Слово М.Е. Салтыкову-Щедрину

К 190-летию со дня рождения писателя

.

.

.

Герои  великого сатирика, прекрасного прозаика М. Е. Салтыкова-Щедрина — от Иудушки Головлева до всех незабвенных градоначальников города Глупова — действительно пока еще сильны на белом свете... Суровый и строгий судья общественных пороков, остроязычный  гиперболист-сатирик... Талантливого пера Салтыкова-Щедрина боялись. Его  точно разящая критика, попадая в цель, пробуждала стыд.

А в жизни Михаил Евграфович   был  чрезвычайно мягким, добрым и глубоко симпатичным человеком,» - так о нем  вспоминал  Н.В Успенский, - (...) он всеми силами поддерживал начинающих писателей, раз только замечал в их произведениях хоть проблески таланта или дарования. Над чужими рукописями он работал едва ли не больше, чем над своими собственными. (...) С посетителями М.Е. обнаруживал необыкновенное благодушие, хотя между ними попадались люди положительно невыносимые».

Добавим, что Михаил Евграфович был прекрасным семьянином, очень любил свою жену, не имея  никаких сторонних увлечений — кроме страсти к  литературе. И образ русского писателя, потомственного дворянина, крупного чиновника (он был вице-губернатором в Рязани и в Твери), лучшего представителя российского культурного слоя предстанет перед нами воочию. Он жил любовью к Отечеству. И литературно-общественная деятельность была для него не просто потребностью внутренней, но потребностью витальной, все последние годы своей земной жизни «он жил в "Отечественных записках", и с того дня, как их подрубили (...), - подрублена в жизнь Щедрина. Мы слышали с тех пор о медленном умирании человека, у которого перерезали жизненный нерв. Правда, он все писал, и потому мы не верили, что он умирает. Но он все-таки умер - в середине недоконченной работы.», - так писал  В.Г Короленко,  выделяя в Салтыкове-Щедрине главное: «Болело у него то, что болело у русской печати и общества».

И на эту боль М.Е. Салтыков-Щедрин откликался: и очерками, и  острой сатирой. Причем сам  писатель  идеалистично и скромно считал, что уже через несколько лет российская жизнь там изменится, что его злободневный отклик станет не актуальным, более того, даже не  очень-то и понятным без  дополнительных, разъясняющих комментариев.

Однако, годы шли, а насыщенные художественной энергетикой объемные образы Салтыкова-Щедрина и его гениальные словесные обороты актуальности  не теряли. Перед 1917-м  писатель стал  широко читаемым у революционно настроенной молодежи. Всем  известно, что его постоянно цитировал В.И. Ленин. Однако после революции  многим стало казаться, что и в самом деле острота художественной сатиры Салтыкова-Щедрина угасла: ведь помещичий слой, так грустно и так безжалостно показанный  в «Господах Головлевых» и в «Пошехонской старине» уничтожен, чиновничество стало "прогрессивным и советским», а  всегда вызывавший у Салтыкова-Щедрина жалость простой неграмотный народ получил доступ к бесплатному образованию....

Однако именно Угрюм-Бурчеев из «Истории одного города» является самым ярким типом революционера, стремящегося разрушить все до основания, а затем построить на пустыре  некий новый мир, который из-за обрубленных корней изначально обречен. Более того, действительность показала:  постреволюционный, правящий советский слой  в конце концов мимикрировал до образов Салтыков-Щедринских чиновников, в придачу прихватив  далеко не самые лучшие, именно щедринские (!) черты  помещичьего быта, а напуганный властью и ее тайными пружинами обыкновенный человек, тот самый, что  всегда был главным героем Салтыкова-Щедрина, вынужден был вести жизнь «премудрого пискаря»...

И  позднее попытки объявить  писателя устаревшим продолжались и продолжаются. Вот что, к примеру,  пишет  в предисловии к  монографии Иванова-Разумника, посвященной жизни и творчеству  Салтыкова-Щедрина  В.А. Десницкий: «В наши дни Салтыков-Щедрин - уже "история"; у современного читателя часто нет ключей к пониманию образов, картин, волновавших великого сатирика; больше того - часто нет и способности к восприятию его смеха, нет готовности разделить с суровым критиком и судьей его затаенную, конфузливую, но горячую любовь к страдающим, измученным людям...»

Возможно, лично у г-на Десницкого  «нет  готовности разделить» с Салтыковым-Щедриным его любовь «к страдающим, измученным людям». Но уверена: у каждого, имеющего душу и сердце,такая любовь - при чтении  великого русского классика — возникнет,  потому что никакой заданной «готовности» для нее не требуется...

.

Так давайте же дадим слово самому Михаилу Евграфовичу  Салтыкову-Щедрину и посмотрим - для современного читателя он всего лишь «история» или  живой собеседник, живой мыслитель и  учитель,  живой писатель и критик.

.

Итак:

.

.

«Говоря по правде, положение русского литератора нельзя назвать ни блестящим, ни даже благоприятным. Напротив того, это одна из самых непрочных, воздушных и низменных профессий, какие только существуют на свете. Всякий самый обыкновенный ремесленник сознает, что он делает нечто положительное; русский литератор как будто тем одним озабочен, ка́к бы остаться в живых. (...). Существуют, правда, три-четыре личности, которые стоят особняком, всеми признанные, всеми одинаково чествуемые, но это уж, так сказать, идолы. А большинству живется ужасно скверно, и не столько в материальном смысле, сколько в нравственном. (...)

Разумеется, я говорю о литераторах убежденных и честных, а не о тех, которые понаползли в литературу из ретирадных мест и с подлым сердцем в груди (...) прижились в ней. Этим всегда жилось, живется и будет житься отлично. (…)

(…) часто приходится слышать, как мерзавцы, самые несомненные, называют литературу скопищем разбойников и мерзавцев. И, к сожалению, не менее часто случается, что сами литераторы не только не протестуют против этого, но даже помогают формулировать полуграмотные бормотания ненавистников литературы.. (…)

« Увы! я просто думаю, что всему причиной четвертак(...) Как?! - воскликнет читатель, — эта самая русская литература, которая так много тщеславилась своею гордою неприступностью (...), — вдруг соблазнилась на четвертак!» (...). Это обидно, потому что слово «четвертак» представляет здесь идею дешевизны...»

«Говоря по правде, положение русского литератора..»)

.

.

«Следовательно, ежели человек, произведший в свою пользу отчуждение на сумму в несколько миллионов рублей, сделается впоследствии даже меценатом и построит мраморный палаццо, в котором сосредоточит все чудеса науки и искусства, то его все-таки нельзя назвать искусным общественным деятелем, а следует назвать только искусным мошенником. « «Убежище Монрепо».

.

.

«Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходима, потому что за малую кражу можно попасть под суд».

«Зачем бы он выбежал? что мог бы сказать или присоветовать? -- он и сам, наверное, не ответил бы на эти вопросы; но выбежал бы несомненно, потому что его подстрекнул бы к тому демон собственности. "

.

«Я убежден, что первое, что необходимо для культурного человека, -- это сокращать и суживать границы своих земельных владений. Дача, как вместилище восстановляющего воздуха полей, -- вот все, что нужно. И притом дача не с ветхими оконными рамами и колеблющимися полами, а со всеми удобствами, которые легко могут быть созданы на деньги, предназначенные для отходной ямы. Ежели есть при даче "смеющийся" луг, -- это хорошо, ежели есть роща, в которой весной поет соловей, -- еще того лучше. Излучистая река, тенистые аллеи, пение соловья -- вот идеалы культурного человека, но отнюдь не пажити, не леса и не так называемые угодья. «Убежище Монрепо»)

.

.

«Праздношатающийся. А как же с казной-то?

Ижбурдин. С казной-то? А вот как: пошел я, запродавши хлеб-от, к писарю станового, так он мне, за четвертак, такое свидетельство написал, что я даже сам подивился. И наводнение и мелководие тут; только нашествия неприятельского не было.

(..)

Каким же образом и с кем заключаете вы эти контракты?

Ижбурдин. А с помещиком или, всего чаще, с начальством. С начальством-то, знаете, для нас выгодней, почему что хошь и есть там расход, да зато они народ уж больно дешево продают! Дашь писарю сто рублев, так он хошь всю волость за тобой укрепит.

(…)

Праздношатающийся (в раздумье). Чего он мне тут нагородил, ничего и не поймешь!.. ба! мысль!(вынимает из кармана записную книжку и пишет) мошенничество... обман... взятки... невежество... тупоумие... общее безобразие!..» «Губернские очерки»)

«По мере  большего плутовства, Порфирий Петрович все большее и большее снискивал уважение от своих сослуживцев и сограждан. "Ну, что ж, что он берет! - говорили про него, - берет, да зато дело делает; за свой, следственно, труд берет".(...) Однажды пришла ему фантазия за один раз всю губернию ограбить - и что ж? Изъездил, не поленился, все закоулки, у исправников все карманы наизнанку выворотил, и, однако ж, не слышно было ропота, никто не жаловался. Напротив того, радовались (..). Уж коли этакой человек возьмет, значит, он и защищать сумеет. Выходит, что такому лицу деньги дать - все равно что в ломбард их положить; еще выгоднее, потому что проценты больше.» ( Губернские очерки»)

«чиновник - понятие генерическое, точно так же, как, например, рыба: что есть чиновники-осетры, как его сиятельство, и есть чиновники-пискари. Бывает и еще особый вид чиновника - чиновник-щука, который во время жора заглатывает пискарей» ) «Губернские очерки»

.

.

«Русских обвиняют в космополитизме; по крайней мере, наши публицисты уже несколько лет сряду убиваются, доказывая, ка̀к это вредно и ка̀к это стыдно, но убиваются, как кажется, с успехом довольно сомнительным. Я не беру на себя права судить, в какой степени справедливо это мнение относительно большинства русских, я думаю даже, что оно совершенно голословно и безосновательно, однако относительно гулящих русских людей в нем есть известная доля правды. То есть не то чтобы люди эти были космополитами в серьезном значении этого слова; гораздо будет правильнее, если мы скажем, что глаза у них прожорливые и завистливые: где бы ни увидали хорошую еду или  (...) угодья привольные, так туда сейчас и прильнут. Прильнут туда таким образом, что никак их оттоль и не отскоблишь: ни физическими репримандами, ни нравственными подзатыльниками. Это космополитизм желудочно-половой (...) и совершенно чуждый какого-либо политического оттенка. «(...)

«я же (…)  склонен выводить заключения веселые, потому что положительно-таки не понимаю, какое дело России до русских гулящих людей.»

"Русские «гулящие люди» за границей»

.

«Общество может, за недостатком установившихся разумных начал, довольствоваться ходячею ложью, жить обрывками прошлого и хаотическими зародышами будущего, но подобное положение не заключает в себе никаких задатков прочности и продолжительности.»

«....сплошь и рядом случается в нашем домашнем быту слышать: такой-то «выскочил», а следом за тем: такой-то «полетел»; или: такой-то «пролез», и потом — такой-то «шарахнулся». И это говорится в применении не к грибам или клопам, а в применении к так называемым «баловням фортуны».

В благоустроенных обществах нельзя ни «выскочить», ни «пролезть». Там всякое положение выработывается и заслуживается. Человек является на арену публичной деятельности с несомненными правами, и ежели найдется тьма людей, которым не сочувственны руководящие начала его деятельности, то все-таки никому не придет в голову спросить его: откуда ты пришел? Пришел — значит, завоевал, заработал свое право прийти. (…)  Но ежели нельзя выскочить и пролезть, то, стало быть, нет основания для возникновения касты завистников и льстецов..» («Когда страна или общество...»)

«...всякое человеческое общество представляет собой организм высоконравственный, одаренный похвальными и заслуживающими поощрения намерениями. Но с другой стороны, эта самая жажда истины невольно делается причиной не только целого ряда бедствий для общества, но и полнейшей нравственной порчи его. Стремясь к истине и не овладевая ею, кроме колеблющейся под ногами почвы, оно невольным образом бросается навстречу первой истине, которая попадается ему на пути и в которой оно думает найти более или менее удовлетворительное разрешение тревожащей его задачи. Результат этого вынужденного положения — истина временная, идеал минуты, призрак. Призрак украшается пышными названиями чести, права, обязанности, приличия и надолго делается властелином судеб и действий человеческих, становится страшным пугалом между человеком и естественными стремлениями его человеческого существа. Жизнь целых поколений сгорает в бесследном отбывании самой отвратительной барщины, какую только возможно себе представить, в служении идеалам, ничтожество которых молчаливо признается всеми. Понятно, какая темная масса безнравственности должна лечь в основание подобного отношения к жизни».

(«Современные  призраки»)

.

«Я говорю о стыде, все о стыде, и желал бы напоминать о стыде всечасно. По-моему, это главное. Как скоро в обществе пробужден стыд, так немедленно является потребность действовать и поступать так, чтоб не было стыдно. С первого взгляда этот афоризм кажется достаточно наивным, но он наивен только по форме, а по существу в высшей степени правилен и справедлив. Стыд есть драгоценнейшая способность человека ставить свои поступки в соответствии с требованиями той высшей совести, которая завещана историей человечества. И рабство тогда только исчезнет из сердца человека, когда он почувствует себя охваченным стыдом. Стыдом всего, что ни происходит окрест: и слез, и смеха, и стонов, и ликований. Ни к чему нельзя прикоснуться, ни о чем помыслить без краски стыда.» («Когда страна или общество...»)

.

***

.

«...нужно было великую нравственную силу, чтобы, чувствуя так всю скорбь своего времени, как чувствовал ее Щедрин, уметь еще пробуждать в других смех, рассеивающий настроение кошмара и вспугивающий ужасные призраки.

Откуда же у Щедрина была эта великая сила и какая была основная нота его смеха?

И то и другое, по моему глубокому убеждению, определяется одним словом: у Щедрина была глубокая, неистощимая вера - в те великие забытые слова, о которых он собирался напомнить перед смертью.» ( В.Г. Короленко)

«Мне хотелось бы перед смертью, — говорил Салтыков Г. З. Елисееву, — напомнить публике о когда-то ценных и веских для нее словах: стыд, совесть, честь и т. п., которые ныне забыты и ни на кого не действуют».

.

Не  кажется ли вам, уважаемый читатель, что  нужно как можно чаще предоставлять слово Михаилу Евграфовичу  Салтыкову-Щедрину?