Порох слова

Александр Карасёв. «Парк Победы. Роман в рассказах». – Екб.: Издательские решения, 2021. – 300 с.

Временные эпохи нашей жизни сменяются на глазах. Мы уже сейчас можем помнить несколько измерений: девяностые, нулевые, десятые. Поразительно они отличаются друг от друга.
Но герой проходит их и остаётся тем же.
В предисловии к своей книге «Парк Победы» Александр Карасёв пишет, что роман создан из рассказов и повестей. А так ли это на самом деле? Что заставляет читателя взглянуть на эту книгу как на единое целое?
Автору всегда виднее, что он имеет в виду, читатель же берёт чужое платье и присваивает его себе, подгоняя по размеру. А если платье велико или мало, читатель начинает надставлять его или распарывать. Мне этот текст сел по фигуре. Его цвет, форма и исполнение совпали с моими ожиданиями.

Текст неровный, но отделанный. Погладить его не удаётся, он местами может оцарапать. Но подобных произведений всегда мало, их нужно вылавливать из общего потока и рассматривать при дневном, а не при искусственном свете.
Что же есть в романе Карасёва такого, что заслуживает внимания читателя и беспрекословно берёт его в плен, надолго заставляя прокручивать перед собой простые сюжеты и обыкновенные лица? 
В основном это тон написанного. Немного едкий пристальный взгляд свысока, полудетское удивление: «…лобода – это неправильно… Но ничего это не неправильно, а просто по-украински…» («Предатель»). Мальчик, выбивающий бурьян тяпкой (сапкой) в собственной тени, выбивающий тень.

Это очень тонкая метафора, выбивание тени, чтобы появился свет. Он и дальше, взрослея и обращаясь в других героев, но оставаясь самим собой, продолжит очищать свой собственный свет от любых напластований неясности. Герой, который ведёт черту жизни не штрихом, а сплошной полосой.
Вся книга полна лиц, которые бы и не увидели мы в обычной жизни, не обратили внимания на них, если бы не мастерство автора и не его продолжающийся до конца «бой с тенью».
Вписанный в полотно книги цикл «Чеченские рассказы» сродни купринскому «Поединку». Он того же металлического цвета, с припылённой зеленью, с гранёной отчётливостью. Без страшных подробностей идущей где-то совсем рядом войны, иногда врывающейся колючими побегами. Эта война без войны ещё более правдоподобна своими одинокими громами и отдалённым гулом выстрелов. 

«Я смотрел на людей, а они смотрели на меня, в их спокойных взглядах не было враждебности. Я держал в руке автомат и стоял на чужой земле; чувство силы, опасности, гордости, чувство русского офицера… смешались во мне…» Всё сказано в этих строках. Всё основное – сказано. В чеченских главах нет смешения живого и мёртвого, здесь есть только взгляд с прищуром, достающий до глубинных страхов тех, кто этой войны не видел.
От этого сухого пороха слова становится ясно насколько человек близко подпускает к себе фантомы прошлого, и насколько он вообще способен выстоять перед ними. Автор так буднично описывает события, что читатель невольно погружается в его авторский мир. Карасёв не прикасается к пафосным «краскам» и не использует долгий трудный путь намёков и подсказок. Всё чётко в его тексте – войны развязываются людьми, война есть неотъемлемая часть жизни, её компонент, как, скажем, тромбоцит есть компонент крови.

Герой перемещается во времени, сменяет имена, но остаётся узнаваем. Здесь история героя, кажется, полностью известна автору. Автор знает о герое больше, чем сам герой. Все же другие «лица и персонажи», населяющие книгу, словно созданы затем, чтобы погрузить нас в описываемую эпоху и сделать своими современниками. Это автору удаётся блестяще. А эпоха меняется буквально на глазах, и вот из девяностых годов прошлого столетия выходишь в нулевые и следуешь дальше, ведомый интересом, – что там?.. А герой, несущий порох слова, всё так же сухо постреливает, но уже не по врагам, а по картонным мишеням. 
Карасёв смешивает далёкое туманное с туманным близким и тут уже создаётся картина скучной мирной современности: дом, работа, женщины.

И женщины у Карасёва выписаны немного грубовато, как и мужчины, по основному силуэту. Карасёв вообще лепит из того, что под рукой. Его герой не встречает необыкновенных людей, но во всех своих встречах ищет чего-то эдакого, какую-то загадку, зацепку. И юная Наташа из одноимённой повести, и поздняя Эльвира, – словно две ипостаси одной женщины, точнее, одного представления о женщине. Разница в том, что сама повесть про Эльвиру написана уже с большей иронией, с большей безнадёжностью и опытом. Там, где Наташа радовала надеждами, Эльвира ставит точку своей предсказуемостью, а точнее, тут виновато время, прошедшее от одной до другой, и обе разочаровывают. Обе «не те». Была Наташа, стала Эльвира, тоже ничего особенного, хоть они вроде бы и во всём должны устраивать героя, при них все те качества, которые герой ценит. Но нет. Обе они какие-то недокрученные. С ними можно жить, но порох не рванёт. С ними нельзя гореть. И если с первой есть надежда, то со второй никаких уже надежд, одна тоска, помноженная на горький опыт повзрослевшего героя.

Это невозможное желание взрыва заставляет «Парк Победы» дрожать изнутри. Но взрыва не происходит. Кажется, вот-вот, в новой строке сдетонирует и ахнет, смешается земля с небом, деревья скучного города полетят на воздух, детство навсегда отлепится от юности, а юность от взрослой разочарованности, пойдёт неостановимый верховой огонь, ведь вот он заготовленный материал, автор так и греет руки пустить его в работу. Но Карасёв ведёт свой текст как прелюдию к чему-то ещё более мощному, и она настолько многозначительна, что уже и не нужно ничего большего.

Александр Карасёв работает феноменально отточено. Слова и фразы стучат косточками, звук их чёток, но не резок. Темы волнуют, но не раздражают. Само свойство карасёвского текста – негерметичность. Текст пересыпается, но не пристаёт к рукам, не ползёт. Он имеет за собой намного больше того, что, кажется, видишь сразу. Это достигается близкородственностью и осведомлённостью автора о герое. Жить так, как живёт герой, автору несложно, – ничего не нужно выдумывать. Жизнь – лучшая книга. Стоит только заглянуть в обыкновенное непридуманное отечество героя и узнать в нём часть своего собственного. И снова подумать о порохе, который до времени припасён у каждого из нас и до времени сохраняется или для тлена, или для взрыва.