Рильке: о России – главное

Олег Слепынин

Рильке: о России – главное

«То, что Россия – моя родина, – принадлежит к великим и таинственным внутренним убеждениям, которыми я живу», - писал рождённый в Праге, крупнейший германский поэт Райнер Мария Рильке. Действительно, мы знаем, - сердца некоторых людей однажды заполняются Россией, где бы люди ни жили. Святая Русь призывает своих. Есть у неё такое свойство.

.

90 лет назад, 29 декабря 1926 года, в возрасте 51 года Рильке ушёл из жизни. Ему приписываются слова: «Все страны граничат друг с другом и только Россия граничит с Богом». Цитата не точная. Но к ней мы ещё вернёмся.

.

Родился Рильке 4 декабря 1875 года в Праге, входившей в состав Австро-Венгрии, писал по-немецки, его творчество оказало громадное влияние на мировую поэзию, в том числе на русскую – от Цветаевой и Пастернака до Бродского.

Марина Цветаева в 1926 году писала Рильке, не ведая, что тот уже смертельно болен: «…Ваше имя — стихотворение. Райнер Мария — это звучит по-церковному — по-детски — по-рыцарски. Ваше имя не рифмуется с современностью, — оно — из прошлого или будущего — издалека. Ваше имя хотело, чтоб Вы его выбрали. (Мы сами выбираем наши имена, случившееся — всегда лишь следствие.)» Цветаева искала ход в глубину, здесь скользя по поверхности, но и формально оказалась права. Его первое имя, полученное при рождении – «Рене» (Рене Карл Вильгельм Иоганн Йозеф Мария Рильке), – в «Райнер» переплавила его возлюбленная Лу Саломе, которую в своё время Ницше называл умнейшей из людей… Она усовершенствовала и своё имя: Лу – производное от Луизы. Эпоха дышала жаждой преобразования, «улучшения», модерна. Но самому Рильке, как вскоре окажется, когда он попадёт в Россию, хотелось иного, настоящего, что он и увидит в России. Он обнаружил высокие смыслы и глубины там, где другие видели лишь объект для разрушения.

.

Рильке с Россией был связан через двух женщин. В 1898 году в Италии он познакомился с Еленой Михайловной Ворониной (в замужестве — Казицына; 1869-1954), дочерью известного учёного, она стала его многолетним корреспондентом. За год перед тем – с Луизой (Лу) Густавовной Саломе (в замужестве — Андреас-Саломе; 1861-1937), европейски известной писательницей и философом, дочерью русского генерала (до Рильке она оставила след в судьбе Ницше, позже – в судьбе Фрейда). В России Рильке побывал дважды – на самом стыке-изломе веков, в 1899 и в 1900 годах, и оба раза вместе с Лу и её мужем, профессором-ориенталистом Андреас.

В Москву они приехали, как и задумала Лу, на Страстной, в Чистый четверг 1899 года. Художник Леонид Пастернак, к которому у Рильке были рекомендательные письма, в очерке «Встречи с Р.М. Рильке» вспоминает: «Они собирались провести здесь Страстную неделю и Пасхальные праздники. Тогдашняя Москва с её бесчисленными монастырями, башнями и золотоглавыми церквами, с её высящимся над городом бело-золотым сияющим на солнце Кремлем уже издали являла собой картину сказочной красоты. Нетрудно себе представить поэтому, как повлиял на столь чуткого художника, как Рильке, необычайно своеобразный, живописный облик Москвы…»

.

Общее впечатление Рильке, писал Е.М. Ворониной: «Дорогая Елена, мой голос потонул в звоне кремлевских колоколов, а от сияния золотых куполов слепнут глаза… Как много интимно-близкого мне встретилось в чужой стране: милые друзья и Богоматерь, и вдобавок — солнечная весна!..» Совсем не случайно портрет Рильке Леонид Пастернак написал на фоне Кремля, куполов Ивана Великого. Пастернак, жадный к цвету, играм теней и остроте впечатлений, продолжает: «Но совершенно особенный, новый и интересный мир представляла собой Москва на страстной и пасхальной неделях, особенно для иностранца, который, как Рильке, задался целью изучить религиозно-исторические обряды и обычаи страны и ознакомиться с подлинной, неприкрашенной жизнью народа. Как своеобразны были эти ночи Вербной недели, эти шествия в узких и темных переулках прихожан, возвращавшихся из церквей с горящими свечами в Великий четверг... А какую оригинальную, особенно интересную для изучающего русские народные нравы, неописуемую и незабываемую картину представлял собою вербный базар на большой такой красивой исторической Красной площади! Какая пёстрая смесь старорусского с восточным, какая вызванная самим этим гуляньем радостно-веселая кутерьма, шум, свист, выкрики и давка!..»

Благодаря популярности Л.О. Пастернака (художник в ту пору работал над иллюстрациями к Толстому) Рильке познакомился с великими русскими того времени – скульптором кн. Паоло Трубецким, гр. Львом Толстым (посетили его на его московской квартире), с И.Е. Репиным. О Репине Рильке напишет Ворониной: «Вот видите, этот Репин – опять-таки русский человек. А все настоящие русские – это такие люди, которые в сумерках говорят то, что другие отрицают при свете...» То есть Рильке обратил внимание на глубину русского взгляда, которому порой и во мраке доступно то, что от другого скрыто при свете дня.

Он будет помнить московскую Пасху целую жизнь, сравнивая роскошную пустоту Европы с глубинной содержательностью Руси. В 1904 году Рильке напишет из Рима: «Христос воскрес! Дорогая Лу! Иванов и Гоголь писали здесь некогда эти слова, а многие и поныне шлют их отсюда на свою православную родину. Но ах! это совсем не пасхальный город и не та страна, что лежит, раскинувшись, в могучем гуле колоколов. Здесь одна роскошь, лишенная благочестия, и праздничное представление вместо праздника. Один-единственный раз была у меня настоящая Пасха. Это было тогда, той долгой, необычайной, особенной, волнующей ночью, когда всюду толпился народ, а Иван Великий бил, удар за ударом, настигая меня в темноте. Это была моя Пасха, и я думаю, мне хватит ее на целую жизнь. В ту московскую ночь мне была торжественно подана великая весть, проникшая в мою кровь и в сердце. И теперь я знаю: Христос Воскрес! Вчера в соборе Св. Петра пели под музыку Палестрины. Но это — ничто. Все растекается в этом надменно-огромном, пустынном здании, напоминающем полую куколку, из которой выполз гигантский темный мотылек. Зато сегодня я провел несколько часов в маленькой греческой церкви; там был патриарх в торжественном облачении, и через царские врата иконостаса тянулась вереница подносивших ему убранство: его большую митру, посох из золота, перламутра и слоновой кости, сосуд с облатками и золотую чашу. Он брал эти вещи и целовал старцев, которые их подносили, — это были одни лишь старцы, длиннобородые, в золотых одеждах… И тогда я сказал тебе, дорогая Лу: Христос Воскрес!..»

Второй раз Рильке вместе с четой Андреас посетил Россию в мае 1900 года, когда пасхальные колокола уже затихли. Это было большое путешествие.

.

Из воспоминаний писательницы Софии Николаевны Шиль (псевдоним — Сергей Орловский; 1861-1928): «Набравшись московских впечатлений в течение месяца, наши заграничные гости отправились в дальнейший путь. Он лежал на Ясную Поляну, потом на Киев и Полтаву…» Они побывали у Толстого Ясной Поляне, потом в Киеве, спускались по Днепру, в Каневе поднимались на гору к могиле Шевченко; из Кременчуга отправились в Полтаву, на родину героев Гоголя. Потом был Саратов и путешествие по Волге… «Путешествие по Волге, этому спокойно катящемуся морю… Дни и ночи быть там, много дней и ночей: широкое-широкое течение, высокий-высокий лес на одном берегу, а с другой стороны глубокая равнина… Все видишь в новом измерении. И понимаешь: земля велика, вода есть ещё нечто более великое, но особенно велико небо. Все, что я видел до этого, было лишь представлением о стране, реке, мире. Здесь же все в натуральную величину. У меня такое ощущение, как будто я увидел работу Творца», - говорит Рильке.

Он обратил внимание и на наличие русофобии в русском обществе: «Дорогая Елена, все так прекрасно у Вас в России. Даже это само по себе отталкивающее обстоятельство, что многие русские чуждаются нынче своей родины, мечтают о загранице и подражают её поверхностному или недолговечному своеобразию!..»

В кровавый военный 1904 год, воспринимая войну с Японией как свою войну, как несчастие, Рильке писал Лу, обращая внимание на русофобию Запада: «Война — наша война — тяготит меня почти физически, но я мало читаю о ней, потому что совсем отвык от газет: они мне противны и к тому же все искажают...» Он отмечает, что западная пресса бестактна и неблагодарна… Как это нам знакомо!..

.

Во время своих русских недель Рильке знакомится с известным в ту пору крестьянским поэтом-самородком Спиридоном Дрожжиным. После встречи с ним и нескольких дней, проведённых в его деревне, Рильке взялся за изучение русского языка, в чём и преуспел: через год он уже достаточно бойко говорил по-русски, переписывался и даже сочинил на русском несколько стихотворений.

Впечатления от ярких русских встреч легли в основу его книги «Часослов», принесшей ему настоящую славу. После России Рильке жил углублённо, одиноко и насыщенно, и вот чем: (из писем Ворониной, июнь 1899): «…большое прилежание овладело мной и большое одиночество. Я обложился различными папками, углубился в них, рассматривал древние русские иконы, изучал изображения Христа и Богородицы и понял, чем отличается Владимирская Богоматерь от Смоленской. Мне все ещё кажется, что эти вещи имеют громадное значение; это даже то единственное, что имеет смысл знать, и я не пожалею сил для того, чтобы осмотреть, исследовать и изучить всё, что находится в какой либо связи с этим искусством... <…> я внутренне настолько полон Россией и одарен её красотой, что, находясь за границей, я едва ли буду замечать что-либо…»

Рильке преобразился. Он пишет стихотворный цикл «Книга о монашеской жизни», сборник рассказов «Истории о Господе Боге», рассказы «Как старый Тимофей пел, умирая» и «Песню о правде». Рильке собирался переводить на французский язык всего Гоголя, плакал, когда Лу читала ему «Вечера на хуторе близ Диканьки». В подлиннике он знал Тютчева и Фета, разбирался в психологизме Толстого и Достоевского, переводил Лермонтова и друзей Лу – Гиппиус, Сологуба …

В книге «Истории о Господе Боге» есть рассказец «Как на Руси появилась измена», читаем:

«…Где же Вы были? - спросил он с нетерпеливым огоньком в глазах.

- В России.

- О, так далеко! - он откинулся на спинку стула. - Что это за страна - Россия? Она очень большая, не правда ли?

- Да, - сказал я, - большая, и кроме того...

- Это был глупый вопрос? - улыбнулся Эвальд и покраснел.

- Нет, Эвальд, напротив. Когда Вы спросили, что это за страна, мне многое стало ясно. Например, с чем Россия граничит.

- На востоке? - предположил больной.

Я немного подумал.

- Нет, скорее...

- На севере, - допытывался мой друг.

- Видите ли, - нашёлся я, - чтение по карте портит людей. Там все плоско и вразумительно, и когда они видят меридианы и параллели, им кажется, что больше ничего и не надо. Но страна – не атлас. На ней есть горы и бездны. И вверху и внизу она ведь тоже с чем-то соприкасается.

- Гм. Вы правы, - задумчиво сказал Эвальд. - А с чем граничит вверху и внизу Россия?

Вдруг он взглянул на меня совсем как мальчишка.

- Да вы знаете это! - воскликнул я.

- Наверное, с Богом?

- Конечно, - подтвердил я, - с Богом»...

.

Философ Семён Франк в своей огромной статье «Мистика Райнера Марии Рильке», раскрывая религиозное содержание его поэзии, пишет: «Если объективно-описательная поэзия Рильке символична, то его лирика мистична. Чувство укоренённости собственной души в вечном и абсолютном, внутреннего питания её потусторонними божественными силами, неразрывно-интимной связи своего «я» с Богом настолько доминирует в лирике Рильке, что лирические излияния поэта совпадают с раскрытием его религиозного сознания, его песни суть всегда молитвы или исповедания мистических состояний духа, в которых даруется божественное откровение. Приобщаясь к лирике Рильке, особенно ясно чувствуешь, что поэтическое сознание в своей последней сущности, в своем завершении совпадает с религиозным, что то и другое есть собственно одно и то же, что великая истинная песнь хочет быть молитвенным гимном и лишь в нём находит свое подлинное осуществление».

.

В конце жизни он вновь говорит о России, которая уже прошла часть своих испытаний в ХХ веке: «Решающим в моей жизни была Россия... Россия стала в определенном смысле основой моей жизни и мировосприятия. Она сделала меня тем, что я есть; внутренне я происхожу оттуда, родина моих чувств, мой внутренний исток – там...» Его строки о России, о её потрясениях, провидчески. Он утешает Л.О. Пастернака, который оказался в эмиграции беженцем, объясняет: «…глубинная, исконная, вечно претерпевающая Россия вернулась ныне к своим потаённым корням, как это было уже с ней однажды под игом татарщины; кто усомнится в том, что она живёт и, объятая темнотой, незримо и медленно, в святой своей неторопливости, собирается с силами для какого-нибудь ещё, быть может, более далёкого будущего? Ваше изгнание, изгнание многих бесконечно преданных ей людей питается этим подготовлением, которое протекает в известной мере подспудно; и подобно тому, как исконная Россия ушла под землю, скрылась в земле, так и все вы покинули её лишь для того, чтобы сохранить ей верность сейчас, когда она затаилась...» Собственно это и есть то, главное и нужное нам, что о России понял Рильке.

«То, что Россия – моя родина, – принадлежит к великим и таинственным внутренним убеждениям, которыми я живу», - писал рождённый в Праге, крупнейший германский поэт Райнер Мария Рильке. Действительно, мы знаем, - сердца некоторых людей однажды заполняются Россией, где бы люди ни жили. Святая Русь призывает своих. Есть у неё такое свойство.

.

90 лет назад, 29 декабря 1926 года, в возрасте 51 года Рильке ушёл из жизни. Ему приписываются слова: «Все страны граничат друг с другом и только Россия граничит с Богом». Цитата не точная. Но к ней мы ещё вернёмся.

.

Родился Рильке 4 декабря 1875 года в Праге, входившей в состав Австро-Венгрии, писал по-немецки, его творчество оказало громадное влияние на мировую поэзию, в том числе на русскую – от Цветаевой и Пастернака до Бродского.

Марина Цветаева в 1926 году писала Рильке, не ведая, что тот уже смертельно болен: «…Ваше имя — стихотворение. Райнер Мария — это звучит по-церковному — по-детски — по-рыцарски. Ваше имя не рифмуется с современностью, — оно — из прошлого или будущего — издалека. Ваше имя хотело, чтоб Вы его выбрали. (Мы сами выбираем наши имена, случившееся — всегда лишь следствие.)» Цветаева искала ход в глубину, здесь скользя по поверхности, но и формально оказалась права. Его первое имя, полученное при рождении – «Рене» (Рене Карл Вильгельм Иоганн Йозеф Мария Рильке), – в «Райнер» переплавила его возлюбленная Лу Саломе, которую в своё время Ницше называл умнейшей из людей… Она усовершенствовала и своё имя: Лу – производное от Луизы. Эпоха дышала жаждой преобразования, «улучшения», модерна. Но самому Рильке, как вскоре окажется, когда он попадёт в Россию, хотелось иного, настоящего, что он и увидит в России. Он обнаружил высокие смыслы и глубины там, где другие видели лишь объект для разрушения.

.

Рильке с Россией был связан через двух женщин. В 1898 году в Италии он познакомился с Еленой Михайловной Ворониной (в замужестве — Казицына; 1869-1954), дочерью известного учёного, она стала его многолетним корреспондентом. За год перед тем – с Луизой (Лу) Густавовной Саломе (в замужестве — Андреас-Саломе; 1861-1937), европейски известной писательницей и философом, дочерью русского генерала (до Рильке она оставила след в судьбе Ницше, позже – в судьбе Фрейда). В России Рильке побывал дважды – на самом стыке-изломе веков, в 1899 и в 1900 годах, и оба раза вместе с Лу и её мужем, профессором-ориенталистом Андреас.

В Москву они приехали, как и задумала Лу, на Страстной, в Чистый четверг 1899 года. Художник Леонид Пастернак, к которому у Рильке были рекомендательные письма, в очерке «Встречи с Р.М. Рильке» вспоминает: «Они собирались провести здесь Страстную неделю и Пасхальные праздники. Тогдашняя Москва с её бесчисленными монастырями, башнями и золотоглавыми церквами, с её высящимся над городом бело-золотым сияющим на солнце Кремлем уже издали являла собой картину сказочной красоты. Нетрудно себе представить поэтому, как повлиял на столь чуткого художника, как Рильке, необычайно своеобразный, живописный облик Москвы…»

.

Общее впечатление Рильке, писал Е.М. Ворониной: «Дорогая Елена, мой голос потонул в звоне кремлевских колоколов, а от сияния золотых куполов слепнут глаза… Как много интимно-близкого мне встретилось в чужой стране: милые друзья и Богоматерь, и вдобавок — солнечная весна!..» Совсем не случайно портрет Рильке Леонид Пастернак написал на фоне Кремля, куполов Ивана Великого. Пастернак, жадный к цвету, играм теней и остроте впечатлений, продолжает: «Но совершенно особенный, новый и интересный мир представляла собой Москва на страстной и пасхальной неделях, особенно для иностранца, который, как Рильке, задался целью изучить религиозно-исторические обряды и обычаи страны и ознакомиться с подлинной, неприкрашенной жизнью народа. Как своеобразны были эти ночи Вербной недели, эти шествия в узких и темных переулках прихожан, возвращавшихся из церквей с горящими свечами в Великий четверг... А какую оригинальную, особенно интересную для изучающего русские народные нравы, неописуемую и незабываемую картину представлял собою вербный базар на большой такой красивой исторической Красной площади! Какая пёстрая смесь старорусского с восточным, какая вызванная самим этим гуляньем радостно-веселая кутерьма, шум, свист, выкрики и давка!..»

Благодаря популярности Л.О. Пастернака (художник в ту пору работал над иллюстрациями к Толстому) Рильке познакомился с великими русскими того времени – скульптором кн. Паоло Трубецким, гр. Львом Толстым (посетили его на его московской квартире), с И.Е. Репиным. О Репине Рильке напишет Ворониной: «Вот видите, этот Репин – опять-таки русский человек. А все настоящие русские – это такие люди, которые в сумерках говорят то, что другие отрицают при свете...» То есть Рильке обратил внимание на глубину русского взгляда, которому порой и во мраке доступно то, что от другого скрыто при свете дня.

Он будет помнить московскую Пасху целую жизнь, сравнивая роскошную пустоту Европы с глубинной содержательностью Руси. В 1904 году Рильке напишет из Рима: «Христос воскрес! Дорогая Лу! Иванов и Гоголь писали здесь некогда эти слова, а многие и поныне шлют их отсюда на свою православную родину. Но ах! это совсем не пасхальный город и не та страна, что лежит, раскинувшись, в могучем гуле колоколов. Здесь одна роскошь, лишенная благочестия, и праздничное представление вместо праздника. Один-единственный раз была у меня настоящая Пасха. Это было тогда, той долгой, необычайной, особенной, волнующей ночью, когда всюду толпился народ, а Иван Великий бил, удар за ударом, настигая меня в темноте. Это была моя Пасха, и я думаю, мне хватит ее на целую жизнь. В ту московскую ночь мне была торжественно подана великая весть, проникшая в мою кровь и в сердце. И теперь я знаю: Христос Воскрес! Вчера в соборе Св. Петра пели под музыку Палестрины. Но это — ничто. Все растекается в этом надменно-огромном, пустынном здании, напоминающем полую куколку, из которой выполз гигантский темный мотылек. Зато сегодня я провел несколько часов в маленькой греческой церкви; там был патриарх в торжественном облачении, и через царские врата иконостаса тянулась вереница подносивших ему убранство: его большую митру, посох из золота, перламутра и слоновой кости, сосуд с облатками и золотую чашу. Он брал эти вещи и целовал старцев, которые их подносили, — это были одни лишь старцы, длиннобородые, в золотых одеждах… И тогда я сказал тебе, дорогая Лу: Христос Воскрес!..»

Второй раз Рильке вместе с четой Андреас посетил Россию в мае 1900 года, когда пасхальные колокола уже затихли. Это было большое путешествие.

.

Из воспоминаний писательницы Софии Николаевны Шиль (псевдоним — Сергей Орловский; 1861-1928): «Набравшись московских впечатлений в течение месяца, наши заграничные гости отправились в дальнейший путь. Он лежал на Ясную Поляну, потом на Киев и Полтаву…» Они побывали у Толстого Ясной Поляне, потом в Киеве, спускались по Днепру, в Каневе поднимались на гору к могиле Шевченко; из Кременчуга отправились в Полтаву, на родину героев Гоголя. Потом был Саратов и путешествие по Волге… «Путешествие по Волге, этому спокойно катящемуся морю… Дни и ночи быть там, много дней и ночей: широкое-широкое течение, высокий-высокий лес на одном берегу, а с другой стороны глубокая равнина… Все видишь в новом измерении. И понимаешь: земля велика, вода есть ещё нечто более великое, но особенно велико небо. Все, что я видел до этого, было лишь представлением о стране, реке, мире. Здесь же все в натуральную величину. У меня такое ощущение, как будто я увидел работу Творца», - говорит Рильке.

Он обратил внимание и на наличие русофобии в русском обществе: «Дорогая Елена, все так прекрасно у Вас в России. Даже это само по себе отталкивающее обстоятельство, что многие русские чуждаются нынче своей родины, мечтают о загранице и подражают её поверхностному или недолговечному своеобразию!..»

В кровавый военный 1904 год, воспринимая войну с Японией как свою войну, как несчастие, Рильке писал Лу, обращая внимание на русофобию Запада: «Война — наша война — тяготит меня почти физически, но я мало читаю о ней, потому что совсем отвык от газет: они мне противны и к тому же все искажают...» Он отмечает, что западная пресса бестактна и неблагодарна… Как это нам знакомо!..

.

Во время своих русских недель Рильке знакомится с известным в ту пору крестьянским поэтом-самородком Спиридоном Дрожжиным. После встречи с ним и нескольких дней, проведённых в его деревне, Рильке взялся за изучение русского языка, в чём и преуспел: через год он уже достаточно бойко говорил по-русски, переписывался и даже сочинил на русском несколько стихотворений.

Впечатления от ярких русских встреч легли в основу его книги «Часослов», принесшей ему настоящую славу. После России Рильке жил углублённо, одиноко и насыщенно, и вот чем: (из писем Ворониной, июнь 1899): «…большое прилежание овладело мной и большое одиночество. Я обложился различными папками, углубился в них, рассматривал древние русские иконы, изучал изображения Христа и Богородицы и понял, чем отличается Владимирская Богоматерь от Смоленской. Мне все ещё кажется, что эти вещи имеют громадное значение; это даже то единственное, что имеет смысл знать, и я не пожалею сил для того, чтобы осмотреть, исследовать и изучить всё, что находится в какой либо связи с этим искусством... <…> я внутренне настолько полон Россией и одарен её красотой, что, находясь за границей, я едва ли буду замечать что-либо…»

Рильке преобразился. Он пишет стихотворный цикл «Книга о монашеской жизни», сборник рассказов «Истории о Господе Боге», рассказы «Как старый Тимофей пел, умирая» и «Песню о правде». Рильке собирался переводить на французский язык всего Гоголя, плакал, когда Лу читала ему «Вечера на хуторе близ Диканьки». В подлиннике он знал Тютчева и Фета, разбирался в психологизме Толстого и Достоевского, переводил Лермонтова и друзей Лу – Гиппиус, Сологуба …

В книге «Истории о Господе Боге» есть рассказец «Как на Руси появилась измена», читаем:

«…Где же Вы были? - спросил он с нетерпеливым огоньком в глазах.

- В России.

- О, так далеко! - он откинулся на спинку стула. - Что это за страна - Россия? Она очень большая, не правда ли?

- Да, - сказал я, - большая, и кроме того...

- Это был глупый вопрос? - улыбнулся Эвальд и покраснел.

- Нет, Эвальд, напротив. Когда Вы спросили, что это за страна, мне многое стало ясно. Например, с чем Россия граничит.

- На востоке? - предположил больной.

Я немного подумал.

- Нет, скорее...

- На севере, - допытывался мой друг.

- Видите ли, - нашёлся я, - чтение по карте портит людей. Там все плоско и вразумительно, и когда они видят меридианы и параллели, им кажется, что больше ничего и не надо. Но страна – не атлас. На ней есть горы и бездны. И вверху и внизу она ведь тоже с чем-то соприкасается.

- Гм. Вы правы, - задумчиво сказал Эвальд. - А с чем граничит вверху и внизу Россия?

Вдруг он взглянул на меня совсем как мальчишка.

- Да вы знаете это! - воскликнул я.

- Наверное, с Богом?

- Конечно, - подтвердил я, - с Богом»...

.

Философ Семён Франк в своей огромной статье «Мистика Райнера Марии Рильке», раскрывая религиозное содержание его поэзии, пишет: «Если объективно-описательная поэзия Рильке символична, то его лирика мистична. Чувство укоренённости собственной души в вечном и абсолютном, внутреннего питания её потусторонними божественными силами, неразрывно-интимной связи своего «я» с Богом настолько доминирует в лирике Рильке, что лирические излияния поэта совпадают с раскрытием его религиозного сознания, его песни суть всегда молитвы или исповедания мистических состояний духа, в которых даруется божественное откровение. Приобщаясь к лирике Рильке, особенно ясно чувствуешь, что поэтическое сознание в своей последней сущности, в своем завершении совпадает с религиозным, что то и другое есть собственно одно и то же, что великая истинная песнь хочет быть молитвенным гимном и лишь в нём находит свое подлинное осуществление».

.

В конце жизни он вновь говорит о России, которая уже прошла часть своих испытаний в ХХ веке: «Решающим в моей жизни была Россия... Россия стала в определенном смысле основой моей жизни и мировосприятия. Она сделала меня тем, что я есть; внутренне я происхожу оттуда, родина моих чувств, мой внутренний исток – там...» Его строки о России, о её потрясениях, провидчески. Он утешает Л.О. Пастернака, который оказался в эмиграции беженцем, объясняет: «…глубинная, исконная, вечно претерпевающая Россия вернулась ныне к своим потаённым корням, как это было уже с ней однажды под игом татарщины; кто усомнится в том, что она живёт и, объятая темнотой, незримо и медленно, в святой своей неторопливости, собирается с силами для какого-нибудь ещё, быть может, более далёкого будущего? Ваше изгнание, изгнание многих бесконечно преданных ей людей питается этим подготовлением, которое протекает в известной мере подспудно; и подобно тому, как исконная Россия ушла под землю, скрылась в земле, так и все вы покинули её лишь для того, чтобы сохранить ей верность сейчас, когда она затаилась...» Собственно это и есть то, главное и нужное нам, что о России понял Рильке.

.