Юрий Нагибин. Пленник эпохи

К 100-летию Юрия Марковича Нагибина

К концу своей сознательной творческой жизни писатель Юрий Нагибин, объявил, что писал «халтуру». Не случайно я закавычил это слово, он сам так и назвал многое в своём творчестве. Чувство неудовлетворённости своей жизнью, своим творчеством росло и росло в нём и вылилось, в конце-концов, в приступы мизантропии, так резко обозначившиеся в его известном «Дневнике», который он решил опубликовать уже на склоне дней. Но всё-таки одна мысль владела им глубоко и неотступно: «Каждый серьезно и глубоко живущий человек может написать одну книгу – о себе самом, своей жизни, и это будет представлять известный интерес, независимо от меры литературной одаренности автора. Богатейшая мемуаристика прошлого века служит тому доказательством». Эта фраза взята мной из книги его мемуаров «Время жить». Видимо, эту книгу воспоминаний и размышлений он и считал таковым произведением, заключающим его творчество. Но «Время жить» вышла в 1987 году, а уже через четыре года закончилась та эпоха, что сформировала и вывела в свет этого незаурядного художника и появился ещё и этот злополучный «Дневник», который разные читатели оценивают по-разному, но который, по-моему мнению, свидетельствует лишь об одном – закончилась эпоха, великая эпоха в истории России, та эпоха, что сделала Юрия Нагибина известным писателем, принесла литературную славу, но не принесла какого-то глубокого внутреннего удовлетворения этому художнику, он желал бы большего, он сравнивал себя с Буниным и Чеховым, а не получилось, чего-то не хватило, а чего? – Вероятно, внутренней правды творчества, как у Бунина и веры в необходимость «общей идеи», как у Чехова.
Осознав это обстоятельство уже к концу своей жизни, прекрасный рассказчик и сценарист, мастер литературного портрета Юрий Нагибин и пришёл к страшному выводу о «тьме в конце тоннеля», вынес себе жёсткий приговор, как о творце «халтуры» и ушёл из жизни нераскаянным и непримирённым с эпохой, с жизнью, с людьми.
А ему досталось великое и страшное время борений и преодолений, судьбоносная и переломная эпоха в истории нашей страны, которую Нагибин, человек, бывший на фронте борьбы с фашизмом, внёсший свой вклад в Победу, назовёт пренебрежительно «этой страной», в которой он не хотел бы иметь детей... Давайте разберёмся, в чём же тут дело, откуда это губительное противоречие в душе художника, из каких фактов его биографии возникает этот мучительный разлом, отравивший его душу.

Он из дворянского рода, но о своём подлинном родном отце Кирилле Нагибине, курском дворянине, расстрелянном большевиками в 1920 году, то есть в год его рождения, он никогда не вспоминал, хотя после узнает от матери о его существовании. Отцом (причём – родным отцом!) он считал всю жизнь своего первого отчима адвоката еврея Марка Яковлевича Левенталя, усыновившего мальчика, давшего ему отчество. Только в зрелые годы писатель получит сведения о своём родном отце, но не перестанет считать Марка Левенталя отцом, сохранит благородную память о нём. Но не отсюда ли идёт первое глубинное противоречие в душе будущего писателя, первый надлом: в детстве он считал себя евреем, словно принадлежащем к особой касте, с одной стороны – гонимой обывательским «кухонным» мнением, с другой стороны, особо охраняемой властью, так как представители этого народа сыграли важную роль в установлении и утверждении нового строя в России. Характерное воспоминание Нагибина из его книги «Время жить»: ребята арбатского двора его детства упорно называли его «буржуем», выделяли как-то из своей среды, хотя семья жила небогато, в общей большой коммунальной квартире. Потом это прошло, всех арбатских ребят уравняла эпоха, но ощущение обиды осталось, обиды незаслуженной. Узнав уже в зрелые годы, что он по происхождению не еврей, а русский Юрий Нагибин, тем не менее, сохранил некий налёт отсоединённости от коренной русской среды, что всплыло потом в нём особенно ярко в переломные страшные годы России начала 90-х годов прошлого века, когда он подписал печально известное письмо 42-х...
В 1927 году адвоката Марка Левенталя за оппозиционные настроения сослали в городок Кохму Ивановской области, в общем, недалеко от Москвы, но эта сравнительно лёгкая опала, послужила причиной быстрого оформления развода матери Юрия Нагибина со своим вторым мужем и скорого вступления в брак с писателем Яковом Семёновичем Рыкачёвым, ставшем вторым отчимом мальчику Юрию, что и определило, кстати говоря, для него выбор будущей профессии – писательство. Но этот второй удар явился сильным психологическим сломом для неокрепшей души. Посудите сами: будущий «инженер человеческих душ» носил фамилию одного отца, отчество имел от другого отца, воспитывался третьим, а национальности имел даже две... Надо было иметь стойкую психику, чтобы всё это переварить. Юрий Маркович Нагибин имел от природы стойкую психику, он переварил и то, что его уже третьего отца в 1937 году арестуют и сошлют в места отдалённые. В то время, «когда срока огромные брели в этапы дальние», как напишет потом Владимир Семёнович Высоцкий, тоже воспитанник московских дворов, в этом не было чего-то особенного, но рубцы на душе оставались и они будут кровоточить всю жизнь, вселяя в иные моменты страх и желание приспособиться к обстоятельствам, стать «в траве зелёным, а на камне серым», как заметил в своё время Николай Клюев в письме к юному Серёже Есенину, уча его жить. Эти поэты всё понимали, но так и не приспособились (они ведь были поэты!), отчего и погибли в своё время. Юрий Нагибин поэтом не был, науку жизни и выживания понял ещё в детстве, и пошёл было после окончания школы (с золотой медалью!) вполне благонамеренно осваивать достойную профессию врача в медицинский вуз. Но талант художника взыграл в нём и когда ему поставили незачёт на одном из первых испытаний в анатомичке (а это очень тяжёлое испытание, на этом многие студенты-медики ломаются уже на первом курсе), он бросает медицинский институт и уходит в институт кинематографии, знаменитый ВГИК, на сценарный факультет. Писание сценариев – это род литературного творчества, но творчества, требующего концентрированного выражения содержания и темы будущего фильма, там не должно быть ничего лишнего, только действие, важны речевые характеристики персонажей, чётко обозначенные мизансцены. Это всё присуще и жанру короткого рассказа, в чём Юрий Нагибин стал безусловным мастером. Тогда в 1940 году появляются в печати первые произведения молодого литератора, сразу сам «Огонёк» напечатал один из первых рассказов Нагибина, а это было большое доверие – «Огонёк» читал сам Сталин и вырезал оттуда цветные картинки, украшая ими стены своей дачи. Так как никакой критики со стороны вождя на творчество нового дарования не последовало, то в неких идеологических сферах советской партийной системы вышло умозаключение, что Нагибин «наш» и вполне «проверенный товарищ», что и сыграло потом очень важную роль в его будущей военной судьбе.

Началась война и сразу многое изменила. тут опять пошло раздвоение, встал выбор: эвакуироваться с институтом в Алма-Ату, или идти на фронт. Нагибин мог бы и уехать, студентов попервоначалу в армию не призывали, но вдруг ему стало стыдно, да не кого-нибудь, а матери: «...мать сказала мне, покусывая губы: “Ты не находишь, что Алма-Ата несколько далека от тех мест, где решаются судьбы человечества?”» – Что значит эпоха, которая требовала от человека преодоления, борьбы с трудностями, самопожертвования! Мать сама посылает своего сына на фронт, возможно, на смерть... Здесь видна дворянская закваска, родовое понятие чести. Юрий идёт, иначе нельзя, но не сопротивляется тому, что посылают его не на передовую, а в Политическое управление Красной Армии, так называемый ПУР, где правит неистовый сталинист Мехлис. Впрочем, в первый год войны, когда наша линия фронта рвалась и выгибалась, под ударами фашистских танковых клиньев, политработники были не в привилегированном положении, часто им приходилось брать винтовку и идти в атаку. Нагибин знает немецкий язык (в школе не зря золотую медаль получил!) и задействован для агитационных акций на фронте, ездит с радиоустановкой вдоль линии фронта, ведёт через громкоговоритель пропаганду на немецком языке для вражеских солдат. Работа опасная, по машине стреляют, он вспоминает, что сменившая их бригада радиопропагандистов была накрыта ударом немецкой артиллерии и погибла... Нагибин воюет на Волховском фронте (кстати, в той самой 2-й ударной армии, которой командовал Власов!) и чудом избегает попадания в окружение, из которого этой несчастливой армии не удалось вырваться, когда её предал сам командующий, перейдя на сторону немцев. У Нагибина звучит горечь в воспоминаниях: армии поставили заведомо невыполнимую для начала 1942 года задачу – деблокировать Ленинград. Армия погибла, преданная своим командующим, но не сдалась врагу. Нагибин, впрочем, избежал этого момента, он был, к тому времени, после небольшого ранения, направлен на Воронежский фронт. Вот там на юге России ему пришлось хлебнуть лиха! Он был дважды тяжело контужен, сначала на передовой, во время очередного радиосеанса для немцев, а потом и в тылу, на базаре, где он покупал стакан варенца. Немецкий самолёт сбросил бомбу, как пишет Нагибин, его одного и отрыли живого на том базаре, но с тяжелейшей контузией. Фронт для него закончился, он был признан негодным к строевой.
    Что дала писателю Нагибину война? Нет, не только первый сборник рассказов, первую книгу, которая всегда так важна для начинающего писателя, не только вступление в Союз Писателей с положительной рекомендацией Фадеева, она дала ощущеие чего-то недоделанного, недоисполненного. День Победы Юрий Маркович Нагибин, бывший фронтовой политработник, к тому времени корреспондент газеты «Труд», уже известный литератор (а ведь ему было всего 25 лет!) встретил в Москве, а не в Берлине, не в Праге, не в Вене, как ему бы хотелось. Может он недополучил чего-то на войне? Не заработал много орденов, геройства, отличий? Даже ранен он был нелепо – на базаре, не на передовой. Обидно... Но ведь он остался жив, а двое его друзей с арбатского двора погибли, других разбросала судьба. Всё затмило сказочное ощущение Победы! Этот день 9 мая навсегда останется особой страницей в его воспоминаниях. Нагибин пишет, что никогда потом, он и все окружающие его люди, вся Москва, весь гуляющий и бестолково толкающийся на улицах народ не переживали такого ослепительного ощущения счастья, как тогда в 1945 году, в этот необыкновенный день. Впрочем, что толку пересказывать. Пусть говорит сам Нагибин:

«В день окончания войны 9 мая 1945 года я был в Москве. Я работал тогда военным корреспондентом газеты “Труд”, и мне в пору бы услышать счастливую весть где-нибудь в Германии, а не в доме на улице Горького возле Моссовета, но контузия опять дала о себе знать, и с последней поездки на 3-й Белорусский фронт, когда погиб бесстрашный Черняховский, я всерьёз и надолго вышел из формы. Но (это не банальный литературный прием и не обманная игра услужливой памяти) когда прозвучали по радио заветные слова, всю мою хворь, и физическую, и душевную, как рукой сняло. Вместе с женой и друзьями, незнамо как очутившимися у нас, с бутылкой водки в руках я оказался на запруженной, ошалелой улице, со странным, острым наслаждением растворившись в толпе. Я никогда не испытывал такого счастья и напряжения сущности своей в мире и одновременно никогда так полно не изничтожался в окружающем, не утрачивал себя в совершенном слиянии с массой, как в те незабываемые часы. Помню, мы обнимались и целовались с незнакомыми людьми и поочередно пили водку прямо из горлышка бутылки, орали, смеялись, плакали, пели песни, а мыслей не было, одно неохватное чувство, как у праотца Адама, когда он очнулся в жизни, и не было скорби об ушедших, все исчезло в одуряющем счастье. Мне трудно было написать слова об ушедших, забытых в те минуты. Но это вовсе не забывчивость в ходовом смысле слова, они просто были с нами, они встали из могил и замешались в уличную толпу. Мне кажется, я ничуть не удивился бы, столкнувшись в толчее с теми, кто погиб, чью гибель удостоверили похоронки, а порой и мои собственные глаза. И опять скажу – это не выдумка, не литературный прием, а правда того единственного, на всю жизнь переживания».

Читаешь эти удивительные строки и думаешь: неужели это тот человек, который назовёт в конце жизни своё творчество халтурой, а Родину – «этой страной»? Не верится... Не верится ещё и потому, что за всеми приступами мизантропии, так присущими позднему Нагибину, всё же последним его произведением явится не безнадёжный «Дневник», а другая его вещь – яркие, словно светом жизни и любви облитые «Гардемарины» – та кинотрилогия, что потрясёт всех нас в конце смутных 80-х, в начале роковых 90-х годов, на сломе эпох, когда ощущение безнадёжности всё нарастало в обществе, Россия стояла перед пропастью и тут появились бесшабашно храбрые, улыбчивые, дерзкие, благородные и смелые герои Нагибина (он писал сценарий ко всем трём фильмам «Гардемаринов» по роману Нины Соротокиной) и режиссёра Светланы Дружининой. И откуда появились они в творчестве разочарованного и стареющего писателя? Откуда на них пролился тот удивительный свет молодости, отваги, любви!.. Давно я задавался этим вопросом, что-то не сходилось у меня в моих выводах о мрачном мизантропе Нагибине, пока я не прочёл вот те строки писателя о Дне Победы в 1945 году. Оттуда пришли гардемарины! Оттуда ощущения силы, здоровья, радости и правды жизни, а не халтуры, которой в образах непобедимых наших героев ни грана нет. Там настоящий русский писатель Нагибин, помноженный ещё на талант прекрасного русского режиссёра Дружининой.

По сценариям Юрия Нагибина всего снято 39 фильмов, в этом смысле он – уникальный автор. Но многие эти кинопостановки сейчас, увы, забыты, они стали, что называется, проходными, хотя гремели когда-то, обвалом шли по самым широким экранам. Таков фильм «Председатель» режиссёра Алексея Салтыкова с Михаилом Ульяновым в главной роли. Поставленный в 1964 году, в последний год правления Никиты Хрущёва, когда кризис колхозной деревни обозначился очень остро, он стал необыкновенно актуальным для того исторического момента и казался киношедевром. Но вот прошло несколько лет и уже в брежневские времена мало кто вспоминал об этой картине, ибо изменилась реальность, в нечерноземье стали вкладывать большие деньги, её объявили «второй целиной», деревня поднялась и фильм стал неактуален. А после развала СССР тема колхозов, которые вообще исчезли бесследно, полностью ушла в небытие и сейчас, я думаю, этот бывший шедевр никого и силой смотреть не заставишь. Не о подобных ли произведениях Нагибин и отозвался, как о халтуре?.. Но по большому счёту это – не халтура, это – дань эпохи. Та дань, которую надо было отдать писателю, отвечая на вызовы времени. И Нагибин брался за эти и многие другие литературные поделки и не только ради заработка, хотя это и немаловажно для человека, живущего только литературным трудом, но и потому, что он хотел быть на гребне эпохи, хотел соответствовать времени, хотел быть актуальным творцом. И это ему удавалось, пока длилась его эпоха. Но может быть, он был бы совершенно забыт сейчас, как писатель, как оригинальный художник, если бы кропал только датские, проходные вещи ради заработка и минутной славы. Нет, потому мы и вспоминаем сейчас творчество и личность Юрия Марковича, что у него были и подлинно совершенные и глубокие вещи, которые создавались рядом с шумными и пустыми сиюминутными «шедеврами», а были как раз подлинными художественными откровениями. Так в том же 1964 году, когда вышел громоподобный «Председатель» состоялась на Литовской киностудии экранизация его, казалось бы камерного произведения «Девочка и эхо» режиссёра Арунаса Жебрюнаса (в оригинале рассказ Нагибина назывался «Эхо»). Вот странно, я видел в детстве много хороших фильмов, но эта картина с незамысловатым сюжетом одна запомнилась мне. Казалось бы, что сложного в этой картине. Пустынный берег моря, песок и галька. Рядом скалы, малолюдное дикое место. И какой-то заезжий паренёк, мальчик ещё по имени Роман бегает по этому первозданному миру, словно он Адам, брошенный здесь самим Богом в пустыню между песчаной землёй, морем и небом. И неожиданно появляется странная девочка лет 10, при том совершенно голая. Словно это новая Ева, только совсем ещё девочка, которая, как первозданная жительница рая ещё до грехопадения не знает стыда. И она открывает мальчику свою тайну: в здешних скалах живёт чудесное эхо, но услышать его дано немногим. Эти дети встречаются, дружат, девочка эта оказывается внучкой местного рыбака, роль её бесподобно исполнила очаровательная Лина Бракните. Между ними не возникает никакой любви, они ещё очень дети, они безгрешны, их соединяет тайна эха. Но вот совершается своего рода грехопадение – мальчик Роман выдаёт тайну о чудесном эхе кампании местных пацанов, чтобы заиметь среди них авторитет. Мало того, он трусит и даже пугается защитить свою подружку, когда пацаны прячут платье девочки и ей приходиться голой выйти из воды. Так разрушился первобытный мир добра и любви и порок, и зло вошли в него. И чудесное эхо ушло из мира, как образ Божий покинул мир людей после того, как люди согрешили. Глубокая философская притча, я думаю, является лучшим литературным и сценическим произведением Юрия Нагибина.

В 1994 году закончилась эпоха писателя Юрия Марковича Нагибина. Он проклял эту эпоху в своём «Дневнике», предал её, подписав письмо 42-х от 5 октября 1993 года, где требовал, вместе с другими подписантами: «Признать нелегитимными не только съезд народных депутатов, Верховный Совет, но и все образованные ими органы (в том числе и Конституционный суд)». – что это, если не призыв к государственному перевороту? Более того – к слому эпохи, ликвидации своей страны, предательство своего народа... Это всё он требовал, когда съезд народных депутатов уже был расстрелян накануне из танковых орудий, а его защитники погибли. Каждый писатель, а особенно в России, есть эхо своего народа и это эхо замолкает, если писатель лжёт. 

На примере творчества и судьбы большого и сложного русского писателя и сценариста Юрия Марковича Нагибина мы ещё раз утверждаемся в правоте той истины, что изрёк когда-то Генрих Гейне: «Если мир раскалывается пополам, то трещина проходит через сердце поэта». – Писателя, художника, артиста – творца и пленника своей эпохи.