Грань алмаза. Лермонтов и тайные смыслы его творчества

И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял...

Оглядываясь на историю русской поэзии, невольно отмечаешь для себя, что творчество Лермонтова выходит из обычного ряда классиков и романтиков, из ряда каких-то школ и направлений, из закономерностей эпохи, из привязки ко времени, состоянию общества, политических и социальных проблем, присущих тому моменту русской истории. Он – вне времени, он – как та вершина Казбека, что сверкает вечными снегами, высоко поднимаясь над остальными большими и малыми горами. Потому поэзия Лермонтова, тайные смыслы его творчества никогда не будут поняты до конца, до конца объяснены.
Вокруг Лермонтова сложилось много легенд, и начинаются они все с его происхождения от давнего шотландского предка – средневекового поэта и мыслителя Томаса Лермонта, жившего в XIII веке в юго-восточной части Шотландии, там где течёт быстрая речка Лидер, впадающая в многоводный Твид. Замок этого необыкновенного человека находился рядом с таинственным Эйлдонским холмом, обиталищем фей и эльфов, где по преданию существовал вход в их царство. Удивительно ли, что Томас Лермонт, юный бард, опять же согласно древней легенде, был похищен феями и уведён их королевой в её загадочное королевство. Говорят, Томас развлекал королеву фей своими незамысловатыми песнями, подыгрывая себе на струнном инструменте, напоминавшем арфу, чем пленил королеву. Увы, она была вынуждена вскоре отправить его обратно в мир людей, так как в её светлое королевство прилетал иногда демон из тёмного царства и похищал, кого хотел. Странно, но образ демона появился потом и в творчестве Михаила Лермонтова – дальнего потомка незабвенного Томаса Рифмача – так шотландцы и сейчас зовут своего прославленного национального поэта. Для шотландской культуры Томас Лермонт, или Честный Томас, как ещё величают его, то же, что для русской поэтической традиции неизвестный автор «Слова о полку Игореве». Они – основоположники национального духа. Томасу Лермонту приписывается создание знаменитой поэмы «Тристан и Изольда», а также составления основного свода баллад о короле Артуре и рыцарях круглого стола. «Честным» же Томаса прозвали ещё и потому, что провожая его из своего царства, королева фей даровала ему три таланта: первый талант – писать стихами (оттого он Томас Рифмач), второй талант – предвидеть будущее, а третий талант – говорить всегда правду, за что и прозван он был после Честным Томасом. Таланты эти должны были передаться кому-то из дальних потомков поэта, что и случилось на самом деле, ведь потомками Лермонта стали Михаил Лермонтов в России и Джордж Гордон Байрон в Великобритании!

Конечно, Михаил Юрьевич Лермонтов всё это знал, прочитав эти легенды в сочинениях Вальтера Скотта, и невольно сближал себя со своим дальним родственником Байроном, но тут же поправлялся: «Нет, я не Байрон, я другой, \ Ещё неведомый избранник, \ Как он – гонимый миром странник, \ Но только – с русскою душой!» Русская душа Лермонтова не дала ему уйти с головой в дебри средневековой мистики, но в то же время приподняла его мятущийся ум над северными русскими просторами и показала ему другие края, поля его легендарных предков.

...На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом на туманных горах
Их забвенный покоится прах...
.....................................................................
...Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
Меж мной и холмами отчизны моей
Расстилаются волны морей...

Может показаться странным, что юный русский поэт называет своею отчизной не Россию, а Шотландию, но Лермонтову важна дистанция, важно чувство отсоединения от привычной обыденности, как раз для того, чтобы увидеть свой, столь знакомый ему русский мир, как будто со стороны, даже, может быть, чтобы ощутить себя изгнанником в родном отечестве, ведь только сердце изгнанника способно со всей силой ощутить тоску по родине, ту тоску, что зовётся ностальгией. А ностальгия – вечная питательная почва для художников и поэтов от Лермонтова (а ещё раньше – от Пушкина, вспомните: «...под небом Африки моей вздыхать о сумрачной России, где я страдал, где я любил, где сердце я похоронил» – словно лермонтовская строка!) и до Тарковского.
Чувство изгнанничества есть, несомненно, главное чувство лермонтовского творчества. Разве герой его основного поэтического произведения, созданию которого Лермонтов отдал много лет своей жизни, вновь и вновь возвращаясь к нему и создавая всё новые редакции, Демон – не изгнанник? А разве Мцыри – не изгнанник? А Печорин, при всём присущем ему цинизме, не изгнанник светского общества? А Беглец из одноимённой поэмы о нравах горцев – не изгнанник?.. Все они изгнанники: света, общества, родни, даже Бога! Мотив изгнанничества стойко проявляется во всей душевной ориентации Лермонтова, начиная с 16-летнего возраста, то есть с того времени, когда он жил в Москве, вышел из пансиона и поступил в Московский университет. Это чувство будет преследовать поэта до конца его дней и перерастёт, как увидим, со временем в желание уйти от жизни в область сна. Не умереть! – а именно уснуть вечным сном, при этом чувствуя в себе все токи жизни («...чтоб в душе дремали жизни силы, \ Чтоб дыша вздымалась тихо грудь»). Так откуда же первоначально возник мотив изгнанничества в ранимой душе молодого поэта и именно в этом возрасте? Ответ здесь может быть только один: от неразделённости в любви.
Именно так: не от неразделённой любви к какой-то конкретной особе, а вообще – от неразделённости юного чувства, столь присущего именно этому возрасту, когда натура (а уж тем более натура поэта!) требует любви. Лермонтов не нашёл в своей жизни ответного чувства ни у одной из женщин или девушек своего времени. Оттого, может быть, у него так рано появились мысли о смерти. А все поэты, как известно, писали о смерти. Все поэты писали о любви... Но для Лермонтова любовь и смерть не были антагонистическими понятиями, они всегда шли у него рука с рукой. Рано лишённый материнской любви (его мать умерла, когда ему было три года), лишённый отцовской любви (бабушка поэта настояла, чтобы его отец не появлялся в его жизни), он слишком рано начал искать легкомысленной женской любви и придавал ей слишком большое значение, воспринимая любой каприз ветреных московских барышень едва ли не как трагедию. Оттого и многочисленные его ранние стихи наполнены острой печалью, очень трагичные всякий раз, как очередная кокетка отказывала ему. Особенно в этом плане характерны стихи, обращённые к Н.Ф.И. – девице Ивановой, неудачный роман с которой, возможно, стал причиной ухода Лермонтова из московского университета, переезда в Петербург, поступления в юнкерскую школу – в общем, полной перемены судьбы. Из мечтательного и наивного, и очень штатского влюбчивого юноши, в результате этого слома, получился язвительный, желчный, развращённый непотребствами золотой гвардейской молодёжи офицер, балующийся сочинительством. Об этом, увы, свидетельствуют его, так называемые «юнкерские поэмы», относящиеся ко времени обучения его в юнкерской гвардейской школе, после прочтения которых хочется вымыть руки... Но не будем об этом.

По натуре он не был революционером, но разочарование в любви, разочарование в женском идеале, который он искал, но не находил, разочаровало его и вообще в отношении ко всему светскому обществу, в нём он увидел лишь «Маскарад» страстей, который заканчивался преступлением, убийством того идеала, в котором сам автор был уже не убеждён. Может быть, из Лермонтова в конце концов получился бы записной светский зубоскал, лишённый всякой нравственности, но одно событие резко изменило всю его судьбу. Событие это было – выстрел на Чёрной речке, убийство (а то, что это было именно убийство, а не дуэль – стало ясно в то время многим) Пушкина. Пушкин оставался для Лермонтова образцом высокого служения Божеству Поэзии, может быть – последним идеалом, в который он ещё верил. И убийство Пушкина, покушение на свой идеал он воспринял как мировую катастрофу. И сразу резко стал в оппозицию ко всему придворному обществу, обвинив его в убийстве Поэта. Этот мотив явственно звучит в стихотворении «Погиб поэт – невольник чести...» Лермонтов прямо обвиняет определённый круг лиц именно в убийстве Пушкина, а не в организации дуэли. Дуэли не было, было спланированное убийство, инсценированное как дуэль. И уж коли свидетель всех этих событий так полагал, то что нам спорить с этим?
Свет не простил Лермонтову этого Поступка. Какими-то высшими силами он был вычеркнут из списков «своего круга лиц» и превратился в изгоя, которого следовало затравить, как зверя, и уничтожить. Что и произошло в конечном итоге на Кавказе летом 1841 года. Но именно это изгнанничество и спасло живую душу Поэта. Он скинул с себя маску светского повесы, холодного развратника и циника и стал действительно русским поэтом с широко открытой для всего мира душой. Он прошёл школу войны на Кавказе, он встретился со многими интересными и достойными людьми, он узнал Россию!.. Но чего он так и не нашёл в своей короткой жизни – так это женской любви... Настоящей, искренней, сильной и бескорыстной. Как ни странно, такой женщины не нашлось для поэта. Может быть, он просто опередил своё время и не дожил до появления «тургеневских девушек» – тех бескорыстных созданий с сильной и горячей душой, которые и могли бы оценить и понять его мятущуюся душу. Мне кажется, это понял Тургенев, когда создавал образ революционера Инсарова в романе «Накануне», образ, словно списанный с Лермонтова. Но это будет уже иная эпоха, а в своё время Лермонтов уже в 26 лет почувствовал сильнейшую душевную усталость, из которой был только один выход – смерть. Но умирать ему не хотелось, он слишком был полон жизнью, и он изобрёл для себя свою формулу: смерть, как сон. Смерть, как покой... И писал об этом в своих последних стихах. И он получил от Бога то, что просил...
Насколько значимым для молодого Лермонтова московского периода была взаимность со стороны прелестных дев его круга, свидетельствует стихотворение «Нищий» 1830 года написания и посвящённого одной из таких прелестниц – девице Сушковой.

У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
в его протянутую руку.

Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою! 

Стихотворение сложилось после посещения поэтом Троице-Сергиевой Лавры. Оно – ключевое для понимания состояния души 16-летнего Лермонтова и передаёт страшную зависимость поэта от успехов в любви и внимания слабого пола. Странно, но это стихотворение, написанное в юном возрасте, перекликается с одним из последних стихов Лермонтова – «Нет, не тебя так пылко я люблю...» Так он и прожил жизнь пылким человеком, восторженным, верящим в любовь. И маска равнодушного циника Печорина, которую Лермонтов, подчас, надевал на себя, очень не шла поэту. Истинный Лермонтов – здесь, но тем трагичнее, что он сам считал себя обделённым, «нищим» в любви, что склоняло его к фатализму и даже в игры со смертью.
Чувство изгнанничества в жизни и обделённости в любви усиливало, как мне кажется, пророческий дар поэта, тот дар, что достался ему от его дальнего предка Томаса Лермонта. Только этим можно объяснить появление того странного пророчества, относящегося к 1830 году, пророчества, всегда волновавшего всех, кто задумывался о судьбах России. Молодой студент Московского университета прямо предсказал в этом пророчестве то, что произойдёт с Россией спустя 87 лет.
    
Настанет год, России страшный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ней прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жён
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мёртвых тел
Начнёт бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь – и поймёшь,
Зачем в руке его булатный нож:
И горе для тебя – твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет всё ужасно, мрачно в нём,
Как плащ его с возвышенным челом.

Это одно из самых таинственных стихотворений Лермонтова. Оно носит характер прорицания, предвидения будущего, причём, будущего целой страны – России. Надо понимать, что такое серьёзное предсказание делает совсем молодой человек в 16 лет. Лермонтов здесь прямо и недвусмысленно предсказывает революцию в России и последующую смуту. Чем было вызвано летом 1830 года такое странное для столь юного человека, почти мальчика, обращение к прорицаниям? – возможно, революционным переворотом во Франции в июле того года, свергнувшим (и на этот раз окончательно) династию Бурбонов. Но речь-то у Лермонтова идёт о России. Сам Лермонтов, видимо, был сильно смущён вышедшими из-под его пера строками и в растерянности написал: «Это мечта» – то есть нечто неопределённое, необъяснимое. Эта ремарка говорит о том, в каком состоянии находился ум молодого поэта, когда к нему пришла эта «мечта». Он находился в прострации, и картины будущего России проходили у него перед глазами, как на экране. Оставалось только записать их, и запись эта очень конкретна – словно по пунктам изложено то, что произойдёт с Россией. Вплоть даже до того, что «явится мощный человек», одетый в плащ и обладающий «возвышенным челом», то есть высоким лбом... Достаточно взглянуть на сохранившиеся до сих пор памятники Ленину, как правило, одетому в плащ, чтобы увидеть этого человека.
В сентябре 1832 года Лермонтов бросает Московский университет и покидает Москву, где не нашёл любви слабого пола (а для любого поэта это существенно) и понимания со стороны университетских товарищей и преподавателей. Он уезжает в Санкт-Петербург и после неудачной попытки продолжить образование в Петербургском университете, вынужден был поступить в юнкерскую школу, то есть стать военным человеком. Этот шаг приветствовало дворянское окружение поэта, но для самого Лермонтова он стал шагом к недолгой жизни и скорой смерти. Как бы предчувствуя скорые «бури», что обрушатся на его судьбу, поэт пишет возвышенные и печальные строки стихотворения «Парус», ставшего, можно сказать, визитной карточкой всего поэтического облика Лермонтова.

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?..

Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнётся и скрыпит...
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он мятежный просит бури,
Как будто в бурях есть покой! 

Два года обучения в гвардейской юнкерской школе – это худшие для творчества поэта годы. За это время он написал три откровенно пошлые поэмы из юнкерской жизни, со всей мерзостью представляющие сцены из времяпрепровождения «золотой» гвардейской молодёжи. Об этих «произведениях» говорить не стоит, не стоило бы и включать их в собрание сочинений поэта, как произведения явно профанирующие истинное поэтическое творчество, написанные ради приобретения скандальной славы среди развращённых юнцов. Единственно, что можно отметить в них положительного, так это честность новоиспечённого юнкера, он рассказывает о повадках светской молодёжи всё без утайки, с цинизмом, но честно. Вспомним о том третьем даре, что дала предку поэта Томасу Лермонту королева фей – даре говорить правду, сколь бы горька она ни была. Лермонтов отдал этому дару всё сполна. И заработал скандальную славу, что уж тут скрывать! К этому остаётся добавить, что соперником Михаилу Лермонтову в этом «поэтическом» творчестве среди юнкеров вышеозначенной школы был не кто иной, как Николай Мартынов, будущий убийца поэта... Ничего не проходит даром в человеческой судьбе!
Самое знаменитое стихотворение Лермонтова, круто изменившее его судьбу, «Смерть поэта», было написано сразу после смерти Пушкина в начале февраля 1837 года. Лермонтов в это время болел, его навещал придворный медик Арендт, который осматривал и раненого Пушкина. Именно от него Лермонтов узнал подлинные обстоятельства убийства Пушкина, которое было обставлено как дуэль. Хорошо зная нравы придворного общества, а также лично и самого Дантеса, Лермонтов ни минуты не сомневался, что Пушкин, его кумир в поэзии, пал жертвой заговора. Потому он прямо называет Дантеса «убийцей» («Его убийца хладнокровно навёл удар...»), хотя он, конечно, знал, что дуэль – не убийство, а дело чести. Но он не сомневался, что дуэли не было, а было преступление, и потому, косвенно обращаясь к государю через эпиграф из французского автора, просил у него «отмщенья» для убийцы. Но получил лишь раздражение и откровенное неприятие своей позиции. Стихотворение это вызвало разноречивые толки в светском обществе.

Отмщенья, государь, отмщенья!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример.

Жан де Ротру (из трагедии «Венцеслав»)

Погиб поэт! – невольник чести –
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь... Он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно
Навёл удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьётся ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока;
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы;
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..

И он убит – и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сражённый, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок – они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него:
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело;

Отравлены его последние мгновенья
Коварным шёпотом насмешливых невежд,
И умер он – с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.

Первоначально на этом и заканчивалось стихотворение. Но столкнувшись с мнением некоторых своих аристократических знакомых, приближенных к трону, что Пушкин был сам виноват в своей гибели, Лермонтов со всей прямотой пишет последние роковые строки своего стихотворения.

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..

Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный судия: он ждёт;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперёд.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
Поэта праведную кровь!

Эти последние строки легли на стол к императору Николаю Павловичу с характерной припиской: «Воззвание к революции». Участь поэта была решена. После этого он проживёт лишь четыре с половиной года...
Сосланный на Кавказ, в действующую армию, Лермонтов по дороге туда, в марте 1837 года, останавливается в Москве и пишет здесь не менее известное своё стихотворение «Бородино», составившее ему всероссийскую славу, хотя вначале оно было опубликовано анонимно, даже без указания имени автора. 1837 год был год юбилейный – 25 лет войны 1812 года. Лермонтов об обстоятельствах Бородинского сражения знал из первых уст – от младшего брата своей бабушки Елизаветы Алексеевны, русского офицера Афанасия Алексеевича Столыпина, участника войны с Наполеоном и Бородина. В виду того, что А.А. Столыпин был только на 26 лет моложе сына своей племянницы Марии (дочери Елизаветы Столыпиной – по мужу Арсеньевой), то Лермонтов чаще всего называл его «дядей». Из рассказов своего двоюродного дедушки Лермонтов узнал те мелкие детали сражения, которые так хорошо видны в тексте. Конечно, не будем забывать, что Лермонтов, к моменту написания стихотворения, сам ещё никогда не участвовал в сражениях и потому весь пафос «Бородина» несколько выспренный, стихотворение имеет чисто романтическое звучание. Когда Лермонтов сам побывает в сражениях Кавказской войны, то он уже по-другому будет оценивать войну. Но «Бородино» – это ещё с юношеским максимализмом написанный гимн победе русского оружия!

– Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спалённая пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, ещё какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!

– Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри – не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля...
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!

Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?»

И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки –
Французы тут как тут.

Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдём ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!

Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи!»
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.

Прилёг вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.

И только небо засветилось,
Всё шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рождён был хватом:
Слуга царю, отец солдатам...
Да, жаль его: сражён булатом,
Он спит в земле сырой.

И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умрём же под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.

Ну ж был денёк! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пёстрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нам,
Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась – как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой...

Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять...
Вот затрещали барабаны –
И отступили басурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.

Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри – не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не божья воля,
Не отдали б Москвы!

Совсем другое отношение к войне, чем в «Бородино», мы находим в стихотворении Лермонтова «Валерик», написанного в форме письма к В.А. Бахметьевой (урождённой Лопухиной), которой Лермонтов симпатизировал. Летом и осенью 1840 года (11 июля и 30 октября) поручику Тенгинского пехотного полка Лермонтову привелось участвовать в двух сражениях на речке Валерик (от чеченского – «Река смерти») с отрядами самого имама Шамиля. Сражения были очень упорными и кровавыми. В отзыве о действиях Лермонтова в бою 11 июля отмечалось: «Офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших солдат ворвался в неприятельские завалы». За мужество, проявленное в сражении при Валерике, Лермонтов был представлен к ордену Владимира 4-й степени. Но он не получил эту награду, так как был вычеркнут из итогового списка награждённых императором Николаем I...
Стихотворение это большое, по сути – целая поэма, я приведу здесь небольшие отрывки.

Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? – ничего!
Что помню вас? – но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно... 
......................................................
Чу – дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля... славный звук...
Вот крик – и снова всё вокруг
Затихло... но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. – Где вторая рота?
Что, вьючить? – что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли – Дай огниво! – 
Подъём ударил барабан – 
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал 

Вперёд со свитой поскакал...
Рассыпались в широком поле,
Как пчёлы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке – два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет – где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке чёрной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко... выстрел... лёгкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен!.. – Ничего, безделка...
И завязалась перестрелка... 
....................................................
Всё тихо – там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Ещё подвинулись; молчат;
Но вот над брёвнами завала
Ружьё как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но этим странным ожиданьем
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп... глядим: лежат рядами
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный... В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня...
Ура – и смолкло. – Вон кинжалы, 
В приклады! – и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна... 
..........................................
Уже затихло всё; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струёю дымной по каменьям,
Её тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы – и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?..

Да, совсем другое ощущение войны – не как героического подвига, как в «Бородино», а как тяжёлой и утомительной работы, и автор, сам активный участник сражения, выражает даже мысль о ненужности всего этого, этой вечной и бессмысленной вражды... Из последних, приведённых здесь лермонтовских строк, вытекает и весь Толстой с его ярким отрицанием войны, своеобразным пацифизмом, а ведь Лермонтов не пацифист, и Родину он любит, что доказывал не раз и в жизни, и в стихах.
И доказательством этому служит стихотворение «Родина», ставшее хрестоматийным. На него ссылаются всякий раз, когда нужно доказать «народность» Лермонтова. На деле же Лермонтов написал это стихотворение в противовес стихотворению известного славянофила и «народника» Хомякова с названием «Отчизна». Возможно, Лермонтов хотел написать нечто патетическое – отсюда строки про «славу, купленную кровью», про «заветные преданья старины»... Но странным образом после первых этих велеречивых строк происходит снижение интонации: сначала разговор заходит о степях, лесах, разливах рек... затем речь идёт уже о просёлочной дороге, о спалённой жниве, о ночующем в степи обозе – всё родное, тихое, знакомое – то, что потом чутко уловил и отобразил Рубцов уже в иную эпоху. И наконец – этот потрясающий символ России: на холме, средь жёлтой нивы – чета белеющих берёз!.. Так умел только один Лермонтов. А дальше снова снижение интонации: полное гумно, изба, покрытая соломой, с резными ставнями окно... и в самом конце – пляска пьяных мужичков! Вот так, значит – началось со «славы, купленной кровью», а закончилось «пляской пьяных мужичков». Но, странно, в этом не прослеживается противоречия. Россия многолика, говорит Лермонтов, она всё вмещает в себя – тем и прекрасна. Вот это и есть – истинная любовь к Родине.

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Но я люблю – за что, не знаю сам –
Её степи холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям;
Просёлочным путём люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спалённой жнивы,
В степи ночующий обоз,
И на холме средь жёлтой нивы
Чету белеющих берёз.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.

В оставшиеся ему два года жизни Лермонтова посетила последняя любовь, которая, возможно, могла бы изменить его судьбу, но зловещий рок уже витал над ним, он знал, что долго ему не жить, и его часто посещали печаль и тоска. И тогда та женщина, в которую он был влюблён, посоветовала ему: «А Вы молитесь, если будет грустно и одиноко...» И он написал ей стихотворение «Молитва». Женщину эту звали Мария Алексеевна Щербатова.

В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,
Сомненье далеко –
И верится, и плачется,
И так легко, легко...

Последний раз Лермонтов виделся с княгиней Марией Щербатовой во время последней своей поездки на Кавказ. Между ними произошла романтическая история, читайте об этом в повести Паустовского «Разливы рек». Нет сомнений, что Лермонтов любил эту украинку, так как только ей он посвятил самые проникновенные свои строки, какие не посвящал другим женщинам. Строки, где нет никаких упрёков, а есть только одно любование и светлая печаль.

На светские цепи,
На блеск утомительный бала
Цветущие степи
Украйны она променяла,

Но юга родного
На ней сохранилась примета
Среди ледяного,
Среди беспощадного света.

Как ночи Украйны,
В мерцании звёзд незакатных,
Исполнены тайны
Слова её уст ароматных,

Прозрачны и сини,
Как небо тех стран, её глазки,
Как ветер пустыни,
И нежат и жгут её ласки.

И зреющей сливы
Румянец на щёчках пушистых,
И солнца отливы
Играют в кудрях золотистых.

И, следуя строго
Печальной отчизны примеру,
В надежду на Бога
Хранит она детскую веру;

Как племя родное,
У чуждых опоры не просит
И в гордом покое
Насмешку и зло переносит;

От дерзкого взора
В ней страсти не вспыхнут пожаром,
Полюбит не скоро,
Зато не разлюбит уж даром.

Последние стихи Лермонтова – самые сильные, и самые философичные одновременно. В них с предельной ясностью поставлены роковые и вечные вопросы бытия: жизнь и смерть, и посмертное существование души. Эти стихи были написаны между маем – началом июля 1841 года, когда поэт находился на Кавказе, может быть уже в Пятигорске, накануне роковой дуэли. Были вписаны они Лермонтовым в записную книжку, подаренную ему Владимиром Одоевским, когда поэт отправлялся из Петербурга в свою последнюю поездку на Кавказ. Поездка эта совершалась Лермонтовым не по своей воле, а по долгу службы. Сам он хлопотал об отставке, но отставку не получил, а был отправлен в Тенгинский пехотный полк под пули горцев. Неудивительно, что в стихотворении звучит мотив поиска свободы – свободы выбора своей судьбы поэт был тогда лишён. Определённая усталость, желание «покоя» тоже явно чувствуется в этих строках. Однако под пером поэта этот «покой» не представляется чем-то обыденным, а вырастает до размеров философской категории, является неким состоянием всемирности, причастности к Божеству Природы, к желанию слиться с Мировой Душой – с Богом и не умереть, а лишь уснуть, но уснуть чутким, всевидящим сном. Стихотворение «Выхожу один я на дорогу...» стало одним из лучших примеров русской философской лирики.

Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно:
Жду ль чего? жалею ли о чём?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть,
Я ищу свободы и покоя;
Я б хотел забыться и заснуть...

Но не тем холодным сном могилы:
Я б хотел навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша, вздымалась тихо грудь.

Чтоб всю ночь, весь день мой сон лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел.

Одним из самых загадочных стихотворений Лермонтова из тех же последних стихов, написанных в мае-июле 1841 года на Кавказе, явилось стихотворение «Сон». Предполагают, что Лермонтов услышал рассказ своего знакомого генерала Мориса Христиановича Шульца о взятии штурмом дагестанской крепости Ахульго. Представил себя на месте одного из убитых русских офицеров. Но, как часто, тема смерти сочетается у Лермонтова с темой любви, причём, любви неразделённой!.. И снова это странное ощущение смерти как сна, которым так хочет забыться поэт... В стихотворении происходит как бы наплыв двух снов – погибшего офицера и той девушки, к которой устремлён его сон. Оба они видят друг друга во сне, находясь словно в параллельном реальности мире. То, что герой не убит, а лишь находится в забытьи, говорит такая интересная подробность: кровь из раны героя продолжает литься, а Лермонтов не мог не знать, что из трупа кровь уже не льётся. Смерть, как сон, любовь, как сон...

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая ещё дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их жёлтые вершины,
И жгло меня – но спал я мёртвым сном.

И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жён, увенчанных цветами,
Шёл разговор весёлый обо мне.

Но в разговор весёлый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа её младая
Бог знает чем, была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струёй.

Не знаю, удалось ли мне хоть в малой степени в этом кратком очерке проникнуть в тайные смыслы творчества великого русского поэта, вряд ли это возможно и в большой книге, но остаётся несомненным одно: Лермонтов необычный поэт, его мало назвать поэтом «сверхчеловечества» (Мережковский), или считать его «Героем своего времени» по аналогии с Печориным, делать его русским патриотом или записным романтиком байронического склада – он и то и это, и от всего этого он отрекался, отклонял от себя эти маски. Вероятнее всего, он был в полном смысле Человеком, таким, каким должен быть Человек в полном своём развитии – с беспредельным чувством внутренней свободы, полностью лишённый ханжества, трезво смотрящий на мир и людей, но видящий в этом мире нечто большее, чем наша повседневная обыденность. Лермонтов видел в мире Бога. Видел и Демона. И себя, как Человека, ставил наравне с ними, ничуть не на меньшую ступень. Вот к такому осознанию себя и идёт человечество, но дойдёт ли?..

Художник: Игорь Леонтьев