«Дайте родину мою!»

К 125-летию русского поэта Сергея Есенина

Русь, Русь... Сколько раз это слово повторяется в стихах «последнего поэта деревни», как называл себя Есенин, но мы-то понимаем, что он хотел сказать – последнего поэта Руси... 

Я последний поэт деревни,
Скромен в песнях дощатый мост.
За прощальной стою обедней
Кадящих листвою берёз.    

Догорит золотистым пламенем
Из телесного воска свеча,
И луны часы деревянные
Прохрипят мой двенадцатый час...

Он осознал этот поразительный факт, что он последний поэт уходящего мира русской деревни, где-то к году 1921, видимо, после того, как было потоплена в крови последняя в истории крестьянских войн в России крестьянская война, названная «антоновщиной», так именовалось крестьянское восстание под руководством эсеров братьев Антоновых, охватившее, по сути, все главные чернозёмные губернии Центральной России, а не только Тамбовщину, как принято думать. Именно к 1921 году в творчестве Есенина всё больше проявляется тот чудовищный надлом, который обычно объяснялся пьянством поэта, неудачами в личной жизни, разочарованием в имажинизме – литературном течении, которое он сам создал и провозгласил себя его пророком... Нет, всё это лишь видимость и последствия той внутренней трагедии, что пережил поэт, никогда не отрывавшийся от крестьянских корней, когда вместе с гибелью той Руси, которую он предпочитал даже раю!.. 

Если крикнет рать святая:
Кинь ты Русь, живи в раю! – 
Я скажу: не надо рая,
Дайте родину мою! –

он ощутил себя как на выжженной земле, лишённым корней с обманутыми надеждами, словно на палубе корабля в бурю, где падают, блюют, ругаются... 

Но кто ж из нас на палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался...

Такова была революционная действительность... Удивительно, но в свои 25 лет – то есть в 1920-21 гг. Есенин уже был полностью сложившийся литературный мастер – крупнейший поэт, замечательный лирик, перешедщий в период революции от «новокрестьянской», как тогда говорили, поэзии к поэзии высокого полёта, уже в его стихах 1917-18 гг. зазвучали эпические, даже библейские мотивы – это цикл, т.н. «малых поэм»: «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение»... Обратите внимание – все названия словно из богослужебного канона. А потом появилась «Инония», где Есенин уже отрекается от Бога, спорит с ним:

Время моё приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело,
Выплёвываю изо рта.

Не хочу восприять спасения
Через муки Его и крест,
Я иное постиг учение
Прободающих вечность звезд...

Безумные стихи, но в них дышит революция и присущее всякой революции богоборчество. Также было и во Франции во времена Робеспьера, утверждавшего вместо христианства культ некоего «высшего существа», а Собор Парижской Богоматери переименовывавшего в «Храм Разума»! Вот и Есенин, увлечённый этой стихией, ставит себя неким пророком, вроде библейского Иеремии, даже поэму-то эту посвятил ему!.. Пройдёт семь лет, и повзрослевший поэт напишет в 1925 году в «Анне Снегиной»:

Суровые, грозные годы!
Но разве всего описать?
Слыхали дворцовые своды
Солдатскую крепкую «мать».

Эх, удаль!
Цветение в далях!
Недаром чумазый сброд
Играл по дворам на роялях
Коровам тамбовский фокстрот... 

Тамбовский фокстрот... Нет ли здесь глухого отзвука на замалчиваемую в то время «антоновщину»? Ведь четыре года всего прошло после разгрома этого грандиозного крестьянского бунта. Известно, что в то время, когда армии братьев Антоновых рвались к Москве (именно «армии», ведь тамбовское крестьянское войско насчитывало до 100 тысяч человек в лучшее своё время и было разделено на три армии) в первой половине 1921 года Есенин пишет наиболее грандиозное своё поэтическое произведение – драматическую поэму «Пугачов» (так у автора), где воосоздаются картины великой крестьянской войны XVIII века в России под предводительством казака Пугачёва, выдававшего себя за уцелевшего императора Петра Феодоровича III, на деле убитого сторонниками его жены Екатерины. Драматическая поэма эта действительно поражает воображение. В ней раскрывается не столько историческая достоверность событий (хотя Есенин при её написании пользовался известной «Историей пугачёвского бунта» А.С. Пушкина, а уж Пушкину можно было доверять!), сколько воссоздаётся невероятный драматизм характеров участников восстания, их удаль и отчаяние, и какая-то обречённость, вместе с тем:

Только мы, только мы лишь медлим,
Словно страшен нам захлестнувший нас шквал.
Оттого-то шлёт нам каждую неделю
Приказы свои Москва.

Оттого-то, куда бы ни шёл ты,
Видишь, как под усмирителей меч
Прыгают кошками жёлтыми
Казацкие головы с плеч.

Так начиналось восстание... Пугачёвское? А может антоновское в 1920 году на тамбовщине, а может вёшенское в 1919 году на Дону, так красочно описанное Шолоховым в «Тихом Доне»? Все эти события были перед глазами Есенина, а читатели сразу увидели намёк – «усмирителей» народной вольности шлёт... Москва, а не Санкт-Петербург, который был столицей Российской империи в XVIII веке. А столицу новой Российской республики именно большевики и левые эсеры (из представителей этих двух радикальных партий состояло первое советское правительство) перевели в Москву в начале 1918 года. Переехал тогда из Петрограда (так с 1914 года назывался Санкт-Петербург) в Москву и молодой поэт и левый эсер по убеждениям Сергей Есенин со своей женой Зинаидой Райх, которая также была эсеркой и работала в 1917 году в Петрограде в одном их издательстве, где с ней и познакомился молодой да ранний крестьянский поэт. Потом, после провала левоэсеровского мятежа в Москве в июле 1918 года Сергей Есенин и его жена будут тщательно скрывать свою былую принадлежность к партии социалистов-революционеров, тот факт, к примеру, что Есенин в грозные дни наступления германцев на революционный Петроград в феврале 1918 года даже записывался в боевую эсеровскую дружину, но правительством Ленина был заключён Брестский мир с Германией и война прекратилась, что очень не понравилось лидерам левых эсеров и особенно «фурии» революции, неистовой Марии Спиридоновой. Её партия всячески провоцировала Советскую республику на продолжение войны. Тут-то пути Есенина и левых эсеров и разошлись – Есенин был за мир.

Война мне всю душу изъела,
За чей-то чужой интерес
Стрелял я в мне близкое тело
И грудью на брата лез.

И понял, что я – игрушка,
В тылу же купцы, да знать.
И твёрдо простившись с пушками,
Решил лишь в стихах воевать.

(Из поэмы «Анна Снегина»)

После провала мятежа левых эсеров в Москве, после разгрома восстаний в Ярославле и Муроме, после ликвидации Комуча (Комитета членов учредительного собрания в Самаре, состоящем, в основном, из эсеров, пришедшим к власти благодаря помощи белочехов из восставшего чехословацкого корпуса), после покушения эсерки Каплан на Ленина, а в этот ряд надо ещё поставить и расстрел царской семьи в Екатеринбурге – после всех этих грозных событий большевиками был объявлен массовый террор и бедному поэту Есенину, да и всем его поэтическим собратьям пришлось серьёзно задуматься: с кем идти? И Есенин этот выбор сделал – явно и на показ он объявил себя большевиком!

Небо – как колокол,
Месяц – язык,
Мать моя – родина,
Я – большевик.

Ради вселенского 
Братства людей
Радуюсь песней я
Смерти твоей...

(Из маленькой поэмы «Иорданская голубица»)

Эти стихи написаны в конце июня 1918 года, как раз накануне тех эсеровских мятежей, о которых я писал выше. Так что можно сказать, что Есенин провидчески опережал события и вовремя сделал «правильный» выбор. А ведь ещё совсем недавно (и двух лет не прошло), молоденький солдатик Есенин, служивший санитаром при военном госпитале в Царском Селе, в том самом госпитале, патронессой которого была сама царица Александра Фёдоровна, а царские дочери служили в этом госпитале в должностях простых сестёр милосердия, читал самой государыне и царевнам проникновенные стихи:

В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Берёзки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.

Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шёл страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.

На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть...
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.

Всё ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладёт печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.

(Цитируется по тексту из книги «Сергей Есенин» Ст. и С. Куняевых, из серии ЖЗЛ).

Эти стихи были прочитаны поэтом 22 июля 1916 года на торжественном приёме в честь императрицы, а написаны несколько ранее, значит, как раз ровно за два года до расстрела всей царской семьи в Екатеринбурге... Пророческий дар, ведь Есенин точно предсказал царевнам, что их «...тянет рукой неодолимой туда, где скорбь кладёт печать на лбу...». Становится страшно от таких совпадений!
И хотя Есенин и объявил себя большевиком летом 1918 года, но в душе оставался крестьянином, и память его сохранила такой умилительный случай из той ушедшей жизни: сестра милосердия царевна Анастасия выносит ему, молодому солдатику, горшочек сметаны из госпитальной кухни, и они вместе едят эту сметану одной ложкой... Об этом случае упоминает в своих воспоминаниях Надежда Вольпин, возлюбленная Есенина, слышавшая эту историю из уст самого поэта.
Как ни старался Есенин показать себя большевиком в грозном 18-м году, но в партию его не приняли, хотя он пытался вступить в неё, но очень влиятельный коммунист Георгий Устинов, тот самый, что потом проводит поэта в последний путь из гостиницы «Англетер», хотя и представлялся закадычным другом Сергея, но рекомендацию ему не дал, намекая, что в партии знают об эсеровском прошлом Есенина и ему надо замаливать этот грех. И Есенин замаливал. На первую годовщину Октября в ноябре 1918 года он вместе с ещё двумя своими знакомыми поэтами из «Московской трудовой артели художников слова» пишет знаменательную «Кантату», которую и читает с трибуны во время открытия мемориальной доски «Павшим за мир и братство народов» на Красной площади:

Спите любимые братья,
Снова родная земля
Неколебимые рати
Движет под стены Кремля.

Новые в мире зачатья,
Зарево красных зарниц...
Спите любимые братья,
В свете нетленных гробниц.

Солнце златою печатью
Стражем стоит у ворот...
Спите любимые братья,
Мимо вас движется ратью
К зорям вселенским народ.

Кинохроника сохранила для нас образ Есенина на этом выступлении. Блондинистый, с растрёпанными волосами, совсем молоденький поэт, он похож на дерзкого воробья, брошенного в стаю матёрых воронов от политики, ибо ведь и в кинохронику он попал исключительно в силу того, что его выступление на этом митинге шло за выступлением самого Ленина!.. Ленин навсегда остался для Есенина фигурой недосягаемой, он никогда не встречался с ним лично и потому его образ в творчестве поэта обобщён и символичен:

Ещё никто не управлял планетой,
И никому не пелась песнь моя
Лишь только он с рукой своей воздетой
Сказал, что мир – единая семья...

Но поэт пишет правду – никому из вождей он стихов не посвящал (Ленину посвятил в качестве посмертного в 1924 г.), в т.ч. и Льву Давидовичу Троцкому, с которым был лично знаком, так как «демон революции», как называли Троцкого, много интересовался процессами, шедшими тогда в среде революционной интеллигенции и немало способствовал развитию этих процессов в «нужном» направление. А нужное направление это заключалось в ниспровержении всего «старого и отсталого», как мыслилось большевикам-интернационалистам, прежде всего – православия, прежде всего того, что было связано с русской духовностью, а духовность русская – ведь неотделима от православной святости – и на неё был направлен главный удар! Под обеспечение этого удара революционная власть тогда, даже в самое суровое и полное лишений время, находила возможным выделять немалые средства. Так поощрялись и даже финансировались различные хулиганские группировки самостийных поэтов и сочинителей, будто бы независимые, а на деле контролируемые политическими органами. Такой группировкой была и группа «ордена имажинистов», организовавшаяся в начале 1919 года. Руководил ею некий Анатолий Борисович Мариенгоф (чуть не написал другую фамилию...), который был известен как завзятый графоман, писавший, к примеру, такие строки (стихами назвать не могу):

Даже грязными, как торговок
Подолы
Люди, люблю вас.
Что нам, мучительно-нездоровым
Теперь -
Чистота глаз
Савонаролы,
Изжога
Благочестия
И лести,
Давида псалмы,
Когда от Бога
Отрезаны мы,
Как купоны от серии.

Но зато Анатолий Борисович был знакомым самого Бухарина – идеолога большевиков! А Бухарин взял Мариенгофа (сына богатого еврейского купца) в литературные секретари издательства ВЦИК! Видимо, Бухарину очень нравились литературные таланты циника Мариенгофа и ему подобных, а на самом деле Бухарин своим аморальным партийным умом понял, что такие пачкуны, подобные Мариенгофу, могут быть орудием в руках партии для унижения и посрамления чувств верующих русских людей, для искажения вкуса, опошления всего, что осталось святого от «старого мира», в т.ч. бессмертной русской поэзии. Как в эту компанию попал Есенин? – Это остаётся для меня загадкой до сих пор. Конечно, действительность была страшной – голод, холод, политический террор. Надо было выживать, приспосабливаться. Лучше всего было прикинуться... дурачком, этаким «хулиганом», даже пошляком, «прицепившим к заднице фонарь». С такого и взятки гладки! Правда, приходилось отрабатывать паёк, получаемый от власти, надо было участвовать в хулиганских выпадах против православия, писать скабрезные стихи на стенах православных святынь... За все эти выходки Есенин поплатился тяжёлым душевным недугом, его светлая, восторженная душа погружается в мрак духовного распада и психической депрессии...

Если волк на звезду завыл,
Значит небо тучами изглодано.
Рваные животы кобыл,
Чёрные паруса воронов.

Не просунет когтей лазурь
Из пургового кашля-смрада;
Облетает под ржанье бурь
Черепов злахвойный сад.
........................................................

Сёстры-суки и братья-кобели
Я, как вы у людей в загоне.
Не нужны мне кобыльи корабли
И паруса вороньи.

Если голод с разрушенных стен
Вцепиться в мои волоса, -
Половину ноги моей сам съем,
Половину отдам вам высасывать...

Ну и так далее. Это из маленькой поэмы «Кобыльи корабли» – 1919 год... В общем, нечего сказать, Мариенгофу, который изо всех сил лез в закадычные друзья к Есенину, удалось многого добиться, психический недуг поэта именно тогда начал развиваться и не оставил его по гроб жизни. Правильно писал Николай Клюев – поэтический учитель Есенина по прошлой жизни, сам человек морально небезгрешный, но обладающий, всё-таки, русской душой. Он правильно вывел причину и следствие духовной болезни Есенина:

Тебя поил Мариенгоф
Кофейной гущей с никотином.
От оклеветанных Голгоф -
Тропа к иудиным осинам...

Так ведь всё и сбылось... Но ведь не за это же мы любим Сергея Есенина и его мятущуюся душу?.. Сумел же Есенин расчесться со своими дружками-имажинистами, написав: «У собратьев моих нет чувства Родины...» А у Есенина это «чувство Родины» – основополагающее, когда он обращался к нему, он писал удивительно прекрасные вещи, которые никто бы никогда написать не мог, кроме него:

Земля моя златая!
Осенний светлый храм!
Гусей крикливых стая
Несётся к облакам.

То душ преображённых
Несчислимая рать,
С озёр поднявшись сонных,
Летит в небесный сад.

А впереди их лебедь.
В глазах как роща, грусть.
Не ты ли плачешь в небе
Отчалившая Русь?

Лети, лети, не бейся,
Всему есть час и брег.
Ветра стекают в песню,
А песня канет в век.

Эти строки, между прочим, из той же маленькой поэмы «Иорданская голубица», где потом будет утверждение: «Я – большевик!» Да, приходится поверить самому поэту: «Если черти в душе гнездились, значит ангелы жили в ней...». Но это трагическое противостояние приведёт к ранней гибели поэта. Если почитать воспоминания этих друзей-имажинистов, прежде всего – печально знаменитый «Роман без вранья» Мариенгофа, то бросается в глаза, когда они пишут о Есенине, что они пишут о каком-то другом человеке – не о русском поэте, тонком лирике, наделённом необыкновенно проницательной душой и необычайно сильным чувством Родины, близости к земле, к природе, к русским людям, болеющим за Россию, кровно переживающим её беды – в общем всем тем, что реально есть в его стихах. Нет, на страницах этих воспоминаний кривляется и безумствует какой-то инфантильный скандалист, неумный, развращённый, самовлюблённый и морально ничтожный этакий enfant terrible – ужасный ребёнок, постоянно нуждающийся в опеке «старших товарищей». Мариенгофский «Роман без вранья», весь акцентированный только на описание взаимоотношений «великолепного» имажиниста с Сергеем Есениным, по существу, оказывается сплошным восхвалением «себя дорогого», своей исключительной личности, а Есенин – это его подопечный, ученик, такое кривое зеркало, в котором отражается мудрый и ироничный учитель беспробудного цинизма. А в действительности Сергей Есенин худшие свои стихи написал именно в те моменты, когда находился под влиянием имажинистов, вроде тех «Кобыльев кораблей». Когда же он освобождался от их влияния – уезжал в своё село Константиново к родителям, или даже оставался один в Москве и общался с нормальными людьми, когда он отправлялся в дальние поездки по России – вот тут-то у него и рождались великие произведения. Поэма «Пугачёв» написана им в то время, весной 1921 года, когда его «чёрный человек» – Мариенгоф отбыл на отдых в Крым, а закончено это великое произведение во время поездки Есенина в Среднюю Азию вместе с одним из высокопоставленных работников наркомата путей сообщения. в его служебном вагоне. «Пугачёв» закончен был летом 1921 года, что совпало с временем разгрома антоновских крестьянских армий на Тамбовщине, против которых были двинуты регулярные войска Красной Армии под командованием Тухачевского и Антонова-Овсеенко. Против восставших применялись самые жестокие репрессивные меры – вплоть до сжигания целых сёл, расстрела заложников, применения химического оружия. Но самое главное – восставшие всё-таки победили! – уже весной того года была отменена грабительская продразвёрстка – страшный бич крестьянства. На какой-то исторический момент русское крестьянство получило передышку, вплоть до «года великого перелома» – 1929, когда началась повальная коллективизация. Гибель крестьянской Руси Есенин переживал очень остро, как личную трагедию, достаточно внимательно перечитать «Пугачёва»...

Что это? Как это? Куда мы бежим?
Сколько нас здесь в живых осталось?
От горящих деревень бьющий лапами в небо дым
Расстилает по земле наш позор и усталость.
Лучше б было погибнуть нам там и лечь,
Где кружит вороньё беспокойным зловещим свадьбищем.
Чем струить эти пальцы пятёрками пылающих свеч,
Чем нести это тело с гробами надежд, как кладбище!..

«Пугачёв», без сомнения, является крупнейшим и наиболее мощным поэтическим произведением великого русского поэта. В нём в обжигающих стихах переплавилась великая эпоха борьбы и страданий, раскрылась душа России и душа её первого певца. Дальше для Есенина наступала пора распутий и поиска новых путей в жизни и творчестве. В начале 1922 года он знакомится с американской танцовщицей Айседорой Дункан, заключает с ней брак и уезжает в долгое турне по Европе и Америке, такое долгое, что его можно было бы назвать малой эмиграцией поэта. Кто знает, может быть, у него и возникали мысли остаться навсегда за рубежом, но это оказалось для него невозможным – он был слишком русским человеком, русским поэтом, всё творчество которого было бы совершенно невозможным без прямого и непосредственного общения с Россией. Западные нравы, особенно нравы деляческой Америки вызывали у него отвращение, он устраивал скандалы, вёл себя неадекватно и он порвал с Айседорой, так как она, любя, слишком опекала его, а он по натуре был бунтарём и всякую опеку над собой отвергал. Вернувшись в СССР, он пытается примириться с новой советской действительностью, как-то вписаться в неё, пишет «Русь Советскую», «Балладу о 26» (бакинских комиссарах), «Песнь о великом походе». Но всё это гораздо более слабые произведения, чем трагический и великий «Пугачёв». Лишь только к 1925 году Есенин снова возвысится до великих произведений, напишет «Анну Снегину», где уже в гораздо более спокойном тоне попытается осмыслить пройденный путь, ту вечную дорогу, которая всё равно – привела его на родину.

И вот я опять в дороге.
Ночная июньская хмарь
Бегут говорливые дроги
Ни шатко, ни валко, как встарь.
Дорога довольно хорошая,
Равнинная тихая звень,
Луна золотою порошею
Осыпала даль деревень.
Мелькают часовни, колодцы,
Околицы и плетни,
И сердце по-старому бьётся,
Как билось в далёкие дни...

К концу своего творческого пути Есенин вернётся к тому, с чего начал – к осознанию одной своей основополагающей мысли: «Дайте родину мою!» Родину его золотого сердца.

Художник Сергей Фролов.