В мире каждому ведом рай

Редакция журнала КАМЕРТОН поздравляет Евгения ЮШИНА с Юбилеем! Здоровья Вам, Евгений Юрьевич, вдохновения и долгих лет жизни!

Литературные произведения, как и вообще произведения искусств, чаще всего рождаются спонтанно, по наитию, зачастую от необычного настроения. Вдруг накатит живой, неповторимый образ, всплывёт забытое слово, вспомнится жест, взгляд или запах лугового скромного цветка – не важно, что именно, главное, что новизна мыслей распахнёт душу, и она вдруг откроется и примет в себя сгустком энергии новое наполнение, сполохом зародившееся в душе.
Что-то похожее полыхнуло в душе поэта Евгения Юшина, когда он по траурному случаю ехал на родную Оку. Вроде путь от столицы недолгий, да и момент не особенно подходящий для лирических отвлечений, но, возможно, в какой-то момент всё-таки что-то заставило взглянуть из окна автобуса на стаю мечущихся птиц на фоне пламенеющей закатной зари, своим сметением, словно оплакивавших усопшего родственника. От такого сравнения всё внутри перевернулось, и будто себя он увидел среди птиц. Вспомнилось давнишнее детство, бабушка и дедушка – всё вспомнилось, что постепенно входило в душу, чтобы остаться в ней навсегда и время от времени прорываться стихотворными строками. Вот такими, например, родившимися сами собой,  когда автобус приближался к родным местам: 

Там у нас пузыри в кадушках,
И за плёсами, за мостом
Мечет солнце икру по кружкам,
Бьёт стерлядка косым хвостом.

Он даже не сразу почувствовал в этих строках фрагмент нового стихотворения – неспешного,  вольготного, попавшего в настроение, с замиранием растекавшегося по душе, и боялся спугнуть его. Родившиеся строки вдруг оглушительно всколыхнули и  продлили стихотворную нить, начавшую притягивать к себе другие нити. Захотелось соединить себя с вечерним пространством, кружившимся за окном, со зловещей зарёй, с тревожными всполохами птичьей стаи. Для этого, как оказалось, и выдумывать ничего не надо было сверхъестественного. Всё было рядом, и новая строфа вспыхнула сама собой:  

Разойдись, расступись, столица!
В мире каждому ведом рай.
Дайте родиной насладиться,
Накружиться средь птичьих стай!

Поэтическим чутьём он понял, что не хватает начала, которое бы объясняло появление отвлечённых строк, что-то надо было ощутить такое, чтобы подхватило и понесло в поэтическом хороводе, заставило бы «причесать» и успокоить чувства, особенно, когда они наползали одно на другое, перехлёстывались, свивались клубком. И необходимо было стукнуть кулаком по воображаемому столу, чтобы организовать себя и собственные чувства. И нужная строфа родилась без запозданий и без запинки, ибо в душе жил нужный ритм, а необходимые слова выстраивались под него будто сами по себе: 

Я родился, как всякий русский,
За рекою, за лесом – там
Облака голубой капустой
Плавно катятся по волнам.

Он произнёс про себя эту фразу несколько раз, потом прошептал её, пытаясь зацепиться слухом за неожиданное наполнение строфы. Вероятно, ему вспомнилось, что прежде никто не задумывался о своей национальности, она указывалась в паспорте автоматически, но с приходом новых времён эту графу в паспортах убрали,  словно «скрыли» людей от самих себя. А он не хотел скрываться. Все люди вольны заявлять о себе так, как желает душа и подсказывает голос предков. Задумавшись о них, он повторял и повторял строфу, словно желал убедиться в её важности.
До этого горестно молчавшая супруга, негромко спросила:
– Чего ты всё шепчешь-то?!
– Да так… – отговорился он, и она поняла его состояние – обычное, когда муж что-то сочинял, и не стала мешать, зная, что в такие минуты невозможно говорить о чём-то серьёзном. Да и ситуация не располагала даже к пустопорожним разговорам.
Он спросил у жены авторучку и клочок бумажки. Бумаги, конечно же, не нашлось, но полупустая записная книжка оказалась в его распоряжении. Подгоняемый поэтическим нетерпением, он поспешил записать родившиеся строфы, неожиданно цеплявшиеся одна за другую, понимая, что если их не записать, то они разбегутся, как разбегаются прячущиеся в траве цыплята при появлении коршуна, и потом их ох как трудно собрать под одним крылом, сохранив вспыхнувшее настроение.
Он вспомнил усопшего, родных, и его душа откликнулась жгучими чувствами, усилившими  впечатление о кровавом закате. Душа словно обожглась и растеклась по земле, по всем её пределам и говорила, напоминала о былых временах, стереть которые не удалось минувшим столетиям, связала их с нынешним днём. И поэт заговорил громко, честно, от своего «я»: 

Это я там проснулся, что ли?
И закружится потолок,
И застонет в копытах поле,
И в глаза полетит песок.

Эта скачка на смерть похожа.
Жжёт десницу звезда полей.
И – ножом по ухмыльной роже –
Пляшет во поле Челубей.

Мы такое не раз видали:
Луч у ворона на крыле,
И рязанские свищут дали
На ордынской дрожа стреле.

Русь! Пора за себя, за брата
Постоять, разогнать чертей!
Эко пашня твоя разъята!
Эко мутен стал твой ручей!

Всплеск народной памяти вольно или невольно поднял из её глубин заветное чувство, которое подчас не высказать обычными словами, а поэтическими вполне возможно, и они усиливают любовь ко всему, что окружает каждого из нас, что живёт в нас и будет жить. И движет нами в таких случаях не жажда мести за древнюю обиду, а напоминание самим  себе: для сплочения, для памяти, для всего:

Время движет, снега несутся,
Рвут столетия, в прах круша.
Но не может душа проснуться,
Как не может уснуть душа.

В этом снеге француз и немец
Опочили в полях Руси.
Шепчет бабушка: – Спи, мой месяц.
От лихого тебя спаси. 

Воспоминание о бабушке будто возвращало в глубины веков, показывало мягкость поэтической души, переплетало её с народными мотивами, состраданием, желанием соединить все большие печали в одну меньшую, на которую и внимания-то обращать не обязательно, а надо жить с верой в Бога и благодарить его «за дарованную любовь»:

Я люблю этот край подсвешный,
Где на взгорок через луга
На молебен рядком неспешным,
Как монахи, идут стога.

Я люблю эту дымку, заводь,
Золотое урчанье пчёл.
Грозной тучи ржаную память
Я по этим полям прочёл.

Но и в зиму, где зори в дрожи
Глухариную алят бровь,
Повторяю: спасибо, Боже,
За дарованную любовь.

И вот они на месте… Улицы тихие, кажутся тёмными-претёмными, хотя горят фонари, а окна в домах вдоль тротуара наоборот – слишком яркими, багровыми. Открыли незапертую дверь – в коридоре крышка с чёрной бахромой. В комнате на столе домовина, рядом читающая псалтырь монашка, впритык к ней несколько молящихся старушек. Горят свечи в изголовье, лампадка слабо освещает оклады икон… На простенке – самодельная рамка, в ней за стеклом отсвечивают чёрно-белые фотографии родственников – дальних и ближних, бабушка, дедушка… Показалось, что полон дом родни. Подошли, перекрестились. Два горестных слова слетало с губ поэта:
– Прости, брат…

Для более полного читательского восприятия стихотворение Евгения Юшина предлагается полностью. Оно лучшее у него, на мой взгляд. Даже не напиши он ничего более, эти строки сделали бы ему поэтическое имя, хотя оно у него было задолго до этого. 
Мне остаётся поздравить автора с юбилеем, пожелать творческого долголетия, а также всегда оставаться самим собой, помнить о своём великом предназначении! 

***

Я родился, как всякий русский,
За рекою, за лесом – там
Облака голубой капустой
Плавно катятся по волнам.

Там у нас пузыри в кадушках,
И за плесами, за мостом
Мечет солнце икру по кружкам,
Бьёт стерлядка косым хвостом.

Разойдись, расступись, столица!
В мире каждому ведом рай.
Дайте родиной насладиться,
Накружиться средь птичьих стай!

Там, за дальними небесами,
Где медведи пасут коров,
Я услышу хоры Рязани,
Словно гулкую в жилах кровь.

Что за песня? Пойду я следом,
И прислышится невзначай:
Тихо бабушка шепчет деду:
– Люльку с мальчиком покачай. 

– Это я там проснулся, что ли?
И закружится потолок,
И застонет в копытах поле
И в глаза полетит песок.

Эта скачка на смерть похожа.
Жжёт десницу звезда полей.
И – ножом по ухмыльной роже –
Пляшет во поле Челубей.

Мы такое не раз видали:
Луч у ворона на крыле,
И рязанские свищут дали
На ордынской дрожа стреле.

Русь! Пора за себя, за брата
Постоять, разогнать чертей!
Эко пашня твоя разъята!
Эко мутен стал твой ручей!

Я кричу! Я вздымаю руки,
Поднимаюсь на смертный бой!
… Дед спросонья качает люльку,
Шепчет бабушка: – Спи, родной. –

Их любовь мне и рай, и лето.
Сердце бьётся ровней, теплей.
Так спасибо, Господь, за это,
На душе мне теперь светлей.

Вот идут косари туманом,
Растворяют себе простор
И татарник по злым бурьянам
Мёртвый падает под бугор.

Время движет, снега несутся,
Рвут столетия, в прах круша.
Но не может душа проснуться,
Как не может уснуть душа.

В этом снеге француз и немец
Опочили в полях Руси.
Шепчет бабушка: – Спи, мой месяц.
От лихого тебя спаси. –

Я люблю этот край подсвешный,
Где на взгорок через луга
На молебен рядком неспешным,
Как монахи, идут стога.

Я люблю эту дымку, заводь,
Золотое урчанье пчёл.
Грозной тучи ржаную память
Я по этим полям прочёл.

Но и в зиму, где зори в дрожи
Глухариную алят бровь,
Повторяю: спасибо, Боже,
За дарованную любовь.