Василий Розанов (1856-1919 гг.): забавный случай мудрствования

К столетию кончины философа...

Начнём с цитаты. – Пра-странной, мнимоупавшей, уединённой. – «В основании мира было две философии: философия человека, которому почему-либо хочется кого-то выпороть; и философия выпоротого человека. Наша русская вся – философия выпоротого человека». Чаадаев? Писарев? Ленин? – Нет, Василий Васильевич Розанов! – Олицетворение «страждущей» русской мысли! Выпорол сам себя в идейной борьбе с Гоголем, Соловьёвым, Мережковским и многими-многими другими. – Этим и интересен. 
Собственно, Розанов – обоснованное свершение русской, воплощённой в публицистике и художественной литературе, философии. От Гавриила Державина («Я царь – я раб – я червь – я бог!») и до Александра Башлачёва («Век жуём матюги с молитвами. / Век живём хоть шары-нам-выколи. / Спим да пьём сутками и литрами. / Не поём. Петь уже отвыкли»). Окольными путями прошагал по Руси-матушке простой костромской мужик Василий Розанов. Однако же вобрал в себя и «правдолюбца» Радищева, и «всечеловека» Пушкина, и «ведателя сердца человеческого» Гоголя, и «западника» Тургенева, и «злого гения нашего» Достоевского, и монаха Климента (Константина Леонтьева), и «матёрого человечища» Толстого, и «доктора» Чехова…  Пространный список этот никем ещё не начат и едва ли будет закончен в нашем умственном мире. 

Сказать о Розанове – труднейшая задача! Запечатлеть «листья» розановского думанья – значит обнаружить «зияющие пустоты» и «полную коробушку» державы, к которой нынче питает отвращение значительная часть прогрессирующего человечества. Сказать о Розанове – посмотреть взором захолустного сельского учителя на министерство образования и тамошних министров; поглядеть, утерев сажу с лица, глазами шахтёра на какую-нибудь ультрамодную парижскую (vivat Charlie Hebdo!) корпорацию «душистого мыла для нежной кожи» и прочее, и прочая. Но – и наоборот! Ведь Розанов мыслит – сломя голову, будто прыг-скок. В этом пункте философские рассуждения Розанова – ожидаемая ещё немцем Кантом саморефлексия над собственными логическими построениями. Канту, помним, не совсем удался предпринимаемый  им трюк, Розанову же запросто дался. Далось само́й действительной жизнью народа. Вся обширная публицистика Розанова – не только философия выпоротого человека (который, впрочем, щеку под третий удар подставлять не намеревается), но и философия вывернутого, опрокинутого человека. Изнанка которого – душа, а объективная реальность – вполне себе приличные брюки и пиджак. – Вот такая славянская живая диалектика. – «К чему конституция, когда вдоволь и ягод, и всякой живности?».  

Чрезвычайно трудно отыскать общий знаменатель творческих исканий, исходя из многообразности тем, которые были затронуты Розановым. И каково же его амплуа как человека пишущего? Если созидающее сознание писателя опекается вопросом «как трясину жизни облечь в этакий литературный выкрутас?», философа – «как до́лжно думать, дабы истинно жить?», политического обозревателя (по-современному – политолога) – «как жить, при этом мало думая?», то Розанов предлагает нечто иное – «как люди-де живут?». Исходя из этого, Василий Васильевич иногда углубляет, иногда суживает, а иногда и сознательно углупляет свой метафизический язык. 

Какова жизнь – таковым  и стало писательское амплуа Розанова. Соразмерно тем шевелениям мысли и души, которые подвластны не только Канту, но и квартальному надзирателю. Оттого так необычайна сродность мысли Розанова с переживаниями самого что ни есть черни-народа, которому, не мудрствуя лукаво, чужды настроения просветительского класса – интеллигенции. Интеллигенция (сегодня это явление тщатся заменить «интеллектуальным дискурсом») – бунтующая канцелярщина, от которой веет «холодком», потому как её представители – люди умно-умеренной середины. («Ни вашим, ни нашим»). 

Тепло исходит от укромных церквушек и бабушкиных сказаний. Официальное (чиновнический аппарат, даже профессура) лишено жалости, следовательно, обречено на медленное выхолащивание. В этом контексте Розанов выступает неофициальным критиком официального, то бишь извне прищеплённого. Интересны его рассуждения здесь об образовании: Русь воспитали не немецкий ум Петра І и не французские гувернеры, а акафисты (секулярная наша интеграция требует разъяснения: акафисты – хвалебные песнопения, прославляющие Спасителя, Божию Матерь, святых). Поэтому, говорит Розанов, народы стоит судить не по лучшим их самовыдвиженцам (образованным и просвещённым до скудоумия), а по людям, наученным самой почвой (но никак не снами о скором благоденствии). – Россия суть Сергий Радонежский и… Емелька Пугачёв! И выбирать между этими историческими личностями – удел всякого, кто достиг совершеннолетнего возраста.             

В. Розанов – всюду («на извозчике», «за нумизматикой», «после чая») мыслящий комок живого сочувствия, сплошная – внепартийная – грызня, и… вечный разлад с бытием. В своём броском публицистическом стиле Розанов способен поставить лицом к лицу православного (притом сильно пьющего) попа и Платона, Гегеля и «нетерпеливого петербургского юношу», тайного советника Гёте и обер-прокурора Святейшего Синода Победоносцева, «цивилизованного» Бокля и «отсталую» трудолюбивую горничную. Парадоксальным образом, однако у обеих сторон есть что поведать друг другу. Подобное скрещивание лиц, вещей и явлений зачастую приводит к неожиданным выводам. 

Так, мысля вослед Розанову, какой-то тмутараканский дворник с метлой может прямым текстом (тому споспешествует хартия о «правах человека») заявить кёнигсбергскому мудрецу: «Досточтимый Herr Кант, Ваш идеал и орудие германской нации – чистый разум, – внедряясь на нашу неметеную улицу, сразу же превращается в грязное дело» [предположение наше. – П.Я.]. То же обнаруживается и с нашим неуёмным идолопоклонством перед классиками западной философии. Мы должны понимать, что зачастую встречающееся у нас тотальное поклонение догадкам отдельных философов способно обернуться если не трагифарсом, то уж наверняка чем-то забавным и смешным. 

Даже сейчас наблюдаем, как наше некритическое восприятие порождает анекдоты. Вот какие несуразности могут случиться. Проштудировали Канта – начали запевать порядком надоевшие уже трансцендентальные кантаты; прошли выучку Фихте – тотчас всплыли варящиеся в догматизме учителя фихтевания; уверовали в «позитивную религию факта» Спенсера – вскоре построили диспенсеры, где врачуют тех, у кого диагноз – «сдвиг по факту»; принялись подталкивать падающего по зову Ницше – «обогатились» уродливо-нравственным ницшенством; ломали голову над переводом термина «Dasein» у Хайдеггера – вышел то ли дизайн человеческого существования, то ли дизайн окон и дверей. В общем – постмодерная пощёчина философскому вкусу! – Засим доподлинной панацеей может послужить Розанов сообществу вольных философов, которым давно пора обновить опыт, не обновляя интернет-страницы, на коих помещаются «новейшие» интерпретации «ветхих» и вечных вопросов философии.

…Свою предсмертную книгу – «Апокалипсис нашего времени» – Василий Розанов писал, когда на улицах и в сердцах людей клокотали залпы Октябрьской Революции. Всемирной и всеотзывчивой – по сути. Шестая часть суши то стремительно потопала, а то снова становилась у руля мирового движения. Апокалипсис был – налицо. Ураганным вихрем проносились картины библейской «Книги пророка Ионы». – Большой кит, сотканный из революционных лозунгов и декретов, поглощал «народы, царства и царей». – Еле слышным раскатом эха доносились взывания мыслителей того времени во чреве этого кита. – Многомиллионным народным воплем по-новому зазвучали слова пророка Ионы: «Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя» (Иона 1:6)…
Сейчас как никогда стоит попытаться прочитать Розанова… – и ужаснуться. И – не пригреть под отчим кровом очередного истукана!