Соловьиная песня Евгения Носова

К 90-летию писателя

.

Евгений Носов (1925–2002) родом из семьи потомственного мастерового, кузнеца Курской области. После окончания школы – с августа 1943 г. – ушёл на фронт, участвовал в операции «Багратион», в боях на Рогачёвском плацдарме за Днепром, в Польше. Под Кёнигсбергом 8 февраля 1945 г. получил тяжелое ранение. После войны работал в курской газете «Молодая гвардия», в 1963 г. окончил Высшие литературные курсы. Наиболее значимые книги Евгения Носова: «Где просыпается солнце» (1965), «В чистом поле за проселком» (1967), «Берега» (1971), «Красное вино победы» (1979), «Усвятские шлемоносцы» (1980), «Моя Джомолунгма» (1982). За книгу «Шумит луговая овсяница» писателю присуждена Государственная премия РСФСР им. М. Горького (1975).

.

Однако за этими формальными сведениями нам неизменно интересен живой человек, его чувства, переживания, взаимоотношения с близкими и дальними людьми. Такой живой портрет писателя Евгения Носова  удалось представить Ирине Ушаковой, побеседовавшей с его коллегой, его другом, его Музой – писателем Ириной Ракшой.

.

.

– Ирина Евгеньевна, какова была литературная среда 1970-х годов?

.

– Во второй половине ХХ в. в советской литературе обозначился рубеж меж двух лагерей, условно называемых: почвенники («деревенщики») и либералы («западники»). Принципиальные противоречия между их взглядами, их платформами существовали всегда, ещё в ХIХ веке. И в 1950-80 гг. были не менее остры, и, может быть, даже привели к развалу страны. И в той, и в другой «обойме» были, разумеется, яркие таланты. Имена называю «навскидку», с одной стороны: Астафьев, Белов, Носов, Распутин, Шукшин, Солоухин... С другой  – Гранин, Битов, Аксёнов, Гладилин, Вознесенский, Рассадин... Другое дело, что в то время все вели себя пристойно, все «работали» на Советскую власть, многие были даже писателями «придворными». Но «деревенщики» в гораздо меньшей мере. Они всегда писали правду.

Вот что писал мне в письме 1971 г. Евгений Иванович: «Всякому видно – теперь уже и нет таких писателей и поэтов, кто о себе не знал бы, и не посматривал в зеркало. Нет таких непосредственных натур. Всех развратила пресса, эти угоднические статейки, которые никогда не могут передать подлинной сущности творчества. А надо бы творить как соловей, ведь тот не знает, как он поёт, о нём не пишут статеек, и потому он всё время пребывает в страхе, что поёт худо, и из-за этого его подружка уйдёт к другому. Вот это настоящее творчество».

Тогда же он прислал мне из Курска и записанную на кассету в парке возле своего дома трель соловья. А на фоне соловьиной песни – его собственные слова, его голос.

.

– Правда ли, что краснодарский прозаик Анатолий Знаменский написал в 1971 г. письмо в серьёзные инстанции с обвинением Вас в плагиате и курскому писателю Евгению Носову пришлось вступиться за Вас?

.

– Писатель Знаменский решил, что я, прочитав какой-то его рассказ, написала «с его героя» свой рассказ «Хозяин», который, кстати, потом печатался на всех ведущих языках мира, наряду с моим романом «Белый свет». А в тот момент я даже не знала имени такого писателя, тем более не читала его прозы. Рассказы мои тогда публиковались в центральной прессе довольно широко, и особенно в «Литературной России», редактором которой был Константин Поздняев. Он, живя неподалёку, часто заходил к нам с мужем домой на Преображенку и забирал для печати мои рассказы ещё «тёпленькие» как блины, прямо из пишущей машинки. И вдруг однажды он трагическим голосом сообщил, что в редакцию пришло скандальное письмо от Знаменского, причём, с копиями в журнал «Вопросы литературы» и ещё чуть ли не в ЦК партии. А молодого писателя в те годы очень легко было затоптать, уничтожить, даже написав не донос, а критическую статью. Мнение партийных критиков тогда ценилось.

И вот Евгений Носов, тогда председатель правления Курской писательской организации,  написал ответ Знаменскому и в те же три инстанции, в котором значилось: «Ирина Ракша, так же, как и Вы, член Союза писателей, автор двух книг, автор четырнадцати киносценариев, по которым уже поставлены фильмы. Один из её фильмов о горном Алтае получил первую категорию и закуплен зарубежными странами. Рассказы И. Ракши издавались в Болгарии, Польше, Германии…» и так далее.

А мне в Москву Евгений Носов написал, что б я работала и не волновалась, ибо всегда могу опереться на братские плечи писателей Носова, Астафьева, Белова. Мне очень важно было его теплое напутствие: «Не смей преклонять голову!».

.

– Период 1971-1972 гг. благодаря вашему с Носовым роману отмечен в творчестве Евгения Ивановича расцветом эпистолярного жанра. В эти годы он написал более сорока удивительных писем, посвящённых Вам – своей большой Любви. Каким писатель Носов предстаёт в своих письмах?

.

– Да эти письма очень ценны для истории литературы тех лет. В них – квинтэссенция времени. В них – открытые взгляды автора на окружающий мир, вопросы литературы, жизни страны. Носов писал их без цензора в голове, и это особенно ценно. В них –  сплошные обнажённые чувства и мысли. Если в его рассказах видится созидание того, что рядом с мастером, то в письмах – созидание своего собственного сердца, своих сильных сиюминутных чувств. И именно эта сиюминутность сегодня очень нам дорога. Женя критично относился к себе, к окружавшим его людям, ему подчас приятнее было быть одному, чем, например, в неблизкой сердцу компании. И, будучи рядом со мной, он продолжал быть с самим собой. Он видел во мне своё отражение, о чём не раз и писал. Потому-то эпистолярное творчество этого мастера так бесценно.

.

– Евгений Носов ценил в Вас женщину и писателя на равных?

.

–  Он ценил мои произведения, не раз цитировал их и к тому же дорожил тем, как я работаю с его прозой, как его редактирую.  Когда мы отдыхали в Доме творчества Переделкино, он как раз работал над своим рассказом «Шопен. Соната номер два». Часто мы уходил в парк, где стояли беседки-ротонды, садились на скамеечку среди окружающих нас белоствольных берёз, на каждой из которых Жениной рукой были написаны все варианты моего имени: «Ира», «Ирок», «Ирочка», «Ириша»... Готовые страницы только что написанной рукописи Женя передавал мне, и я внимательно вчитываясь, что-то меняла в тексте, смело, по-писательски правила стилистику, порой убирала абзацы излишне «разжёванного» текста. Прошло почти полвека, но я сберегла эти страницы с его правкой черными чернилами и с моей правкой – синими. В прошлом году передала их вместе с письмами Жени в архив РГАЛИ.

Евгений Носов, прежде всего, новеллист, и мы изначально сблизились с ним по нашей профессиональной привязанности и качествам. Самая значительная книга Евгения Носова, которая состоит из ряда его рассказов – это «Красное вино победы». Он по сути и сам был словно красное вино Победы. Он всё сумел преодолеть, совершив свой  негласный подвиг и как писатель, и как человек. Он был и мягок и твёрд. Был победителем во всех смыслах. В делах общих, общественных и личных тоже. Он победил меня, а по сути победил свою жизнь. Победил и обуздал себя в неравных отношениях с нелюбимой женщиной, с которой прожил жизнь, перетерпев её до конца. Единственное, что он не смог победить – самого себя. Ему была дана Богом большая любовь, как это можно теперь понять по его письмам ко мне. Он замахнулся, но не прошел, не добежал всей дистанции. Ибо полюбил с опозданием в полжизни. Хотя и распахнул душу любви ответной.  Мы с ним горели, как два мощных прожектора в одной комнате. А это – слишком ярко.

.

– В рассказе Е. Носова «Шопен. Соната номер два» нет, собственно, ничего о духовном подвиге русского  народа, победившего в страшной войне. Описаны бытовые картины, даны портреты солдаток, фронтовиков. Но присутствие Божественного промысла над этим бедным, страдающим и без конца любимым автором, народом, плоть от плоти которого был он сам, неизменно ощущается…

.

– Наш разговор – это не разбор творчества Носова, не анализ его яркого дара. Но я должна сказать, что его творчество близко к творчеству Василия Шукшина. Именно по своей духовности и близости к народу. Василий Макарович, которого я знала с юности ещё в Сростках, с 1955 г., писал, конечно, иначе, более упруго, иронично, более энергично и энергетично.  Евгений Иванович более мягко, лирично, другими мазками. Но оба они творили, принимая и понимая Божии заповеди. С Евгением Ивановичем мы не раз бывали в храмах. И в Переделкино, и в Москве – на Преображенке в храме Ильи Пророка. Он сам звал меня пойти (а не зайти) в храм, помолиться безмолвно и поставить свечу за этот мир,  за свой род, за живых и ушедших. Он очень любил свою маму. Говорил  не раз: «Всё лучшее, что есть во мне – от женщины. От матери».

Так что к Православию, к духовности мы всегда тянулись. Ведь у каждого из нас свой путь по лествице духовного восхождения. А ведь это были семидесятые, безбожные и потому опасные годы. Мы часто говорили на евангельские темы. Женя был очень начитан и мудр. Мечтали вместе побывать на Святой Земле. Но побывала я там (и не раз) уже в девяностые и нулевые  годы – одна. Даже успела поработать в Иерусалиме, в библиотеке Горнего монастыря.

Всё глубокое, неспешное творчество Носова проникнуто православными истинами, любовью, и на них оно опирается. Вот что Евгений Иванович писал мне по этому поводу в одном из писем: «Что же касается духовности, то многие мои рассказы написаны именно потому, что я всегда на природе, всегда у реки. В селе я не захожу и не общаюсь таким «репортёрским» способом с людьми. Я их встречаю на дорогах, на берегу, на лугах, в поле и ни о чём специально не расспрашиваю, а просто смотрю на них и мне достаточно этого. Все мои знания трав, птиц и прочее дала мне река и всё, что рядом с ней».

.

.

– Самая и близкая вам обоим, и противоречивая фигура, идущая рядом с вами – это фигура большого русского прозаика Виктора Астафьева. Как Евгений Носов и Вы к нему относились?

.

– В последние годы жизни Носов переписывался с Астафьевым и упрекал своего друга в том, что тот принял перестройку, из-за которой мы вскоре «вляпались» в капитализм и потеряли страну СССР. Тут Носов по-прежнему стоял на своих почвеннических позициях. Но Астафьев – писатель и человек – великий. Он, не менее Носова гордость нашей литературы. По Красноярску он был другом моего отца – учёного-агронома, и тоже бывшего фронтовика. Не раз они вместе и зимой, и летом ездили на рыбалку. И я помню о Викторе Петровиче только хорошее. Будучи в Красноярске в гостях у отца, запомнила, как Астафьев с гордостью водил меня по памятным местам города, как ходили в музей Сурикова, которого писатель очень любил.

Но особенно в память врезался летний московский вечер у нас дома на Преображенке с Носовым и Астафьевым, прилетевшим тогда к нам в гости из Красноярска. Помню двух этих могучих мужиков, сидящих  рядом в раздумье, плечом к плечу, за скромным моим столом – двух раненых на войне фронтовиков, двух великих писателей, печальников земли русской. И не важно, что тогда они ели и пили, о чём говорили. Не важно, что один был новеллист, а другой автор эпических книг. Передо мной была могучая русская сила. И оба они уже тогда были и навечно остались цветом России.

.

– В рассказе «Шопен. Соната номер два» Евгений Носов описывает День Победы на Прохоровском поле – на той исторической земле, не раз политой кровью наших прадедов. Сегодня совсем рядом – на Украине – снова разгорелась война против Русского мiра. Как не отдать на попрание Победу, в которую и Евгений Носов внёс свой вклад?

.

–  Иной раз я – грешница – думаю, хорошо, что мой отец – танкист, фронтовик, имевший редчайший орден Александра Невского за победы в боях, и почти его ровесник Женя Носов, да и многие другие победители в той Великой и страшной войне, не дожили до сегодняшнего дня. Для Носова то, что происходит сегодня на Украине, которую захлестнула фашистская бандеровская волна, было бы нестерпимо, было бы убийственно больно, как если б у него отняли руку или ногу, как у тех солдат, что находились в госпитале, из его рассказа «Красное вино победы». Собственно у нас у всех сегодня словно отнимается часть души, часть Русского мiра.

Будем перечитывать произведения фронтовиков, переосмысливать уроки войны, которые запечатлели Евгений Носов и его современники, будем беречь их память.

.

– Ирина Евгеньевна, как скоро выйдет в свет написанный Вами на основе писем Евгения Носова роман «Письма  чужой жене»? Что может в этом произведении заинтересовать современного читателя, помимо тонких взаимоотношений любящих людей?

.

– На страницах романа читателю приоткроются души не только Евгения Носова и Ирины Ракши, но прольётся свет на судьбы многих творцов литературы недавнего прошлого, на судьбы самой России. В романе перед Вами пройдет череда образов выдающихся личностей русской литературы ХХ века. Это – штрихи к портретам Михаила Светлова и Николая Асеева, Мариэтты Шагинян и Назыма Хикмета, Бориса Пастернака и Арсения Тарковского, Юрия Нагибина и Виктора Астафьева, с которыми мне пришлось близко встретиться в жизни, и которые оставили след в моей душе.

.

Беседовала Ирина УШАКОВА

.

Фото из личного архива писателя Ирины Ракши