Русалки Адама

220 лет назад, 24 декабря 1798 года, родился Адам Мицкевич.

«Следуя большой дорогою из Новогрудка в местечко Городище, проехав множество больших курганов, въезжаете вы в лес, среди которого большое, почти совсем круглое, озеро, называемое Свитязь, воспетое Мицкевичем. Здесь-то водились русалки-свитязянки. Чудное это озеро! Вокруг могучие вековые дубы, плакучие ивы, клёны — сгибаются и своими ветвями далеко от берега расстилаются над водою озера, отражаясь в нём на далёком пространстве… Вода чистая, прозрачная, а виднеющееся дно усыпано мелкими разноцветными камешками. Здесь просиживал целые часы, мечтал и думал великий поэт, здесь же написана им вдохновенная «Свитязянка»… Когда я был над озером Свитязь в 1854 году, местный лесничий пренаивно утверждал, что паненки были, выходили из озера, но с тех пор, как панич (т.е. Мицкевич – А.К.) уехал, ни разу не появлялись». Так писал о Свитязи А.К. Киркор, один из авторов третьего тома «Живописной России», вышедшего в 1882 году.
Больше чем через сто лет, году этак в 1968, я тоже побывал на Свитязи. Закончив девятый класс, мы с Саней Горбацевичем, моим одноклассником, взяли палатку и поехали отдыхать с ночёвкой на озеро. Родители нашему походу сильно не обрадовались, но в те годы никакой опасности в этом никто не видел. Наоборот, считалось, что детям не повредит хлебнуть чуток самостоятельности.

Озеро от нашего Новогрудка находилось километрах в пятнадцати. Мы доехали до него на автобусе, выгрузились и стали разбивать палатку у самой воды. Вечерело, накрапывал мелкий дождь.
— А что это вы тут делаете? — подошёл к нам человек в форменном кителе с зелёными петлицами.
— Палатку ставим.
— В ста метрах от озера никаких палаток ставить нельзя. Увижу утром вас здесь, оштрафую.
Он ушёл, а мы послушно собрали палатку и побрели в кусты. В то время даже подростки были законопослушны.
Стемнело, дождь полил как из ведра. На ощупь мы установили палатку и залезли внутрь. Там было так же мокро, как и снаружи. Но нам было всё равно. Мы тут же уснули.
— Русалку видел? — спросил Саня, когда я утром от крыл глаза.
— Какую русалку? — спросил я — и всё вспомнил.
На Свитязь я поехал только ради того, чтобы подкараулить в полночь русалку. Прочитав стихи и поэмы Адама Мицкевича, я твёрдо уверовал, что русалки шастают по берегам Свитязи и охотятся за молодцами вроде меня. Я был не против, чтобы одна из них меня умыкнула. Ну, если не умыкнула, то хотя бы пощекотала. В окрестных деревнях бабки пугали малых детей, что на русальную неделю лесные девы ловят парней и щекочут их. Мы с Саней уже вполне годились на эту роль.
— Айда! — повернулся я на бок — и оказался в луже.
Палатка была полна воды, однако меня это сильно не огорчило. Мне нужна была русалка.

Когда ты держишь в Новогрудок путь,
Плужинским проезжая бором,
Над озером дай коням отдохнуть,
Окинь его любовным взором.
Ты видишь Свитязь. Гладь воды ясна,
Как лёд, недвижна и блестяща,
И вкруг неё, как чёрная стена,
Стоит таинственная чаща.

Однако в этот день на берегах Свитязи ярко светило солнце, пели птицы и громко смеялись девицы, играющие в бадминтон. На русалок они не были похожи даже отдалённо. Я понял, что поэзия сильно отличается от обычной жизни. Возможно, даже Марыля Верещака, в которую был влюблён Адам Мицкевич, была не столь хороша, как в описании поэта. Но эту мысль я решительно отогнал прочь. Марыля должна была быть прекрасной, иначе жизнь теряла всякий смысл.
С этим слабым утешением мы и прожили на Свитязи несколько дней.
В 1966 году Новогрудок отмечал 950-летие. Именно благодаря стихам и поэмам Мицкевича «Свитязь», «Гражина», «Конрад Валленрод» и «Пан Тадеуш» мы знали, что наш Новогрудок был первой столицей Великого княжества Литовского. Впрямую об этом тогда не говорили, но в «Исторических объяснениях» к поэме «Гражина» Мицкевич указывал: «Новогрудок — древний город в Литве, которым некогда владели ятвяги, а позднее — русины; разрушен татарами во время нашествия Батыя. После их изгнания город был занят литовским князем Эрдзивилом Монтвиловичем, о чём Стрыйковский (историк XVI в. — А.К.) пишет: «…Эрдзивил обосновал здесь свою столицу и восстановил замок, а осев здесь и завладев большим пространством русской земли без кровопролития, ибо никто её не защищал, стал именоваться великим князем Новогрудским». Руины замка можно увидеть и в настоящее время».
Знали мы и то, что своей родиной Адам Мицкевич считал Литву, находившуюся на территории нынешней Беларуси.

Отчизна милая, Литва! Ты как здоровье,
Тот дорожит тобой, как собственною кровью,
Кто потерял тебя. Истерзанный чужбиной,
Пою и плачу я лишь о тебе единой.

В 1988 году о Новогрудке я написал повесть «Дорога на замчище» и опубликовал её в журнале «Маладосць». Через месяц я получил письмо из польского Ольштына от переводчика Мечислава Яцкевича. «Уважаемый тов. Алесь Кожедуб! — писал он. — С интересом прочитал вашу повесть. Вот только есть там… небольшая ошибка. В вашей повести: «…музей Адама Мицкевича, который родился в этих местах, два костёла и две церкви — в одном из костёлов, где сейчас был какой-то склад, великий Адам Мицкевич крестился…». Но вот костёл в Новогрудке, в котором крестился Адам Мицкевич, существует, это фарный костёл. Там есть и ксёндз Антон Дземка, из-под Столбцов. А склад в действительности сделали в бывшем доминиканском костёле, где Адам Мицкевич причащался и где он ходил в школу. Он же окончил среднюю школу у доминиканцев. А фарный костёл красивый, кстати, в нём венчался Владислав Ягелло, польский король, с Сонькой Гольшанской, которая родила потом много детей…».
Я чуть не сгорел от стыда. Конечно, я должен был знать, в каком костёле Адам Мицкевич крестился и в какой ходил в школу. Тем более что я сам окончил школу имени Адама Мицкевича. Конечно, в книжном издании повести я всё исправил.
Кстати сказать, польский язык в университете я выучил для того, чтобы читать Мицкевича в оригинале. Впрочем, родным языком Мицкевича мог быть и белорусский язык. Всё же он родился на хуторе Заосье неподалёку от Свитязи. Но это вопрос спорный, и я не стану на нём заострять внимание. Будем читать Мицкевича на том языке, на каком нравится. «Niemnie, domowa rzeka moja! Gdzie sa wody, ktore niegdys cherpalem w niemowlece dlonie…» Дословный перевод: «Неман, моя домашняя река! Где те воды, которые когда-то черпал детскими ладонями…» У переводчика: «Где струи прежние, о Неман мой родной?»…
Кстати, о Немане. Для Адама Мицкевича это была «домова» река, домашняя. Но для Польши, Беларуси и России Неман был исторической рекой. Именно её переходили Наполеон, Гитлер и прочие завоеватели, когда шли на Москву. В Залесье, поместье Михала Клеофаса Огинского, мне рассказали, что Наполеон, переправившись через Неман, заглянул к своему хорошему знакомому Огинскому, российскому сенатору и доверенному лицу Александра I. Всю ночь они проговорили в каминном зале. «Император, не ходите на Москву», — якобы сказал Огинский. «Князь, сочиняйте свои полонезы», — якобы ответил ему Наполеон.
Несколько лет назад, возвращаясь с семьёй из Польши, я заехал в Новогрудок, в котором не был уже много лет. Город порадовал своим видом. Чистые улицы, вымощенные булыжником, покрашенные дома и заборы, памятник Адаму Мицкевичу. Руины древнего замка законсервированы. Верилось, придут лучшие времена — и его восстановят.
Но больше всего поразила Свитязь. Над жемчужно отсвечивающей водой играла пара чибисов. В толстых корнях дубов плескалась мелкая волна. Сражались в бадминтон молодые девушки.
— Совсем нет мусора на берегу, — сказала Алена.
— Урн для мусора тоже нет, — оглянулся по сторонам сын.
— Привычка не сорить сохранилась, наверное, со времён Адама, — сказал я.
— Или с ещё более ранних, — хмыкнул Егор. — Это здесь ты видел русалку?
Русалок, к сожалению, я здесь не видел. С ними водился Адам Мицкевич. Может быть, встретятся они тем, кто придёт сюда после нас.