Модест Мусоргский: возвращаясь к корням

21 марта исполняется 180 лет со дня рождения великого русского композитора Модеста Петровича Мусоргского. Его можно назвать одним из тех творцов, кто аккумулирует и сохраняет в своих сочинениях «русский ген». 
Его музыкальный язык опережал время и был недопонят современниками. Его краски мрачны, тяжелы, но полны надежды и доверия к народу – несмотря на страшные страницы истории. Сегодня наследие композитора не только не устаревает, но, напротив, приобретает всё новую и новую актуальность.

Модест Мусоргский был самым «неформальным» из участников Могучей кучки. Этот музыкальный кружок, собранный Милием Балакиревым, стал настоящей лабораторией, в которой русская музыка, да и вся русская земля обрела такие разные потрясающие зеркала и голоса в лице гениальных композиторов. В компании замечательных, разнопланово одарённых творцов – Римского-Корсакова, Бородина, Кюи, Балакирева и музыкального критика Стасова – Мусоргский открыл для себя (как он сам признавался) «новый, неведомый» ему до сих пор мир. Знакомство и тесное общение с единомышленниками дало толчок и подсказало пути развития таланту композитора. 
В хоровых сценах своих опер, которые Мусоргский жанрово определяет как «народные драмы», он предоставляет слово народу. 
Ярче всего это было проявлено композитором в «Борисе Годунове», самой популярной в мире русской опере. Наряду с глубоким анализом внутреннего мира человеческой личности композитор стремился постигнуть и воплотить коллективную психологию народных масс. «...В человеческих массах, – писал он, – как в отдельном человеке, всегда есть тончайшие черты, ускользающие от хватки, черты, никем не тронутые...». Или вот ещё: «…Не познакомиться с народом, а побрататься жаждется. Чернозёмная сила проявится, когда до самого днища ковырнёшь...»

Вторую «народную драму» – «Хованщину» – композитор не успел дописать. После смерти автора Римский-Корсаков оркестровал и сократил её, меняя на свой вкус гармонию и голосоведение. Он признавался: «Знаете, я лично это произведение одновременно и боготворю, и ненавижу... Боготворю за оригинальность, силу, смелость, самобытность и красоту, а ненавижу за недоделанность, гармоническую шероховатость, а местами – полную музыкальную несуразность». 
Эта «гармоническая несуразность» стала понятна только через поколение, и в начале ХХ века молодые композиторы впитывали её и вдохновлялись ею. Одним из них стал Д. Шостакович, который впоследствии сделал свою версию оркестровки «Хованщины», уверяя, что Римский-Корсаков ничего не понял в «духе» музыки Мусоргского. А Стравинский (при поддержке Равеля) вообще написал собственную версию заключительного хора самосожжения раскольников. 
Вообще, хоть коллеги и позволяли себе критиковать стиль и дописывать и переписывать партитуры Мусоргского, всё-таки по тому, насколько внимательно и усердно они стремились сохранить его наследие, становится понятно, что все они признавали в Мусоргском гения. Но при жизни композитор страдал от снисходительного отношения товарищей. В этом свете характерна реплика идеолога «Могучей кучки» В. Стасова, высказанная после премьеры первой оперы Мусоргского «Саламбо». В письме Балакиреву он сообщает: «Мне кажется, он совершенный идиот. Я бы вчера его высек, мне кажется, оставить его без опеки, вынуть его вдруг из сферы, куда Вы насильно его затянули, и пустить его на волю, на свою охоту и свои вкусы, он скоро зарос бы травой и дёрном, как все».

Работая над «Хованщиной», Мусоргский задумал и третью народную драму – о Пугачёвском восстании, которая вместе с «Годуновым» и «Хованщиной» составила бы своеобразную трилогию на тему о русском бунте. Либретто композитор собирался писать на основе «Капитанской дочки». Увы, этот замысел так и остался неосуществлённым.
Драмы Мусоргского не похожи ни на красочные сказки Римского-Корсакова, ни на благородный былинный эпос Бородина, ни, уж конечно, на лирическую сердечную Россию Чайковского. Он хотел живописать правду – как он её понимал. Если в произведениях Глинки, Чайковского, Римского-Корсакова народные темы воплощались зачастую в «окультуренном», благопристойном виде, как лубочные картинки, то Мусоргский стремился отображать народ «без прикрас». Он первым воплотил в музыкальных сочинениях «бессмысленный и беспощадный» русский бунт. Композитор трактовал понятие «народное» отлично от своих современников. Он копал глубже, обращался к архаике, преломляя пласты исконно русской музыкальной культуры – крестьянскую песню, древнерусское церковное пение, колокольный звон. «Колокольность» Мусоргского потом дала свои «ростки» в творчестве великих С. Рахманинова и Г. Свиридова.
И даже в фортепианном цикле «Картинки с выставки», где, казалось бы, само название переносит нас в фантастическую, нереальную плоскость (цикл написан под впечатлением посещения выставки погибшего художника Виктора Гартмана, друга Мусоргского), образы композитора предельно выпуклы и реалистичны. 

«Создать живого человека в живой музыке» – так определял Мусоргский цель своего творчества. 
И герои его произведений зачастую не типичны. Таков образ Юродивого из «Бориса Годунова». Композитор вслед за Пушкиным (автором литературного первоисточника) наделил его даром душевной чистоты и провидения. «Нельзя молиться за царя-Ирода, Богородица не велит», – высказывает Юродивый царю Борису. Ещё один юродивый появляется в душераздирающей песне «Светик Саввишна»: он признаётся в любви понравившейся девушке, безнадёжно, косноязычно, заикаясь. Композитор сам написал к ней текст. И даже иногда подписывался в письмах «Саввишна», видимо, ассоциируя себя с юродивым, с его неловкостью. 
Для Мусоргского необычайно важной была тема обездоленного, одинокого и обманутого «маленького» человека. Созданные им образы – будь то несчастная сиротка, просящая подаяние, или измученный крестьянин, замерзающий в глухом лесу, – органично становятся в ряд с героями Гоголя и Достоевского. Порой они находятся у той грани «добра и зла», где человеческий облик начинает теряться. И впору задуматься, что же в этом случае первично – собственная душевная неразвитость и низость персонажей или обстоятельства, созданные обществом, которые и превратили этих людей в почти нелюдей. Мусоргский однозначно делает выбор в пользу человека и возлагает вину на социум. Он показывает нам людей, достойных сочувствия и прощения. Интересно, что композитор неоднократно использует колыбельную как жанр, выражающий народное горе и печаль. Таковы песни «Калистрат», «Колыбельная Ерёмушке», «Спи, усни, крестьянский сын».
Модест Петрович высоко ценил и любил творчество А.С. Даргомыжского, от которого очень многое воспринял и которого называл «великим учителем правды». Именно Даргомыжский среди русских композиторов особенно пристально работал с речевой интонацией и словом, поэтому романсовые и песенные интонации в его сочинениях нередко уступали место речитативу. Мусоргский также широко использовал речитатив и достиг небывалых высот в искусстве имитации живой человеческой речи музыкальными средствами.

М.П. Мусоргский – один из наших пророков, наряду с Достоевским, Толстым и другими мастерами. Он прозорливо высказывался, что развитие цивилизации без сопутствующего или даже опережающего её духовного развития общества должно привести человечество к «воистину адской бездне». Вот его слова из письма А.А. Голенищеву-Кутузову от 18 марта 1875 г.: «Если не произойдёт громкого переворота в складе европейской жизни, буфф вступит в легальную связь с канканом и задушит нас остальных. Способ лёгкой наживы очень родственно уживается со способом лёгкого сочинительства (буфф) и лёгкого разврата (канкан)… Господи, сколько жертв, сколько болей поглощает эта чудовищная акула – цивилизация!» 
Эта цитата как нельзя лучше описывает состояние современного шоу-бизнеса, пожалуй, даже в смягчённой форме. То, что Мусоргский называет словом «буфф» (лёгкие жанры), равняется сегодняшней попсе и свободно доминирует в культурном (если это можно так назвать) пространстве. А «лёгкий разврат», упомянутый композитором, давно уже перестал быть «лёгким». Но мы постепенно привыкаем ко всему, распахивая окно Овертона всё шире и шире, и закрыть его уже не представляется возможным. Композитор ужаснулся бы, насколько далеко мы ушли даже от того, что виделось ему в самых страшных снах.

Как многим творцам, тонко чувствующим несовершенства мира, Мусоргскому были трудны столкновения с реальностью. Неспроста именно болезнь алкоголизма, черты которой отчётливо видны на портрете, сделанном Ильёй Репиным за несколько дней до смерти композитора, стала роковой. Музыковед Б. Асафьев писал: «Скорбной была жизнь этого человека, наделённого потрясающим душу дарованием живописать в звуках стихию человеческого горя, страдания терпеливой покорности пьяного угара и тихой кротости. Ни один звук не вырывался у Мусоргского, не коснувшись сердца. Всю тяжесть горя и скорби, которую он носил в душе своей, он начал рассеивать в вине. Мусоргский – человек с чистой, светлой, наивной душой. Звук для него был той средой, где он мог изливать своё страдание и страдание других».

Памятник М.П. Мусоргскому на Псковщине

Модест Петрович скончался 28 марта 1881 г. в больничной палате Николаевского военного госпиталя.
Его сердце, ищущее правды, нашло успокоение. Сегодня уже никто не сомневается в величии музыкальной мысли композитора. И его «чернозёмная сила» продолжает воплощаться в звуках и возвращать нас к корням.
«Я был космополит, а теперь – какое-то перерождение; мне становится близким всё русское…», – писал Мусоргский, впервые увидев Москву. Теперь многие из нас, «космополиты», становятся русскими, когда вслушиваются в музыку нашего гения.