол, не помогу ли  редакционной машиной – хочется  поскорее доскочить  до Овсянки, повидаться с родней. Я тотчас рванул к ответсекретарю, в распоряжении которого находился «газик», так сказать, общего пользования, но по дороге вспомнил, что на нем недавно умотала в глубинную командировку «выездная редакция». Оставалась надежда только на редакторскую персональную «Волгу». Я бросился в приемную, едва не свалив секретаршу, загородившую было мне дверь к шефу, прорвался к редактору и с порога выпалил ему просьбу посетившего меня известного писателя.
Но Валентин Дубков, старый газетный служака, лысый, как калено, был человеком хладнокровным. Из писателей он признавал только своего давнего друга Сергея Сартакова, да еще немного Казимира Лисовского с Игнатом Рождественским, патентованных «певцов Сибири». Фамилия Астафьева не произвела на него никакого впечатления. Равнодушно выслушав меня, он поджал губы и процедил:
– Машина занята. Еду в аптеку за очками, потом в крайком.
И чуть приподнялся, давая понять, что аудиенция окончена.
Мне ничего не осталось, как вернуться в свой кабинет не солоно хлебавши. Виктор Петрович уже по одному убитому виду все понял и стал меня успокаивать, что ничего, мол, страшного, доберется сам и что у него вообще уже в кармане билет не то на «ракету», не то на автобус, а про легковую машину он спросил лишь на всякий случай, в надежде сэкономить время. Неожиданный гость вскоре простился со мною и вышел. Я было последовал за ним, но он жестом остановил меня:
– Не беспокойся, работай!
И пошагал вдоль сумеречного коридора, держа на согнутой руке низко свисавший плащ, и только у лестничной площадки обернулся и помахал мне, растерянно стоявшему в открытых дверях.
После такого «гостеприимства» нельзя было и подумать о письмах к нему. Да и писать особо было нечего. Правда, года через два я вчерне закончил повесть «Свет всю ночь», но это была уже совсем другая книга и соваться с нею к Астафьеву я не стал. В июле 74-го я мельком видел его на иркутском семинаре молодых писателей, и мы лишь поприветствовали друг друга издали: он спешил к своим семинаристам-прозаикам, а я занимался в секции поэзии – у Владимира Соколова.
Но в те же годы в «Красноярском рабочем» начались большие перемены. Был назначен новый, молодой редактор Петр Замятин, замами у него стали сверстники Владимир Денисов и Лев Балашов. Значительно омолодилась и вся редакция, в основном за счет выпускников-уральцев. Редакционная атмосфера бродила новыми веяниями. И вот в начале 1975 года редактор Замятин, узнав (возможно, от меня же), что Астафьев работает над сибирской повестью, предложил мне, как его «старому знакомцу», к которому мэтр «запросто» заходит поздороваться, попросить у него готовые главы для «Рабочего». Если нужно, даже съездить за ними в вологодские края. Я поупирался немного, помня нашу «встречу» в редакции, но потом сдался. И отбил Астафьеву телеграмму. Но ответа долго не было, и я послал письмо, потом, уточнив адрес, – второе. Наконец, пришли ответы, объяснившие долгое молчание писателя.

.
(Из письма от 26.01.1975.)
Дорогой Саша!
Извини, что отвечаю письмом, а не телеграммой – я нахожусь в глухом селе, откуда телеграммы не ходят, и сюда мне привезли твою телеграмму.
Сейчас у меня готовой прозы нет. Роман, написанный начерно, лежит. Я работаю над «Царь-рыбой», ни одной главы из неё пока печатать нельзя – не отделаны. Думаю, что в марте повесть будет готова и тогда, где-то к середине, можешь приехать и выбрать, что нужно. Написал я (начерно) и новую главу (большую) в «Последний поклон», возможно, и её сумею доделать к той поре. Военной прозы, а я думаю, сейчас она-то вас  и интересует, у меня готовой нет.
Так вот обстоят дела. Если соберешься ехать, надо заранее известить меня, ибо жена часто живет тоже со мной, в деревне, а дочь вышла замуж и может к той поре перейти на квартиру, и дома никого не будет, но почту мне привозят…Сюда можно послать письмо, но лучше заранее послать его в Вологду. Желаю всего наилучшего.
Кланяюсь –  В.Астафьев.
.
(Из письма от 23.02.1975ю)
Дорогой Саша!
Давно, уж с месяц как, я ответил на твою телеграмму письмом, и вот уже два от тебя письма – стало быть, ты моего не получил?...
Дома у меня сейчас только дочь с зятем, но они днем на работе, значит, надо меня предупредить заранее; ежели не будет все же меня дома, когда ты приедешь, – вот мой деревенский адрес (жена там со мною обретается): Вологодская область, Харовский районн, п/о Никольское, деревня Сибла. Нужно садиться на поезд, который идет в сторону Архангельска (таких много), и ехать до станции Харовск (часа полтора) и там обратиться к редактору местной газеты «Призыв» Николаю Семеновичу Шаверину (очень хороший мужик!)…и  он тебя отправит ко мне на своей машине – езды от станции 35 минут, скоро еще и автобус ходить будет… Все понял?!  Будь здоров. Приезжай!
Если окажешься дома у нас без меня, дочери и зятя не бойся, дочь у меня воспитана в сибирском стиле – она проста и хлебосольна, зять – работяга, редкой скромности и душевности человек, но они числа до 20-го марта будут в отпуске. Так что во всех смыслах лучше приезжать в апреле – ежели улетишь самолетом из Красноярска с семичасовым, то вечером будешь в Вологде...
Что тебе еще объяснить, не знаю.  Привет вашему новому редактору! Раз уж он литературу в газету начал пущать, то это весьма и весьма приятно во всех отношениях!
Кланяюсь – Виктор  Петрович.

.
И вот в апреле я полетел в Вологду, за «Царь-рыбой». Точно по пути, расписанному Виктором Петровичем, и добрался «обыденкой». Переночевал в его вологодской квартире, радушно принятый дочерью Ириной и зятем. Кстати говоря, Ирина была журналисткой, и мы за ужином хорошо поговорили с нею, даже поспорили на профессиональные темы. А утром я отправился  попутным поездом в Харовск. В окно вагона с любопытством и «ревностью» посматривал на вологодские места, заманившие к себе сибирского писателя. Пейзажи чем-то напоминали наши, красноярские, подтаежные. Правда, смешанный лес был и пониже, и пожиже, а преобладающие в нем березы не столь белокоры, как у нас.
Редактор районного «Призыва» впрямь оказался отзывчивым мужиком. Тотчас дал мне редакционный «газик». И вскоре, где-то перед полуднем,  шофер высадил меня в Сибле у крайнего бревенчатого дома, с небольшими оконцами, поднятыми по-здешнему под самую стреху.
Шагнув во двор, я сразу увидел Виктора Петровича, в фуфайке и кепке, укладывавшего дрова в поленницу, и у меня непроизвольно вырвались слова, которые в подобных случаях говорили гости в моем Таскине:
– Пришли не званы, поди, уйдем не драны!
Виктор Петрович расхохотался в ответ. Присловье наше ему явно понравилось, и потом он не раз «цитировал» его.
Не буду утомлять читателя подробностями своего проживания в Сибле
у Астафьевых. Скажу только, что три или четыре дня, поведенных под их крышей, пролетели незаметно. С утра Виктор Петрович писал у себя в кабинете-спальне, а я, лежа на диванчике в соседней комнате, читал главы «Царь-рыбы». Каждую Мария Семеновна подавала мне в отдельной папочке, в трех и более экземплярах. Притом – далеко не одинаковых по тексту. Оказывается, работа шла таким образом:  Мария Семеновна печатала главу на машинке, Виктор Петрович, вычитывая, снова правил её и отдавал на перепечатку. Таких перепечаток бывало несколько, покуда текст не устраивал автора. Но спустя некоторое время, он нередко вновь возвращался к нему – и опять начинались перепечатки. Такое выдерживало только «фронтовое» терпение Марии Семеновны. И то, впрочем, не всегда.
Помнится, когда мы возвращались с Виктором Петровичем от реки Кубены  с рыбалки, он вдруг, прервав на полуслове разговор, указал на свою усадьбу и проворчал:
– Смотри, Маня опять в огороде копается. Лишь бы не печатать! Я чуть со двора – она тут же шурсь из-за машинки!
Впрочем, ворчание его было добродушным. Он понимал тяготу каторги, на которую обрекал жену-помощницу.
На рыбалке он  не раз сравнивал здешние места с нашенскими. Иные находимые им сходства казались мне преувеличенными. Ну, а местная рыба вообще не шла ни в какое сравнение. Во всяком случае, при мне клевали на червя лишь жалкие уклейки. Хотя Астафьев вылавливал и кое-что посолидней. Еще по дороге в Харовск я разговорился в поезде с соседом, седоватым попутчиком. И рассказал ему, что еду в сельцо Сиблу к писателю Астафьеву. Попутчик сперва мотнул головой, мол, не слыхал о таком, а потом встрепенулся:
– Это к тому мужику, который нельму в Кубене поймал?
Разговор этот я передал Петровичу. Он долго смеялся. Ему понравилась местная слава удачливого рыбака. Нельма в Кубене действительно была великой редкостью. Но Астафьев и здесь поймал свою «Царь-рыбу»!
О нашей же с ним рыбалке я позднее написал стихи, которые тоже нравились «герою».
.
В СИБЛЕ, У АСТАФЬЕВА

.
Старела, редела и гибла
От Вологды вёрстах во стах
Деревня по имени Сибла
В тех северорусских местах.
Не каждый ее обитатель,
Наверное, ведал о том,
Сколь крупный российский писатель
Вселился в заброшенный дом.
Был день на исходе апреля,
Но холодом гнуло в дугу.
Мы в длинных фуфайках сидели
На мокром пустом берегу.
От тучек взъерошенных тени
Скользили, как рваный туман.
И бревна по речке Кубене
Сплавлялись молём в океан.
Я, спину под ветер подставив,
Табак для сугрева курил,
А Виктор Петрович Астафьев
Уклеек в Кубене ловил.
И помнится мне, как, наживку
Сменив, он однажды привстал
И тихо спросил: "А скажи-ка,
Похоже на наши места?"
Взглянув на березничек низкий,
Белевший по взгоркам каймой,
Я понял, что, сердцем сибирский,
Влюбленный в наш край богатырский,
Писатель вернется домой.
.
Брал меня Виктор Петрович и на вечернюю тягу вальдшнепов. Правда, мы никого не убили, но волнующими перелётами этих таинственных птиц с характерным «хорканьем» налюбовались вдоволь. Тех вальдшнепов на фоне багряной зари над макушками прозрачных берез я помню и поныне. Помню и  наши разговоры с Астафьевым. Они касались в основном родного Красноярска, Енисея и, естественно, литературных дел. Именно тогда Виктор Петрович предложил мне, несмотря на проволочку с повестью о таскинцах, подготовить подборку стихов для какого-либо московского издания, но об этом чуть ниже.
К сожалению, я не вел никаких записей и теперь даже не скажу точно, когда уехал от Астафьевых – не то в конце апреля, не то  в начале мая. Помню только, что Петрович перед моим отъездом торопливо строчил какие-то письма, надписывал открытки и чертыхался:
– Говорят, когда помер Уильям Фолкнер, у него нашли целую комнату, забитую нераспечатанными письмами читателей. Во американский прагматизм! А мы, простодырые русаки, на такое неспособны. Вот и пишем, отвечаем, кому надо и не надо, лишь бы не обидеть какого человечишка…
Возможно, Виктор Петрович отвечал на поздравления его с днем рождения и Первомаем, а может, сам поздравлял знакомых фронтовиков с приближавшимся  тогда 30-летием Победы.
Признаться, я даже запамятовал теперь, что именно привез с собой в Красноярск из отобранного с согласия автора. Но мне помнится, мы с ним сразу отвергли все, связанное с линией Гоги Герцева, и сошлись на кусках «нашенских» (про Акима, Дамку, Командора, Игнатьича…). Наверное, это  в основном была глава «У Золотой карги», а «центровую» «Царь-рыбу»  Виктор Петрович дослал следом, придержав еще для одной правки… Это видно из сохранившихся письма и телеграммы.

.
(Из письма от 21.05.75.)
Дорогой Саша!
Только сегодня, 21 мая, я смог наконец-то запечатать рукопись для «Красноярского рабочего», рукопись грязная, текст еще сырой, я не люблю отдавать вещи в таком виде в «чужие руки», но раз посулил…
Праздники не дали мне возможности работать, сам я был в деревне, но меня все равно нашли гости. Сразу же после праздников я был вызван в Москву, редактировать книгу в «Худлите» и сюда вернулся всего три дня назад. Перепечатывать рукопись еще раз недосуг, М. С-на  тоже в делах, в делах, да и люди не выводятся…Очень боюсь я, чего у вас напечатается?! Главы-то шибко «не газетные». Ты мне, если начнете печатать, все же газеты посылай, экземпляра по три, я погляжу, как вы умеете править и сокращать, сам я, в этом смысле, ничего не делал.
У нас уже полное лето. Жара, пыль, всходы хлебов недружные, вода упала в речке, травы  зацветают, едва поднявшись, – не знаю, что и будет. Поставили мне здесь телефон, загородили ограду – сажусь вплотную работать, чтобы «добыть право» ехать на Байкал в августе со спокойной совестью.
Ну, всего доброго. Кланяюсь земле родной и землякам!
д. Сибла В. Астафьев
Саша! Газетку с приветствием не забудь, ладно?! И кедры, если не весной, то осенью, жду!
.
По причине всяческой редакционной конъюнктуры печатать Астафьева в «Красноярском рабочем» начали только восьмого июня, со статьи «Стержневой корень» (в сокращении), также привезенной мною, предварив её небольшим вступлением «нашего спецкора из Вологды». У меня же в архиве сохранился более подробный «отчет» о сибловских впечатлениях, который я здесь приведу по рукописному оригиналу под заёмным заглавием «Сопричастный всему живому».
.
…Утром он колет дрова.
– Фиу-ить! – выводит скворец, присев на черный тополь во дворе.
Хозяин опускает колун и, косясь на скворца, с шутливой серьезностью вторит ему:
–  Фиу-ить!
Тот в недоумении поворачивает глянцевито-черную головку (кто это, мол, посмел тягаться с ним?) и снова:
–  Фиу-ить!
–  Фиу-ить! – слышится в ответ.
Тогда скворец, покрутив раздумчиво клювом, как буравчиком, меняет тактику:
–  Тиу-фиу, тиу-фиу-ить-у-у-уть! – выдает он коленца и смотрит выжидательно на дровокола: а ну?
– Э-э, брат, так я не могу, твоя взяла, – всплескивает руками Виктор Петрович  и заразительно смеется.
Даже здесь проявляется его натура, невольно думаю я, наблюдая за этим «вокальным поединком». Добродушие, непосредственность, свойственные  философам и художникам, «сопричастность всему живому»…
В вологодской деревеньке Сибла, затерянной среди чернолесья, всего двенадцать населенных домов. В крайнем на взгорке живет сегодня большой русский писатель Виктор Астафьев, наш земляк. Не отдыхает, не гостит, а именно живет, как нормальный сельский житель.  Ходит в сапогах и фуфайке,  колет нормальные дрова, носит воду из колодца нормальными ведрами, возделывает скромный огородчик, пишет за широким деревянным столом, читает с машинки страницы будущих книг, отпечатанные его женой и помощницей  Марией Семеновной. По вечерам на бревнышках беседует с соседями-крестьянами. Изредка рыбачит в реке Кубене, охотится на дичь в окрестных лесах: на петельке его фуфайки постоянно подрагивает маленький  манок на рябчика…
«Играет в Толстого», – скептически усмехнется иной. И я бы, пожалуй, согласился с ним отчасти, если бы речь шла не об Астафьеве, человеке, действительно «поднявшемся» из народных низов и, кажется, не только лишенном всякой позы, но и открыто презирающем малейшее проявление фальши  как в людях, так и в книгах.
– Просто я не могу нормально работать в городской квартире. Чтобы сосредоточиться, мне нужны тишина, одиночество и вот это окружение, –говорит он мне, кивая на окно, к которому приставлен его рабочий стол.
За окном серебрится излука  Кубены, по-весеннему стремительной и полноводной. По ней плывет молевой лес. На крутых берегах темнеют тополя, теснятся березняки, с редкими вкраплениями  зеленоватых сосен. За деревьями проглядывают дома соседнего сельца Пусторамие.
– Похоже на наши места? – с  тревожною ноткой спрашивает Виктор Петрович, перехватив мой взгляд.
И мне вспоминается рассказ редактора здешней районной газеты Николая Шаверина, близкого его приятеля, рыбака и охотника, о том, как долго и придирчиво искал Виктор Петрович по всей равнинной и болотистой Вологодчине место, где бы обосноваться, пока, наконец, не выбрал крохотную Сиблу в сотне верст от областного центра.  Теперь я понял, почему он остановился именно здесь. Эти увалы, этот смешанный лес и особенно эта небольшая, но быстрая река, рассекающая их, пусть отдаленно, но в самом деле напоминают не то Ману, не то Бирюсу, не то один из енисейских протоков.
Все думы, воспоминания, литературные замыслы неизменно связаны у него с енисейской землей, с красноярцами. «Как у нас говорят», – частенько подчеркивает он в беседе, употребив иное сочное и колоритное, явно сибирское  словцо. А запас таких словец у него неиссякаем и удивителен при столь долгой разлуке с родными берегами. Впрочем, разлука эта только внешняя, так сказать, географическая, внутренне же, духовно он живет вместе с нами, сердце его имеет постоянную красноярскую прописку.
Три новых главы «Последнего поклона», недавно написанных им, по-прежнему посвящены землякам. На страницах книги «Царь-Рыба», которую он заканчивает, действуют в основном сибиряки-енисейцы, наделенные настоящими сибирскими характерами. Насколько выразительны и живописны эти типы, вы сможете убедиться сами – готовый кусок из будущей книги Виктор Петрович передал нашей газете и редакция начнет его печатанье в ближайших номерах. Уже знакомые читателю повести, которые собирается издавать «Художественная литература», тоже насквозь енисейские. А со своеобразным предисловием к ним  – статьей «Стержневой корень», рассказывающей о становлении писателя, о благодатной сибирской почве, взрастившей его, о замечательных земляках, о «стержневом корне» всей его жизни и творчества – вы можете познакомиться сегодня. Она открывает серию публикаций писателя на страницах «Красноярского рабочего».
Намерен ли Виктор Петрович побывать в наших краях? Да. Правда, нынешним летом он собирается на Байкал, и если заедет домой, то ненадолго, но в будущем году мечтает погостить на «малой родине» основательно и непременно побывать в верховьях Енисея, почти незнакомых ему.
– Если будет возможность, пошли саженцы кедра, – попросил меня на прощанье Виктор Петрович. – Хочу оставить память  – вырастить в Сибле сибирский кедр. Говорят, он неплохо приживается на здешней земле. –   А потом помолчал и мечтательно добавил:  – Хорошо бы посадить во дворе и  стародуб. Его у нас зовут еще горицветом…
Вологда-Красноярск
.
Ту газету (№ 133) со «Стержневым корнем», с предисловием и еще «праздничную», посвященную 30-летию Победы, я  выслал  Астафьеву, и  он не замедлил откликнуться.
.
(Из письма от 15.06.1975.)
Дорогой Саша!
Давно получил я саженцы, давно их высадил на своей вновь огороженной и теперь просторной и уютной усадьбе, каждый день ходим глядеть на них – большинство сибиряков, как им и полагается, ведут себя жизнестойко и даже боевито, иные разъерошились и подались вверх даже маленькими шишечками, похожими на рябчиные отсидки-говёшки. Я посадил у себя штук тридцать да наделил соседей, Толю-почтальона, Лариона Алексеевича, старика трудового и любопытного, который еще выращивает здесь сибирскую облепиху из семечек. У всех кедры прижились – лето благоприятное, май и начало июня были очень жаркие, а сейчас дождливо, похолодало, но бывает и вёдро, парит от земли и все растет хорошо, картошку уже окучили, едим давно свою редиску, салат, зацветает горох и бобы – жить можно!
А вчера пришли твои газеты – очень красивая цветная-то газета, и я сожалею, что мне её раньше не послали. Радостно издана, а по оформлению, так и с выдумкой хорошей. Прочел статью и твое маленькое предисловие. Ни о чем не беспокойся. Неловкости я не испытал, читая все это, значит, и сокращения, и «слово» твое искренни, уважительны (а писатель «зверина» чуткий, он всякое неуважение или фальшь чувствует кожей). Так что спасибо за все и присылай газеты дальше.
Кстати, мне звонили в город и предлагали возглавить эту самую пис. делегацию в Красноярск (речь о традиционном литературном празднике тех лет «Енисейские встречи-75», очередной «писательский десант» на котором возглавил Сергей Сартаков, и мне довелось брать у него интервью для газеты–А.Щ.), но, во-первых, я не люблю ездить в родные и чистые, для памяти, углы родного дома в качестве кого-то иного, кроме как своего человека, а не представителя. Чего ж в нем, в своем-то доме представляться? Тут надо посидеть, помолиться прошлому, поразговаривать за столом с родичами, а не красоваться перед аудиторией и говорить заданные слова; во-вторых, и это самое главное, наконец-то пошла, сдвинул я её, последняя глава «Царь-рыбы» (видимо, имеется в виду «Сон о белых горах» – А.Щ.), очень большая, в сущности – повесть в повести, и завтра, даст бог, я поставлю точку в черновике и  вся книга на разном уровне готовности глав будет уже в сборе, а дорабатывать, добивать я умею, воспитал в себе упорство и терпение долгими и многолетними трудами. Так что до поездки на Байкал уже более или менее книга будет в куче. Месяц поездки, отлежится, отстоится текст – еще один на него заход и можно будет показывать, нести в «люди», а там уж самая неприятная пора, работа в редакции, редактура, которую точнее бы назвать кастрацией и т.д. и т.п.
Ездил я на четыре дня в Москву, готовил книгу в «Худ.литерару», статью мы с редакторшей сделали построже, поделовитей и пошире, взявши кое-что из статьи «Сопричастный всему…». Вчера же пришел из Новосибирска сборник «Сибирские рассказы», приятно изданный, на выходе книга в «Современнике». И еще я купил себе машину «Волга», чтобы на чем было ездить в Сиблу, жду сына из университета, он умеет водить машину. Так что все, слава богу, пока нормально – кедры растут, книга идет, скоро поеду за отцом в Астрахань, а потом и на Байкал – отдыхать. Устал, надо сказать, сильно, только за последние недели написал свежих 100 страниц, что даже для меня много.
Ну, будь!

Виктор Петрович
.
А главы «Царь-рыбы» пошли в печать лишь с 3 июля, с таким кратким предисловием: «Наш земляк, писатель Виктор Петрович Астафьев все свое творчество посвятил родной сибирской земле. Вот и теперь он завершает работу над новой повестью «Царь-рыба», смысл и сюжет которой навеяны впечатлениями от поездки писателя  по нашему краю. По просьбе редакции, В.Астафьев предложил две главы из повести, которая полностью будет опубликована в журнале «Наш современник».
Эти главы явились, по сути, первой публикацией фрагментов нового  произведения, ставшего впоследствии знаменитым, чем мы, красноярцы, можем законно гордиться. К слову, при печатании у нас деления на главы не было. Все подавалось единым текстом, с единым заглавием «Царь-рыба», двухколонниками на третьей странице и аж в 10 номерах! Невиданное дело для тогдашнего «Красноярского рабочего», где даже Сергей Сартаков, бывший красноярец, приятель редактора Дубкова и большой литературный чин, шел скромнее, не говоря уж о прочих.
Публикацию этих глав Виктор Петрович воспринял тоже с удовлетворением, хотя и не без сетований на неизбежные потери при сокращениях. К тому же, по нерасторопности бухгалтерии, которая кроме газеты обслуживала многолюдное издательство «Красноярский рабочий», автору было задержано вознаграждение, но мы это дело постарались исправить.
.
(Из письма от 12.08.75.)
Дорогой Саша!
Давно я получил газеты с главами, но так усердно работал, что не оставалось на почту времени и сил. Сейчас выдохся совсем и повесть все же не закончил. Надо передохнуть, поехать собираемся с М.С. (Марией Семёновной – А.Щ.)  на Байкал, но держит нас сын, который никак не доедет домой после университета, однако ж и приехать должен скоро. 15 августа ему уже на работу по распределению в вологодский музей.
Спасибо тебе, Саша, за хлопоты. Конечно же, главы кромсали по живому, особенно в последних номерах, но во всех газетах так. Я знал, на что шел. Повесть должна появиться в первых номерах будущего года в «Нашем современнике», а работы еще много, но и концы кой-какие видны. Требуется еще один, тщательный заход на всю повесть (после твоего отъезда я всю повесть прошел дважды), повесть сделана, но нуждается в уточнениях, в подгонке, обработке стиля и прочих, уже шлифовочных тонкостях.
Кстати, Саша! «Красноярский рабочий» не шлет мне денег. Нету или решили, что я так богат, что и «не замечу» этого?  Я сижу на самой обыкновенной мели, после покупки машины, и буду благодарен, если газета раскошелится.  Публикация первая в вашей газете – надо платить. Редактору мне писать неудобно, а ты знаешь, что я не ворованное, заработанное прошу, и похлопочи, если не в труд.
Как у вас лето? У нас было жарко, но в сенокос ежедневно! шли и идут грозы, гноят сено. А так урожай хороший, в огороде у меня все пышно растет, кедры почти все! выжили и хорошо принялись. Один кедр, а скорее сосна, дал в палец длиною свечки. Скоро у нас (с 16-го) откроется охота, и я, может, стрельну еще кого перед поездкой на Байкал.
Пользуясь случаем, шлю тебе свой новый книжный знак. Он мне понравился символичностью, сопричастной моей жизни (путник, идущий через перевалы-А.Щ.).
Кланяется тебе и близким твоим Мария Семеновна. Я – обнимаю.
Виктор Петрович
.
После этого письма я старался особо не отвлекать Виктора Петровича ответами, щадя его время и здоровье. Но он все же изредка посылал мне то открытки, то короткие записки, то телеграммы. Некоторые из них я привожу здесь. Но, поверьте, отнюдь не из тщеславия, а чтобы нагляднее показать такие черты нашего выдающегося писателя-земляка, как благодарность, которую он (см. первое приведенное письмо) особенно ценил и в других людях, и его душевную щедрость, проявляемую в бескорыстной заботе о своих младших собратьях по перу. Вы сами увидите из писем, как упорно, воистину «по гроб жизни» он, например, благодарил меня за присланные саженцы кедров – за простенькую, в общем-то, услугу, которая мне в сущности ничего не стоила. Я просто поехал в пригородный лесопитомник технологического института,  к Собакиной речке, и тамошние специалисты, из уважения к Астафьеву, запаковали мне целый сноп малюсеньких «кедрёнышей», которые я и выслал в Вологду обыкновенной посылкой.
Выполнил я и другую «просьбу» Астафьева («Жду новых таскинских стишков, раз повесть твоя буксует») – послал ему подборку своих стихотворений. И он с удивительной обязательностью опекал их, пока не появились, наконец, в «Литературной России» с его «напутствием».
Даю без комментариев.

.
(Из письма от 30..04.1976.).
Дорогой Саша!
С  весенним тебя праздником и с Днем  Победы! Здоров будь и пусть тебе хорошо пишется. Кедры наши благополучно перезимовали и теперь уж будут жить и расти под вологодским солнцем, а я вот в больнице срок отбываю, но скоро выпишусь.
Поклон земле сибирской – В.Астафьев.
.
(Из письма от 22.05.1977.)
Дорогой Саша!
Пишу из Сиблы, куда попал аж через год! Некогда ни жить, ни писать, ни собой даже заняться, – захватила суета, вертит, крутит… и несет куда-то в беспросветное пространство…
Стихи – восемь штук –  (…«Днем морозным» - что за прелесть! – лучшее из всех, что ты прислал) я посылаю в «Наш современник» – с личной просьбой редактору: отнестись с повышенным вниманием к твоей подборке. Если не выйдет – ткнемся в «Лит.Россию» – такие стихи достойны широкого читателя. Но есть, Саша, и вялые, привычные какие-то стихи, в особенности – «Возвращение», на эту тему писано-переписано и гораздо лучше – будь взыскательней к высоким темам, ладно?
В конце июня я буду в Красноярске, если меня не растерзает эта сырая и вертючая жизнь.  Только что из Польши, скоро в Горький на какое-то сборище…Да ладно! Мне бы ворох бумаг на столе разобрать, я бы успокоился маленько.
Кланяюсь и обнимаю – твой Виктор Петрович
.
(Из письма от 22.08.1977.).
Дорогой Саша! Как жаль, что я не повидал тебя в Красноярске, но, надеюсь, письмо тебя найдет.
Твои стихи в «Лит. России» отобраны и готовятся к печати. Я должен написать «сопроводиловку» и мне нужно, чтоб ты коротенько написал «о себе»: родился, крестился, что и где печатал, остальное я «придумаю».      Фото у тебя попросят из редакции или ты его мне попутно пришли. И не тяни!
Я весь загнан в угол работой. Добил «Последний поклон», поездка в Красноярск мне была необходима, как воздух (в литературном смысле), и я «подзарядился» и работа пошла. А еще договорился о строительстве дома
в Овсянке, все же хочу переехать, и когда ты закончишь своё вэпэшеа, я, наверное, уже буду в Сибири.
Завтра уезжаю в Душанбэ на неделю, погреться вместе с женою, а тут нас залило и зазнобило.
Обнимаю тебя, желаю успехов в учебе! Твой – Виктор Петрович.
.
(Из письма от 24.12.1977.).
Дорогой Саша!
Ты, наверное, на каникулах дома? А я вот в деревушке – Сибле, тебе известной, отдыхиваюсь после сдачи «Поклона», который взял все мои силы, и отсюда шлю тебе новогодние поздравления!   Тебе, супруге, чадам твоим доброго здоровья, скорого окончания курса учебы твоей, новых стихов и книг.
Очень долго тянут в «Лит. России» твою подборку, там очередь, как в солдатской бане, поэты… жарко дышат друг другу в затылок. С неделю назад я написал Грибову, главному редактору, чтоб он подшевелил публикацию твоих стихов… Открывается новый журнал «Литературная учеба» – смотри его, может, со временем что и туда предложим, редактор журнала мой добрый товарищ – Саша Михайлов.
Ну, будь еще раз. А я уж пока дошел до буквы «ща», весь изошелся, да еще похварываю – простыл, тут лило целый месяц, а теперь заморозило…
Обнимаю – Виктор Петрович.
.
(Из представления» в «Литературной Россия» от 20.01.78.).
Очень любопытную прочел я однажды книгу очерков о деревенских ремеслах, и не просто ремеслах, а о ремеслах как бы «вымерших», но, в общем-то, все еще необходимых деревне, – о стекольщиках, пимокатах,  печниках, «отыскивателях водяной жилы» – копателях колодцев, о выделывателях шкурок, о плотниках, столярах, о каменотесах и многих-многих других. Написано это было с таким глубоким знанием предмета и так занимательно, что очерковую книжку я прочел залпом, а случается это в наше время не так уж часто, ибо под видом очерка печатается словесная жванина.
Позднее я узнал, что автор этой славной очерковой книжки (к сожалению, нигде не переизданной), Александр Щербаков пишет еще и стихи, давно пишет – печатается редко, не боек потому что и требователен к себе. Подборку стихов для «Литературной России» он сопроводил письмом, которое я не стану перелагать в «напутствие», потому что у автора, «пишущего о себе», зачастую получается интересней и живее, чем у «перелагателя»…
…Однажды Александр Щербаков побывал у меня в деревне по поручению редакции газеты. Вернувшись в Сибирь, прислал мне саженцы кедров. Я их посадил, и вот уж несколько лет трудно принимаются и растут на скудной вологодской земле сибирские кедрёныши, иные засохли, у иных поослаб корень, но несколько деревцев зеленеют, живут, борются.
И не таков ли путь в литературу многих молодых литераторов, в том числе и Александра Щербакова? Трудный. Упорный. Свой!
Виктор Астафьев
Вологда
.
Об Астафьеве 1980-х годов следовало бы написать отдельные воспоминания. И я, даст Бог, когда-нибудь сделаю это. Он сам в эти годы стал, можно сказать, «Царь-Рыбой» в литературном море. И мире. Его писательская слава достигла не только всероссийского, всесоюзного, но и поистине всемирного размаха. И в то же время, поселившись буквально на берегах Енисея, в Академгородке и Овсянке, он, как никогда, стал близок всем нам, красноярцам, особенно местным писателям. В нашей среде по-прежнему выделял  и одаривал дружбой «почвенников» и «деревенщиков».
Я это внимание чувствовал и на себе. Во многом по его «подсказке» коллеги меня трижды кряду, пока я не взмолился, выбирали секретарем партбюро писательской организации. Все наши партсобрания были открытыми. И беспартийный Виктор Петрович вместе с коммунисткой Марией Семеновной не пропустил, кажись, ни одного.
Работая собственным корресподентом «Известий», я много лет выписывал ему эту газету и «Неделю», приложение к ней, чтобы привлечь именитого автора к сотрудничеству. И он впрямь довольно часто выступал в этих изданиях, через меня поддерживая с ними связь. В 1984 году я был званым гостем с женой на праздновании его 60-летия, в Банкетном зале ресторана гостиницы «Огни Енисея»», где, к слову, присутствовали Валентин Распутин, Владимир Крупин и другие «русофилы» с разных концов России. А Виктор Петрович с Марией Семеновной  «отмечали» в 1989-м мое 50-летие, за праздничным ужином в моем доме. Я не раз бывал у Астафьева в Овсянке и Академгородке, по делам и «просто так». Иногда, под настроение, он приглашал меня к себе специально «попеть народные песни», которые очень любил, особенно старинные, редкие, из своих овсянковских или моих таскинских запасов.
А где-то в 1990 году (даты в его посланиях редки) он написал и сам вручил мне предисловие к моей книге «Ворота судьбы» (повесть и рассказы), которая готовилась к выходу в издательстве «Современник», но была «рассыпана» вследствие грянувших переворотных событий окаянного августа-1991. Не увидело света и «напутствие» Виктора Петровича. Частично оно было опубликовано лишь в 2003 году, в журнале «Наш современник», шестая книжка которого открывалась  моими рассказами (в основном из того «рассыпанного» сборника)  с предисловием В.П. Астафьева. Его появление там было логичным еще и потому, что Виктор Петрович многие и многие годы состоял в редколлегии «Нашего современника», сам напечатал там свои лучшие вещи и пытался меня «показать», представить читателям России с его же страниц.
(Из предисловия В.П.Астафъева «Уважение к труду»).
На Вологодчине, в глухой, замирающей деревушке, был у меня дом.  Гости в ту, отрезанную бездорожьем, деревушку добирались редко и оттого  всегда были желанны. Однажды ко мне через болота и дорожные хляби пробрался гость аж из Сибири, с моей Родины. Молодой, смущающийся, стихи пишущий журналист – Александр Щербаков…Прослышав, что я работаю над книгой о Сибири, прибыл он попросить у меня отрывки для газеты «Красноячрский рабочий».
Я как раз заканчивал работу над «Царь-рыбой», отрывки Александру дал, и они были напечатаны в краевой газете. Уезжая, молодой стихотворец оставил мне  небольшую книжку прозы. Это очень любопытная была книга – о деревенских ремеслах, как бы «вымерших» в силу революционных преобразований, часто плохо обдуманных и поспешных…Уважению к крестьянскому труду учила та книжка, к труду повседневному, всегда необходимому, при котором надо вставать до восхода солнца и ложиться спать при звездах – тогда и дом будет полная чаша, и за столом от ребят густо, и на столе не пусто.
Ту же линию ведет Александр Щербаков и в стихах, воспевая труд и трудового человека, да далекую «Таскинскую страну», которая навечно прикипела к сердцу и памяти…
А в далекой вологодской деревушке, возле мною покинутого дома, растут два крепких кедра. После того, как молодой поэт и журналист побывал на Вологодчине, он прислал мне бандероль с кедровыми саженцами. Я их рассадил в огороде и по двору штук двадцать, но пошли подряд дождливые лета и саженцы вымокли, однако два из них попали на « свою»,
каменистую почву, растут и радуют людей своим густым цветом, шорохом благоуханной хвои – сибирский, живой привет доброй вологодской земле,
многих, в том числе и меня, обогревшей.
Александр Щербаков из числа тех, последних, наверное, «деревенщиков», что унесли в своем сердце частицу тепла из русской избы, свет чистых небес, яркие краски полей и лесов. Тем теплом согреты и многие строчки в книгах Александра Щербакова. Родина у нас одна, имя ей – Россия, солнце нас греет тоже одно, а память наша все еще живет там, средь сельских нив, лугов и пашен, в заснеженных заулках, в деревянной избе, полной своего родного народу, вечерних сказок, праздничных песен и вечного, негасимого света.
Виктор Астафьев
.
Надо бы, конечно, вспомнить и «моего» Астафьева 90-х годов. Но это разговор, что называется, отдельный, неюбилейный. И, может, даже преждевременный. Пока, на мой взгляд,  о нем честнее всех, уважительней и горше, сказал известный поэт и публицист Станислав Куняев, главный редактор «Нашего современника» (бывшего «родного дома» Виктора Петровича), посвятив ему большую главу в книге своих литературных воспоминаний «Поэзия. Судьба. Россия».
Что говорить, не мог и я, грешный, принять резкого разворота в мировоззрении нашего кумира. Не мог понять его ожесточения в отношении к недавнему общему прошлому, к своему народу, даже к товарищам по оружию, сквозившего в ряде его заявлений, в последних книгах, особенно в военном романе… Словом, в отличии от «поклонных», в преклонные его лета мое чувство духовного родства к нему поубавилось. Но не истаяло. И прежде не подходивший на «опасно близкое» расстояние к нему, натуре сложной и нелегкой, я в эти годы тихо отошел от него, как и многие наши. И вместо нас его тотчас окружили иные люди, в сущности, чужие ему по духу…
Однако я не забываю всего доброго и прекрасного, что сотворено этим незаурядным человеком в русской литературе, в культуре нашего края, что вложено в судьбы многих из нас и запечатлено в наших сердцах. Неплохо, по-моему, это было выражено в день его кончины в небольшом некрологе, правда, прошедшем  в ряде газет с неуместными сокращениями.
.
(Из некролога «Светлой памяти В.П. Астафьева»).
Ушел из жизни большой русский писатель, наш знаменитый земляк Виктор Петрович Астафьев. Несмотря на тяжелую, продолжительную болезнь, в это трудно поверить, с этим трудно согласиться. Слишком живы воспоминания о нем, незаурядном и  ярком человеке, который еще вчера говорил с нами и которым мы, даже если не соглашались с ним, неизменно восхищались. Нам всем еще предстоит осмыслить, осознать величину этой глыбы в отечественной литературе и культуре, значение этой сложной, но, безусловно, выдающейся личности в нашей общей истории. Для её беспристрастной и верной оценки необходимо время.
Но уже и сегодня ясно, что потеря наша велика и невосполнима. Особенно для нас, земляков Виктора Петровича, его соратников, друзей и просто читателей. При всей широчайшей, поистине всемирной известности Виктор Астафьев оставался очень нашенским – сибирским, красноярским писателем. И мы, его младшие братья по перу, как никто, это остро чувствовали и понимали.
Нет смысла перечислять его многочисленные произведения, книги – они у всех на памяти, на слуху, перед глазами.  И прежде всего опять же «нашенские» – енисейские, овсянковские: «Последний поклон», «Ода русскому огороду», «Царь-рыба»… В этот печальный день хотелось бы сказать благодарные слова об огромном, может, для многих неизвестном участии Виктора Петровича в творческой судьбе почти каждого из нас и в работе нашей Красноярской писательской организации. Несмотря на всю свою громкую славу, на громадную занятость, он всегда находил время, чтобы поддержать молодые дарования, посидеть на наших собраниях, выступить с добрым пожеланием или мудрым предостережением. Нам всем будет очень не хватать его, нашего Петровича. С его уходом мы все будто осиротели.
Выражаем искреннее соболезнование родным и близким Виктора Петровича. Глубоко скорбим вместе с ними и  всеми его бесчисленными друзьями и поклонниками, благодарными читателями. Навеки светлая память о нем сохранится в наших сердцах. Пусть ему будет пухом родная енисейская земля.
.
Некролог был подписан Правлением Красноярского отделения Союза писателей России, в котором до конца своих дней состоял покойный, но строки эти выводил ваш покорный слуга. Безо всяких  поручений, только по велению собственной совести и того чувства благодарности, о котором когда-то писал мне Виктор Петрович и которое я, слава Богу, до сей поры не растерял, не разменял.