Свет Ованеса Туманяна

Покуда мог – свет отдавал я людям,
Свет даровал, покуда не иссяк.
Ованес Туманян   

Самозабвенный, самоотверженный подвиг Ованеса Туманяна в годы Первой мировой войны и Геноцида, его разносторонняя плодотворная общественная деятельность являются яркими примерами патриотизма и гуманизма. Поэт своими делами показал, что общественный и национальный деятель в дни испытаний должен быть со своим народом, делить с ним его боль и страдания, жить его буднями, радостями и горестями, его надеждами. Это было жизненным убеждением Туманяна, его гражданской позицией; он просто не мог себе представить иного подхода.
В начальный период войны Туманян оказался на перекрёстке надежд и разочарований, но, тем не менее, со свойственным светлым душам оптимизмом он сумел преодолеть эту свою растерянность. Он не только констатировал в качестве свидетеля и очевидца преступления, совершённые Османской империей против армянского народа и человечества, но и, обратив свой взор в будущее, направил свои старания на подсчёт ущерба, нанесённого армянскому народу мировой войной, и на восстановление исторической справедливости.
Удивительным, но вместе с тем и вполне понятным и объяснимым было то, что в условиях мировой войны и ужасов массовой резни и изгнания западноармянского населения с какой-то особенной силой начал пробуждаться и возрастать интерес армянской интеллигенции к своей национальной культуре, к своему самобытному искусству и литературе – интерес,  который мог способствовать повышению национального самосознания армянского народа, мог объедининить и сплотить его перед лицом страшного испытания. Было понятно и объяснимо стремление поэта противопоставить средневековому варварству и мракобесию векового врага свою высокую культуру, предстать перед цивилизованным миром своей богатой и славной многовековой поэзией. Компенсирование физической слабости огромной нравственной, духовной силой исходило из историко-философского мировосприятия нашего народа. Ещё в пятом веке, накануне потери Арменией своей государственной независимосости, Месроп Маштоц противопоставил мечу врагов письменную культуру и сумел одержать победу, обеспечив культурное существование своего народа на протяжении всех последующих веков. Именно в этом контексте необходимо рассматривать как появление многочисленных общественных организаций, так и значительные события в духовной жизни народа, пристальное внимание деятелей зарубежных культур и, в частности, русской культуры к истории, культуре, литературе и искусству армянского народа, и брюсовские дни в Закавказье, и новое пробуждение армянского искусства; рождение нового поколения армянских талантливых деятелей культуры и расцвет творчества уже состоявшихся поэтов, писателей, художников, музыкантов, учёных.

Литературное творчество Ов. Туманяна, созданное в годы войны, ещё раз подтвердило, что его исторической миссией являлось во что бы то ни было, ценою всех своих сил и возможностей сохранить веру и надежду народа в возрождение единой родины, в создание могучей объединённой Армении, великого свободного и независимого армянского государства, и этой самой идеей, этой верой и надеждой утешить тысячи и тысячи армянских беженцев и сирот, своих растерянных, потерявших все жизненные ориентиры соотечествеников.
Туманян в художественно-литературных и публицистических произведениях выразил свою давнюю и заветную мечту о том, чтобы армянский народ мирно и счастливо жил в семье развитых, культурных и цивилизованных народов. Впрочем, об этом же применительно к своему народу и всему человечеству мечтала каждая светлая душа, все великие философы, мыслители и гуманисты всех времён и народов. И, подобно всем другим великим людям, Туманян противопоставлял «вечно живущему злу» добро и красоту, и он верил, что в конечном итоге добро и красота победят зло, сумеют спасти мир.
Центральным вопросом эпохи являлся «Армянский вопрос», который, в свою очередь, поднял на новую высоту армянскую публицистическую мысль. Здесь свой серьёзный вклад имеет также Ованес Туманян. В период мировой войны и Геноцида его публицистический талант раскрылся с новой силой, по-новому проявились его блестящие и редкие способности с удивительной, поистине научной точностью и глубиной оценивать все актуальные проблемы и задачи текущей литературной жизни, толковать  самые острые, жизненно важные и судьбоносные вопросы с точки зрения национальных интересов.
В годы войны и Геноцида публицистические статьи, выступления и воззвания Туманяна по своему содержанию являлись проявлениями его ни на минуту не прекращающейся борьбы, направленной на обеспечение физического выживания своего народа. Эти выступления были своеобычной баррикадой, откуда выстрелы поэта нередко попадали точно в цель.
Противопоставляя себя завоевательной политике и национализму, шовинизму враждующих, воюющих друг против друга правителей, столкнувших народы  в кровавой бойне, поэт в одном из своих черновых набросков пишет: «Всё человечество – это единая семья. Народы являются членами этой семьи. Все они идут к одной цели, и у каждого из них – своя роль: сделать счастливыми всех, и сделать это всеобщее счастье счастьем каждого человека. Какую роль играет каждый народ? Узкий национализм и т.д. наносят вреда настолько, насколько наносят вреда правительства, секты и т.д.».
В годы войны и Геноцида поэт ценой неимоверных усилий на протяжении нескольких лет пытался справляться с ужасающими образами и картинами массовой резни и изгнанничества своих западноармянских соотечественников, старался переносить боль и горечь утраты исторической родины – Западной Армении, выдерживать трагедию невиданных до того в истории человечества, доходивших до неимоверных масштабов погромов, беспрецедентно жестоких убийств и истязаний пещерного человека-зверя; старался перенести разочарование, потерю веры и надежды в победу освободительной русской армии; старался пережить убийства двух братьев, последовавшие одно за другим; поэт был вынужден скрывать гибель брата от своей матери, чтобы горе не подкосило её, не лишило рассудка; он осознанно, за неимением другого выхода, подвергал смертельному риску жизнь почти всех своих детей; он на протяжении большого срока был лишён какой-либо возможности заниматься художественным творчеством, литературой; на него, таким образом, сразу навалились и личная, и национальная трагедия.
Именно в годы войны и Геноцида Туманян озвучил в своих четверостишиях космические мотивы, обращался к темам таинства жизни и смерти, стал размышлять о вселенной и стал одним из ее «обитателей» («Душа моя, живя в земном дому, Вселенную объяла – свет и тьму»). Армянское горе, страдания всего человечества, горечь и боль от его личных утрат свили гнездо в его большом, словно вселенная, сердце:

Как много в мире зла в наш трудный век,
Печаль сердца прожгла в наш трудный век.
Боль всех сердец в одну соединилась
И на меня легла в наш трудный век.
(Пер. Н. Гребнева)

Поэт пытался верить в то, что, обрушив на его семью и на его народ столько страданий и мучений, Бог подвергает испытанию его веру. Он ощущал себя библейским Иовом блаженным, ради испытания степени и пределов веры которого Творец лишил его того, что тот имел. Подобно Иову, ставшему синонимом долготерпения и кротости, незыблемой веры в Бога, Туманян также молчаливо и безропотно переносит все выпавшие на его долю несчастья и трагедии и говорит: «Наконец, подобно Иову блаженному, мы должны воскликнуть: да будет благословенна воля Господа. Что ещё нам делать, не всё же в наших руках».
До начала мировой войны Туманян, несмотря на политические предследования, которым он подвергся, несмотря ни на что – во всяком случае, в глазах общественности – был самым жизнерадостным и улыбчивым, приносящим людям радость человеком во всём Тифлисе. Вот характеристика его близкого друга поэта Аветика Исаакяна: «Он был украшением общества, душой, пылающим факелом всех пиров, приглашений. Он повсюду был тамадой, непревзойдённым тамадой… Каждый, кто один раз видел его, хотел снова и снова его увидеть. Быть рядом с ним, слышать его беседы, шутки, остроты – было величайшим удовольствием. Куда бы он ни шёл, брал с собой свою весёлость. Каждый, кто общался с ним, забывал, что на свете существуют горе и боль».
Однако горе и боль существовали на свете, и ещё какое горе и какая боль! И если Туманян часто повторял, что «У пирующего пиры не оскудеют», то вместе с тем в глубине души полностью разделял мнение своего друга, легендарного армянского полководца Андраника, который также повторял эту поговорку Туманяна, но уже в своей редакции: «У пирующего пиры не оскудеют, у горюющего горя не убавится; мир таким был, таким и останется».    
Безвозвратная утрата радостных дней, «света» в усталом сердце поэта была связана не только со «скорбями и могилами». Среди похороненных близких были и все мечты и творческие планы поэта, которые так и остались нереализованными. Время расширило список ненаписанных и незаконченных произведений поэта, разрушило многочисленные творческие начинания и все надежды когда-либо довести их до завершения.
Как и все гении, Туманян осознавал свою великую миссию на земле и, не будучи в состоянии в полном объёме реализовать своё дарование, поставить его на служение своему народу и человечеству, поэт боролся с суровым временем и считал, что потерпел поражение, поскольку он свою жизнь «не в светлый сад, а в площадь превратил», поскольку ему так и не удалось «взрастить свой сад». Поэт был уверен, что он виноват перед Творцом и остаётся у него в долгу, потому что не оправдал возлагавшихся на себя надежд:

Бесследно промелькнул мой век… О, как я виноват
Пред тем, кто жизнь мне даровал – мой невзращённый сад!
(Пер. Н. Гребнева)

И это при том, что очень многие армянские и зарубежные писатели и деятели культуры держались как можно дальше от реалий мировой войны, в упор не замечали страданий народа и занимались своей жизнью, своими делами и своим творчеством.
Отчаянные попытки сопротивляться, противостоять обрушившимся на армянский народ бедствиям отнимали у поэта почти всё время, а литература, поэзия так и продолжали оставаться на втором плане. Поэт мечтал дождаться благоприятного времени, чтобы можно было полностью посвятить творчеству. Он сравнивал себя с известным персонажем восточного фольклора Насреддином, который сидел на берегу речки и чего-то ждал. «Его спрашивают: чего ты ждёшь? – А он: жду, мол, когда река пройдёт, чтобы потом я мог пройти. Точно так же и мы – ждём, когда время пройдёт, чтобы могли жить той жизнью, какой хотим, чтобы могли заниматься… и всё ждём и ждём».
Однако Туманян был несправедлив к себе: как бы не мешал Туманян-национальный деятель Туманяну-поэту, тем не менее, даже в годы войны поэт не был пассивным созерцателем, он не только дожидался благоприятного времени, но и всячески старался приблизить это время. Он был несправедлив к себе, когда говорил: «цветов я не взрастил». Одних только стихотворений «С отчизной» и «Поминовение», и, конечно же, четверостиший, было бы вполне достаточно, чтобы говорить об очередной победе его творческого духа в годы войны и Геноцида. Таким же примером слишком строгого, несправедливого отношения поэта к себе является и следующее исповедально-искреннее четверостишие:

Жизнь сном была иль явью, я не знал, — всё пролетело.
Мелькали дни, я гнался, не догнал, — всё пролетело.
Не воплотилось то, о чём мечтал, — всё пролетело.
Я жизнь как будто в споре проиграл — всё пролетело.
(Пер. Н. Гребнева)

По мнению литературоведа Левона Ахвердяна, у Туманяна нет более несправедливой по отношению к себе строки, чем последняя строка этого четверостишия. Ахвердян пишет: «Наоборот, совсем наоборот. Не проигранная в споре жизнь, а однозначно выигранная жизнь. Такая победа творческого духа, которая редко удаётся даже гениальным личностям. Это жизнь-подвиг, жизнь-созидание, жизнь-бессмертие».
Ованес Туманян был также исключительным и уникальным в своём роде отцом большого семейства, который, безгранично любя всех своих детей, нашёл в себе столько мужества и душевных сил, чтобы в самые страшные для армянского народа дни, когда стоял вопрос его физического существования, положил на жертвенный алтарь самое дорогое, что у него было – жизни своих совершеннолетних детей. Мало кому из смертных людей дано понять такое решение, такое человеческое поведение. И жестокое время со злорадством и с открытыми объятиями приняло эту великую жертву поэта. Война отняла у него любимого сына, оставив на сердце безутешного поэта незаживающую рану.
За какое бы дело ни брался Ованес Туманян, будь то научное исследование, поручение общественного или национально-патриотического характера, он всегда глубоко вникал в суть вопроса и брался за него со всей отдачей, с чувством ответственности. Единственным человеком, на которого он полагался, к которому был беспощадно требователен и которого он нещадно эксплуатировал, лишив покоя и не давая ни минуты передышки, был он сам. И тем не менее, Туманян в итоге оказался в выигрыше, потому что он был убеждён, что человек всегда выигрывает в той мере, в какой отдаёт себя. Он выиграл то, что, по его же выражению, было самым трудным делом в жизни – высшее звание Человека. Вспомним его слова, сказанные в последний период жизни: «На свете всё просто, и только одно трудно – быть человеком». Звание Человека поэту вручили его соотечественники, пережитое им время и история, провозгласив его воином, сражающимся во имя человеколюбия, гуманизма. 
Ованес Туманян просходил из рода долгожителей. Его дед Ованес-ага прожил 105 лет и перед самой своей смертью сказал: «Стоило ли рождаться ради этих нескольких дней?». Поэт использовал это выражение деда в одном из своих четверостиший:

О ты, клянущий всё кругом, о жадный человек!
Ты, может, и велик умом, но невелик твой век.
Здесь многие уже прошли, и свой двухдневный путь
Пройди, стараясь отличить, где суета, где суть.    
(Пер. Н. Гребнева)

Ов. Туманян прошёл свой жизненный путь за 54 года. Много это или мало? Другие писатели и деятели армянской литературы, члены туманяновского литературного кружка «Вернатун», близкие друзья поэта прожили намного больше. Все они перешагнули рубеж семидесяти лет. Так, Ав. Исаакян и Л.Шант прожили 82 года, Д. Демирчян – 79 лет, Н. Агбалян – 72 года. И это замечательно, потому что дерево армянской литературы, армянской культуры продолжало жить и приносить плоды. Все перечисленные деятели армянской литературы прожили после Геноцида 1915 года около четырёх десятилетий, тогда как Туманян после 1915 года прожил всего восемь лет. И главным стимулом было его стремление конкретными делами и действиями помочь своему многострадальному народу, вынужденному противостоять вызовам времени и вести неравную борьбу с силами зла за своё физическое существование. Он жил, чтобы угаснуть, давая свет людям.

В годы Первой мировой войны и Геноцида, в борьбе армянского народа за своё физическое выживание Туманян стал средоточием, оплотом, оазисом надежды на спасение, стал символом национальной судьбы и особенностей национальной психологии, стал верой и светочем, синонимом потерянной исторической родины армян и уверенности в том, что когда-нибудь в будущем эта родина будет вновь обретена.
Документально освидетельствованная хроника каждого дня, пережитого поэтом в годы мировой войны и Геноцида, подверждает, что Туманян, кроме поэтического, творческого гения, был наделён также незаурядными способностями предводителя народа, общественного и национального деятеля, пламенного патриота, способного воодушевлять народ на выдающиеся подвиги.
Жизнь поэта была ни на минуту не прекращающейся и не прерывающейся борьбой и подвигом. Он был одним из тех великих армян, тех ярких исторических личностей, которые олицетворяли свою эпоху - таких, как Андраник, Гарегин Нжде, Симон Врацян и другие. Все они знали и понимали цену своего самопожертвования. Гарегин Нжде говорил: «Жертвуй, жертвуй без конца, без остатка. Жертвуй и страдай с лучезарной улыбкой удовольствия на лице… И ты приблизишься к Богу, ты станешь человеком-Богом». Однако в отличие от этих и других выдающихся патриотов, Туманян был ещё и великим поэтом, и он проявил те же качества – преданность, храбрость, стойкость, жертвенность, понимание общенациональных интересов – и в своём творчестве. Поэт перебросил мост между физической и духовной Арменией, между её прошлым и настоящим, между её настоящим и будущим, и именно этим, в первую очередь, стал собирательной совестью и душой своего народа.

Ованес Туманян был наделён самым большим сердцем самого большого армянина, самой глубокой душой. Счастливое сочетание этих качеств зажгло его сердце неугасимым пламенем, в котором в первую очередь сгорел он сам. Поэт по какому-то поводу заметил: «Это так: кто хочет давать свет, должен гореть». И он сгорел в пожаре, который охватил его родину и его народ, но сгорел не в качестве жертвы, как его западноармянские собратья по перу; он сгорел от своего же пламени, сгорел, живя судьбой каждого армянина. Поэт освещал всё вокруг, и он иссяк, излучая свет. В четверостишии, датированным 24-м декабря 1917 г., он пишет:

Кто ни сжигал меня: и друг, и враг!
Горел я, озарял собою мрак.
Покуда мог — свет отдавал я людям,
Свет даровал, покуда не иссяк.
(Пер. Н. Гребнев)

Свет, излучаемый поэтом, настолько ярок, что и сегодня является маяком, указывая не только армянам, но и всему человечеству путь к будущему, путь извилистый, долгий и полный непредвиденных опасностей.