«Для русской кисти первый день…»

Русский — кто Россию любит, кто России служит. Это сказано Императором Петром Великим. Сказано навека. Но в последнем году того же столетия, в котором прозвучали эти скрижальные слова, родился другой Великий — Карл. Так современники будут звать выдающегося русского художника Карла Павловича Брюллова, чье имя в Европе поставят рядом с именами живописцев первого ряда.

Написанное им в течение шести лет в Италии большое полотно (площадью 30 квадратных метров) «Последний день Помпеи» завоюет европейское признание. И станет воистину эпиграфом к надвигающейся цивилизационной катастрофе, в которую человечество неотменимо катится уже почти двести лет с момента обнародования великой картины.

Примечательно, что через сотню лет писатель М. Горький выстроит именно такой русский ряд начала XIX века: «В области искусства, в творчестве сердца русский народ обнаружил изумительную силу, создав при наличии ужаснейших условий прекрасную литературу, удивительную живопись и оригинальную музыку, которой восхищается весь мир. Гигант Пушкин — величайшая гордость наша, а рядом с ним волшебник Глинка и прекрасный Брюллов».

Многие помнят, что фамилия выдающегося живописца, 215 лет со дня рождения которого исполняется 23 декабря с.г., имеет французское происхождение. Художественные дарования передавались в этой семье несколькими поколениями. Прадед живописца Георг Брюлло (Brulleau), орнаментный скульптор (из французских гугенотов) прибыл в Санкт-Петербург в 1773 г. с двумя сыновьями и был принят на императорский фарфоровый завод. У старшего его сына Ивана, также скульптора, был сын Павел Брюлло, ставший академиком орнаментной скульптуры, живописцем-миниатюристом и отцом знаменитого художника, превзошедшего в славе и мастерстве своих предков.

.

Карл родился в Санкт-Петербурге. В петербургской Академии художеств учились все братья Карла — и старшие, и младшие. Сам он поступил в Академию в 1809 г. и с первых шагов резко выделился среди сверстников одаренностью и изрядной домашней подготовкой.

Специалисты считают, что «тонкое чувство формы, поражающая пластичность картин Брюллова» являются результатом любовного изучения классики. Еще в Академии молодой художник 40 раз (!) рисовал сложнейшую группу Лаокоона, 12 раз копировал Веласкеса.

Но не лишь античной классикой вдохновлялся он. В его альбомах стали появляться то портрет сотоварища, то финн с лошадью, то набросок с кухарки, восхитившей Брюллова искусством печь блины.

Академию Карл окончил в 1821 г. и года за два самостоятельной работы приобщился к идеям романтизма, которыми уже были захвачены современники — Пушкин, Жуковский, литераторы круга декабристов.

.

Особенно увлекал Брюллова портрет — жанр, считавшийся в Академии низким родом живописи. В масле, акварели он исполнил серию живописных портретов — четы актеров Рамазановых, своего покровителя статс-секретаря П. А. Кикина, его жены и их дочери, А. И. Дмитриева-Мамонова, своей старой бабушки. Но до мастерства Ореста Кипренского было еще далеко.

Тем не менее, одаренным дебютантам Карлу и Александру Брюлловым была оказана честь стать первыми пенсионерами новосозданного Общества поощрения художников, благодаря меценатам отправившего талантливых братьев в Европу в 1822 г.; именно перед этой поездкой их исконной фамилии было придано русское окончание.

Братья получили право ежевечерне работать в классах Мюнхенской академии. Там Карл успешно выполнил ряд заказов на портреты. В Венеции он был потрясен полотнами Тициана, а во Флоренции — Рафаэля и да Винчи, подлинниками античных статуй.

Из Рима Карл писал брату Федору, тоже художнику (читается и ныне актуально и свежо, для любых видов искусств): «Первое, что я приобрел в вояже, есть то, что я уверился в ненужности манера. Манер есть кокетка или почти то же; делая соображения из всего виденного во всех галереях, на дороге встречавшихся, вижу, что метода, употребляемая древними мастерами, не без причин».

.

В Италии Брюллов в разных техниках — масле, акварели, сепии, рисунке — создал около 120-ти портретов. В этой галерее С. Ф. Щедрин и К. А. Тон, Ф. А. Бруни, В. А. Жуковский и М. Ю. Виельгорский, князь П. П. Лопухин, братья С. И. и А. И. Тургеневы, а также итальянские деятели культуры, представители русской знати: великая княгиня Елена Павловна, принц Мекленбургский, Анатоль Демидов. Художник выполнил также несколько интересных автопортретов, в том числе по заказу галереи Уффици.

Герои портретов Брюллова почти всегда привлекательны, поэтичны. Художник обычно писал тех, к кому относился с симпатией. Высшими достижениями Брюллова в области интимного, камерного портрета назвают портрет русского посланника князя Г. И. Гагарина, его сына Г. Г. Гагарина, портреты княгини З.А. Волконской, графини Ю.П. Самойловой, А. Н. Львова, брата Александра. Еще одним присущим произведениям Брюллова важным завоеванием считают обращение к жизни детской и юношеской души.

.

Шедевром Брюллова, вызвавшим в Риме сенсацию, явилась виртуозная «Всадница», ставшая в ряд со знаменитыми полотнами Европы. Пресса писала: «Эта картина, портрет в настоящую величину, изображает очень красивую девушку на лошади, в саду, и написана господином Карлом Брюлловым по заказу графини Самойловой. Манера, которою исполнен этот портрет, заставляет припомнить прекрасные произведения Ван Дейка и Рубенса».

.

.

Отдадим дань незаурядной прозорливости критиков того времени.

Затем были покорившие публику «Утро» (подарена Государю Александру I Павловичу), и неожиданно вызвавший бурную и повсеместную критику осуждения «Полдень». В результате чего художник отказался от пансиона Общества и приступил к «делу всей жизни», поскольку еще с лета 1827 г. вынашивал замысел монументальной картины: историю трагической катастрофы, постигшей древний город Помпею.

Брюллов так описывал свои первые впечатления от посещения Помпеи: «...Нам открылась откопанная часть сего несчастного города. … Вид сих развалин невольно заставил меня перенестись в то время, когда эти стены были еще обитаемы, когда этот форум, на котором мы стояли одни, и где тишина была только прерываема какой-нибудь ящерицей, был наполнен народом... Нельзя пройти сии развалины, не почувствовав в себе какого-то совершенно нового чувства, заставляющего все забыть, кроме ужасного происшествия с сим городом».

.

.

.

Описание катастрофического извержения Везувия художник нашел в письмах очевидца, Плиния Младшего, римскому историку Тациту: «Уже первый час дня, а свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; вот-вот они рухнут. Решено, наконец, уходить из города; за нами идет толпа людей, потерявших голову [. . .] С другой стороны черная страшная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зигзаги; она разверзлась широкими полыхающими полосами, похожими на молнии, но большими [...] Тогда мать просит, уговаривает, приказывает, чтобы я убежал: для юноши это возможно; она, отягощенная годами и болезнями, спокойно умрет, зная, что не была причиной моей смерти».

Некоторые фигуры потрясенный Брюллов изобразит в тех самых позах, которые сохранили пустоты, образовавшиеся в застывшей лаве на месте испепеленных тел, — мать с дочерьми, упавшая с колесницы женщина, группа молодых супругов. Образ юноши с матерью художник взял у Плиния.

.

.

Многолетняя работа столь изнурит мастера, что у него от упадка сил начнут дрожать голова и конечности.

Маститый художник Камуччини, спустя несколько дней после того, как весь Рим стекался смотреть новую картину, пришел в мастерскую Брюллова на Виа Сан Клавдио и, постояв несколько минут перед картиной, сказал: «Обними меня, колосс!»

Писатель Вальтер Скотт, рассматривая «Последний день Помпеи», воскликнул: «Это не картина, это целая поэма!».

Слава нового шедевра продолжилась в Милане. Художника узнавали на улице, приветствовали его, а однажды, когда он посетил театр, публика устроила ему овацию, а прима читала со сцены стихи, написанные в честь русского гения.

.

Во время путешествия в 1835 г. с научно-познавательной экспедицией в Малую Азию и на Ионические острова Брюллов «создал серию образов греческих повстанцев и несколько прекрасных пейзажей, с дыханием величественной, библейски мощной природы», в частности, «Долина Дельфийская», «Итомская долина перед грозой» и «Дорога в Синано после грозы».

Из-за болезни Брюллов был вынужден отстать от экспедиции и к концу 1825 г. вернуться в Россию — впервые в жизни пробывать в Москве. К этому моменту полотно «Последний день Помпеи», шествовавшее по Европе, покорившее Париж, достигло родины к ликованию соотечественников живописца.

Николай Гоголь писал: «Его произведения первые, которые могут понимать (хотя неодинаково) и художник, имеющий высшее развитие вкуса, и не знающий, что такое художество. Они первые, которым сужден завидный удел пользоваться всемирною славою, и высшею степенью их есть до сих пор  — "Последний день Помпеи" ... У Брюллова является человек для того, чтобы показать всю красоту свою, все верховное изящество своей природы. Страсти чувства, верные, огненные, выражаются на таком прекрасном облике, в таком прекрасном человеке, что наслаждаешься до упоения».

В самом деле: тогда впервые в академические залы потянулся новый зритель — ремесленники, купцы, мастеровые.

Евгений Баратынский сложил строки, которые выскажут провидческое понимание некоего нового начала русского искусства, станут хрестоматийными: «Принес ты мирные трофеи / С собой в отеческую сень — / И стал "Последний день Помпеи" / Для русской кисти первый день».

.

Новые встречи в России — с поэтом Пушкиным и прославленным московским портретистом Тропининым — сильно повлияли на Брюллова, на дальнейшее развитие его мировоззрения. Потому высшие достижения Брюллова будут лежать отныне не в области исторической картины, а в сфере портрета. С Пушкиным они сошлись сразу; дружба продолжалась до трагической гибели поэта.

По возвращении в Петербург Брюллов приступил к исполнению обязанностей младшего (2-й степени) профессора исторического класса в Академии. Но для получения звания старшего профессора следовало написать большую картину на тему, утвержденную Академией. С 1836 г. Брюллов начал «старше-профессорскую» работу над огромным полотном по заказу Государя Николая I Павловича — «Осада Пскова польским королем Стефаном Баторием в 1581 году», однако в 1843 г. мастер, крайне не довольный собой, прекратил доработку этого произведения, что положило начало непростым отношениям художника и Императора. После пожара в Зимнем дворце в 1837 г. Брюллов просил Царя позволения расписать фресками стены дворца на темы истории России, но его хлопоты, горячо поддержанные его другом, поэтом Жуковским, успехом не увенчались.

Зато в тот же период вместе с В. А. Жуковским и графом М. Ю. Виельгорским Брюллов осуществил весьма известное доброе дело. Друзья выкупили из крепостной зависимости у помещика П. Энгельгардта малоросса Т. Шевченко, поэта и художника, и здесь следует отдать дань благодарности не только Брюллову и его друзьям, но и отметить ту деликатность, с которой это было осуществлено: деньги на выкуп были получены от продажи брюлловского портрета Жуковского. Почуяв выгоду, сумму крепостник заломил баснословную, 2500 рублей ассигнациями, портрет был разыгран в лотерею, и деньги дала, в частности, Императрица Александра Феодоровна, с которой Тарас Григорьевич обошелся, я бы сказал, неблагодарно: позднее писал всяческие поношения. Вот как сам Шевченко комментирует эпизод в своей «Автобиографии»: «Сговорившись предварительно с моим помещиком, Жуковский просил Брюллова написать с него портрет, с целью разыграть его в частной лотерее. Великий Брюллов тотчас согласился, и портрет у него был готов. Жуковский, с помощью графа Виельгорского, устроил лотерею в 2500 рублей, и этой ценой была куплена моя свобода 22 апреля 1838 года».

.

Вершиной в интимном портрете Брюллова стал автопортрет, написанный в 1848 г. перед этим семь месяцев художник пробыл наедине с самим собой, почти все визиты были запрещены докторами, и полотно создано в первый весенний день, когда врачи позволили Брюллову встать с постели после изнурительной болезни.

.

.

Около 1839 г. Карл Павлович взялся за создание нового портрета Юлии Самойловой, которая прибыла по делам наследства в Петербург в самый тяжелый период художника, когда после бракоразводного процесса, оклеветанный в глазах общества, Брюллов почувствовал себя потерянным и бесконечно одиноким. Самойлова окружила его нежной заботой. Портрет имеет второе название «Маскарад». Но вскоре Самойлова покинула Россию, и Брюллов больше с ней не виделся.

.

.

Для поправки здоровья мастер в 1849 г. отправился за границу. В целебные южные края он ехал через Бельгию и Англию, и всюду его встречали как европейскую знаменитость, ректор и профессора Брюссельской академии даже явились к нему в отель в парадном платье, при орденах.

Из Англии пароходом Брюллов отправился в Лиссабон, а оттуда — на год — на остров Мадейру, где писал портреты зятя Николая I герцога М. Лейхтенбергского, также приехавшего на Мадейру для поправки здоровья, и тех русских, что составляли свиту герцога.

.

В мае 1850 г. Брюллов прибыл в Испанию, посетил Барселону, Мадрид, Севилью. Почти не писал, наблюдал повседневную жизнь Испании, часами стоял у работ любимого Веласкеса. И, как считают искусствоведы, был сильно впечатлен творчеством прежде не известного ему мастера — Гойи.

Два последних года жизни, проведенных в Италии, оказались плодотворными. Брюллов пережил там период новых творческих исканий. Утверждают даже, что если бы не преждевременная кончина мастера, Россия и Европа увидели бы в лице Брюллова совершенно иного художника.

Оба этих года Брюллов жил под кровом семьи известного итальянского революционера Анжело Титтони, соратника Гарибальди, участника революции 1848 г. Здесь художник создал портреты, запечатлевая «лицо страдающей, угнетенной, но непокоренной, борющейся Италии».

Обращает на себя внимание и стоящая особняком в творчестве Брюллова весьма драматическая картина того периода «Процессия слепых в Барселоне», которая находится в Милане. Но и по репродукции видно, целый ряд новых свойств делает ее совершенно непохожей на прежние жанровые сцены художника. В известном смысле полотно предвосхищает реализм русских передвижников.

.

Нельзя не согласиться: последние работы Карла Павловича Брюллова — портреты, композиции на политические темы и сепии цикла «Лаццарони на берегу моря», а также произошедшие изменения в самой манере живописи свидетельствуют о том, что художник вступил в новую фазу творчества, поднялся на новую ступень познания и мастерства.

На этой ступени он и оставил сей мир 23 июня 1852 г.