Иван Суриков и Сергей Есенин - родство в судьбе и в творчестве

К 180-летию русского народного поэта Ивана Захаровича Сурикова 

Сергей Александрович Есенин – самый прославленный из плеяды народных поэтов, выходцев из глубин русского села, имел свою, так сказать, поэтическую родословную. Он её ясно обозначил в стихотворении «О Русь, взмахни крылами...» от 1917 года, где в череде своих предтеч среди прямых предшественников назвал: первым – Алексея Кольцова, вторым – Николая Клюева, себя же поставил третьим. И как жалко и несправедливо, что он забыл здесь скромного, но очень значительного для понимания истоков природной русской есенинской музы поэта – Ивана Захаровича Сурикова, без опосредованного влияния которого, может быть, не состоялось бы и явление Есенина в нашем русском национальном самосознании, о чём мы ещё поговорим. Каждый настоящий поэт может считать себя таковым, если хотя бы одним своим произведением затронет тайные струны души народной и запечатлеется в ней навсегда, словно внесёт свой неповторимый ген в общий духовный генотип нации. Подчас и одного стихотворения, нескольких немудрящих строк, достаточно, чтобы создать такой неповторимый образ, который никакие бури и перемены грядущих веков не сотрут в русской душе. Ивану Сурикову удалось сделать это, он подарил России тонкую рябину...

Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына...

Есть несколько вариантов этого стихотворения, я привожу здесь тот, что стал народной песней. Это несколько сокращённый вариант реального стихотворения Ивана Сурикова, но песня, как-бы, сама себе создаёт свою канву, словно река, что прокладывает себе новое русло – это так характерно для русской природы с нашими тихими реками, разветвлёнными, подчас, на многочисленные старицы. Вот почему первоначальный вариант, созданный поэтом, находит отклик в народном сознании и сам начинает творить себя, сокращая, подчас, излишние строки, оставляя суть – тот трогательный, бередящий душу мотив...

Там за тыном, в поле,
Над рекой глубокой
Тихо, одиноко
Дуб растёт высокый...

Именно так надо петь: «высокый». Тогда это лучше сочетается с «глубокой». Вообще Сурикова часто упрекали в неточности рифмы, не очень понимая свойства старинного народного выговора некоторых слов, такого разымчивого, медлительного и душевного одновременно. Рябина, словно живой человек, жалуется в песне на свою судьбу...

Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться,
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться...

Удивительное очеловечивание природы здесь у Сурикова, так свойственное исконному русскому сознанию, которое в каждой былинке видит живое существо, а уж в стройной рябине и подавно...

Тонкими ветвями
Я б к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась...

Так и видится облик простой русской деревенской девушки, той же Алёнушки, словно сплетённый с узорными листьями нашей северной рябины. Но как горька ягода рябиновая, горька и судьба-разлучница...

Но нельзя рябине
К дубу перебраться,
Видно, сиротине
Век одной качаться.

Удивительно тонкие, лиричные слова этой песни написал простой русский мужик, родом из деревни Новоселово, что в Никольской волости Угличского уезда Ярославской губернии. Потомственные владения графов Шереметевых, крепостные крестьяне которых, дабы заработать на оброк своим господам, чтобы тем «весело и вольготно» жилось на Руси и в Европах, уходили на заработки, на «отхожий промысел» в большие города – в Москву и Питер, так как скудная северная верхневолжская земля добрых урожаев не давала, а господа были требовательные. Вот и отец Ивана Сурикова уходил на заработки в Москву, да видно, мужик был спроворный – вскоре немного разжился и завёл себе овощные лавки в «первопрестольной», и вытянул из деревни к себе своего сына Ивана, что до того рос на попечении мамушек и бабушек. Хоть и не сытое, но вольготное деревенское детство долго будет вспоминать Иван Суриков в своих простоватых стихах, которые, тем не менее, навсегда останутся с нами и которые мы часто повторяем, когда вылезаем из лощёных лимузинов, выезжая «на лоно природы», на пригородные «фазенды», или в памятные от предков родные палестины...

Вот моя деревня,
Вот мой дом родной!..

Напеваем мы, часто и не помня имени того, кто написал эти строки. Там ещё будет про санки, про крутую горку, на которой упал в сугроб с разлёта деревенский мальчишка. Потом он будет отогреваться на печке, а старая бабка рассказывать ему сказки... 

И начну у бабки
Сказки я просить;
И начнёт мне бабка
Сказку говорить:

Как Иван-царевич
Птицу-жар поймал,
Как ему невесту
Серый волк достал.

Слушаю я сказку –
Сердце так и мрёт;
А в трубе сердито
Ветер злой поёт...

Но детство кончилось, надо было зарабатывать на жизнь, помогать отцу в его небогатом мелочном торговом деле. А не с того ли начинал и Есенин? Его отец ведь тоже торговал в мясной лавке купца Крылова в Замоскворечье, был приказчиком. Тоже привёз своего сына Сергея из деревни, но судьба того сложилась иначе, ведь в Москве в десятые годы XX века существовал Суриковский литературный кружок, где и состоялись первые опыты молодого дарования, там, в детских изданиях этого кружка, основанного когда-то Иваном Захаровичем Суриковым и были опубликованы первые произведения будущего великого русского поэта! Так можно ли считать Сурикова первым учителем Есенина, давшего ему путёвку в литературу? Несомненно – да! Хотя сам Иван Захарович и не дожил до знакомства с новым светилом нашей словесности, но его поэтика – вот этот мир русской деревни прямо просматривается в стихах юного Есенина.

В зимний вечер по задворкам
Разухабистой гурьбой
По сугробам, по пригоркам
Мы идем, бредём домой.

Опостылеют салазки,
И садимся в два рядка
Слушать бабушкины сказки
Про Ивана-дурака.

И сидим мы, еле дышим.
Время к полночи идет.
Притворимся, что не слышим,
Если мама спать зовет.

Сказки все. Пора в постели…
Но а как теперь уж спать?
И опять мы загалдели,
Начинаем приставать.

Скажет бабушка несмело:
«Что ж сидеть-то до зари?»
Ну, а нам какое дело, –
Говори да говори.

Совершено суриковский мотив у Есенина в стихотворении 1915 года! Только если у молодого таланта ярко пробивается задорная, весёлая и бойкая детская любознательность, то у Сурикова гораздо больше грусти и смирения перед печальной судьбой. В другое время жил Иван Захарович, не было ещё в Москве, куда переселился из своей северной деревни скромный парнишка, ни литературных кружков для поэтов из народа, ни народного университета Шанявского, где потом будет учиться Есенин. Всё это предстояло создать и создание литературно-музыкального общества, что после назовут Суриковским кружком – это несомненная заслуга крестьянина Угличского уезда. Сейчас в литературе часто встретишь предвзятое отношение к Суриковскому кружку, дескать, не было там больших талантов, Есенину вровень, не поняли там его, хотели, чтобы он писал стихи о «горькой народной доле», а Есенин писал о сельских «королевах», о нежных страстях в стогу сена («Зацелую допьяна, изомну, как цвет...»), общий мотив стихов юного «леля» из рязанских палестин более цветастый, более праздничный и яркий, чем грустная муза сына крепостного крестьянина Ивана Сурикова. Да, всё так, но именно такие самородные, часто не имеющие образования, «лапотные» таланты пробивали дорогу для народного возрождения, уже не обременённого тяжёлым наследием крепостничества и неволи. Таким пришёл в Москву молодой Есенин и быстро завоевал свою славу, а вот Сурикову досталась иная судьба. Он должен был уныло торговать в лавках своего отца, а как же – надо платить оброк барину. Хотел было открыть свою торговлю, да не потянул, разорился, пошёл работать в типографию – хотел быть ближе к печатному делу, к литературе, к которой тянулся всей душой – да здоровье подвело, ранняя чахотка.
Образования не хватает Сурикову, он читает жадно, с запоем стихи Некрасова, Кольцова, Никитина – своих предшественников по описанию «тяжёлой доли» –, а в дуще звучать иные мотивы...

Белый снег, пушистый
В воздухе кружится
И на землю тихо
Падает, ложится.

И под утро снегом
Поле забелело,
Точно пеленою
Всё его одело.

Тёмный лес что шапкой
Принакрылся чудной
И заснул под нею
Крепко, непробудно…

Божьи дни коротки,
Солнце светит мало, –
Вот пришли морозцы –
И зима настала...

И тут мы видим удивительную перекличку раннего Есенина с его учителем, теперь уж можно сказать откровенно – учителем в его ранних поэтических опытах Иваном Суриковым.

Поёт зима – аукает,
Мохнатый лес баюкает

Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.

А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,

Но больно холодна...

Только у Есенина всё звонче, бойчей, задорней – ничего удивительного – другое время, другое воспитание и среда, уже без тяжёлой узды крепостной неволи, которая ведь накладывала отпечаток и на души человеческие и на отношение к миру. Отсюда «муза скорби и печали» у поэтов, родом из времён крепостничества, и как важно здесь было творчество таких бунтарей, как поэт Алексей Николаевич Плещеев («По чувствам братья мы с тобой, мы в искупленье верим оба и будем мы питать до гроба вражду к бичам страны родной...»), ставший крестным отцом для Ивана Сурикова в поэзии. Именно Плещеев отметил самобытный талант торгующего крестьянина с Ордынки, где шла мелочная торговля, чем пробавлялся бывший деревенский житель, именно с лёгкой руки Плещеева стихи "крестьянина Ивана Сурикова" впервые увидели свет в московских журналах.
Но революционером, как Плещеев, Суриков никогда не станет. Крестьянская терпеливая закваска всегда будет жить в нём. Он было попытается издавать журнал народной поэзии, испросит разрешение у властей – власти запретят – «смута!» Что ж, Суриков смирится, не привыкать, стать... Как этот случай удивительно отзовётся в судьбе Есенина! Он ведь тоже до последних дней жизни будет питать надежду издавать свой журнал отечественной поэзии «Россиянин», да ему не дадут – убьют на самом взлёте его желаний... Сурикова же убивала сама тягомотина жизни, постоянная бедность, нужда – надо было тянуть семью, помогать бедствовавшим родичам в деревне, выручать беспутного отца, который если и наторговывал что, так спускал в азартных играх... не до поэзии. И потому так удивительны и хрупки чудные строки самобытного поэта, который и в тоске мещанской повседневности мог находить алмазы красоты.

Ярко светит зорька 
В небе голубом, 
Тихо всходит солнце 
Над большим селом. 

И сверкает поле 
Утренней росой, 
Точно изумрудом 
Или бирюзой. 

Сквозь тростник высокий 
Озеро глядит. 
Яркими огнями 
Блещет и горит...

Конечно, всё это мы найдём и у юного Есенина:

Сыплет черёмуха снегом,
Зелень в цвету и росе.
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе.

Никнут шелковые травы,
Пахнет смолистой сосной.
Ой вы, луга и дубравы, –
Я одурманен весной...

Подражательство? – Нет, всё бойчее, ярче, красочней, чем у Сурикова. Так и должно быть: ученик превзошёл своего учителя. Так ведь этого и хотел Иван Захарович Суриков! – Для того он издавал на последние гроши сборники крестьян-самоучек, всё искал алмаз народной поэзии, для этих целей основал в 1872 году свой Суриковский литературно-музыкальный кружок, который часто не имел своего пристанища, кочевал по разным литературным гостиным и клубам, но дело своё делал – таланты народные раскрывал и как мог – поддерживал. Творчество самого Ивана Захаровича, наконец, нашло своё признание – в 1875 году его приняли в Общество любителей российской словесности, стали выходить сборники стихов поэта-самоучки. Жаль, жить ему оставалось недолго, чахотка убивала его. Не помогло и лечение кумысом в степях под Самарой в 1877 году и поездка в Ялту – на первые серьёзные гонорары за издания своих сборников. Поздно. В 1880 году он скончался в Москве, не дожив до сорока лет... Могила его на Пятницком кладбище в Москве не забыта, там стоит массивный кубический памятник, так не идущий к тонкой, ранимой музе самобытного поэта. Никто не догадался посадить на его могиле рябину – горькое и красивое дерево, воспетое народным поэтом, ставшее символом его творчества, как и белая берёза, что стала символом великого ученика Ивана Сурикова – Сергея Есенина, так далеко ушедшего "разухабистой гурьбой" в своём творчестве от учителя, но оставшегося, как и он, преданным до конца дней памяти простого крестьянского труда и чувству красоты своей родной земли.