Ко дню рождения Аркадия Тимофеевича Аверченко: Встреча с Николаем II, которой не было (часть 2-я)

Часть 2-я (часть 1-я в №137).

Он
Был
Настолько
Самобытен,
 

Что
Позабыл
Совсем
О быте.

Нет, у Аркадия Тимофеевича Аверченко, который и в самом деле был весьма самобытен, с бытом все было нормально. Не в том плане, что у него была хорошая, заботливая жена, готовящая обед и ужин (жены у него никогда не было), а в том, что зарабатывал он хорошо, и ему вполне хватало поесть в ресторане или красиво одеться. Он был талантлив и успешен, став знаменитым писателем-сатириком, не имея толком образования. В школу он не ходил, а когда его отец – купец – разорился, пошел работать в пятнадцать лет.Когда же Аверченко, которого сравнивали с Чеховым и Марком Твеном, стал во главе нового журнала «Сатирикон», это издание читал сам Николай II, собирая подшивки издания. Судя по его переписке с супругой, в императорской семье творчество Аверченко любили. Так, в феврале 1916 года Александра Федоровна писала мужу, что их дочки читали вслух рассказы Аверченко о детях. А два года спустя, незадолго до гибели, царь упомянул в своем личном дневнике, что начал читать «Синее с золотом».

С императором Аверченко никогда не встречался, хотя был не прочь это сделать, о чем говорила вот эта публикация в «Новом Сатириконе»:
«…Однажды в начале мая 1910 года (числа точно не помню) я был приглашен по телефону приехать в Царское Село.
Звонил адъютант бывшего царя, граф Чубатов:
– Государь очень хочет познакомиться с вами; приезжайте завтра утром запросто. Форма одежды – жакет.
На другой день ровно в 12 часов утра я встретился с царем на усыпанной гравием дорожке сада, примыкающего к Царскосельскому дворцу.
– Вот вы какой! – приветствовал меня Николай. – Я думал, вы старше.
– Это и для меня удивительно, ваше величество, – возразил я, – как я еще не превратился в дряхлого старика? При ваших дурацких порядках человек в 20 лет может колесом согнуться!
– А что? – насторожился царь, бросая на меня недоумевающий взгляд исподлобья.
– Цензура душит. Прямо сил нет.
– Неужели? Я об этом и не знал, – мягко заметил Николай (вообще, в обиходе он был чрезвычайно мягок и вежлив).
– Ну, как же. Прямо дышать нельзя.
Почему-то этот разговор был ему не совсем приятен. Но он не показал виду и деликатно перевел разговор на другое:
– Читал ваши сочинения. Мне нравится. Много есть смешного.
Я тоже читал его произведения: манифесты, рескрипты и прочее. Но мне они не нравились, хотя в них было еще больше смешного, чем в моих рассказах.
Конечно, я не сказал этого вслух, но про себя подумал: “А что если поговорить с ним о делах российских совершенно откровенно, по душам, без утайки, называя вещи своими именами, критикуя все плохое и без уверток освещая все недостатки?”.
Правда, для беседы с царем это была не совсем удобная тема, и от нее за версту несло бестактностью, но я подумал: “Мы здесь только вдвоем, нас никто посторонний не слышит, а если бы даже что-нибудь вышло, то я могу от всего отпереться. Знать, мол, ничего не знаю, ведать не ведаю, а с царем беседовал только о жаркой погоде и разведении шампиньонов”.
Поди-ка потом докажи, что нет.
– Ваше величество, – воскликнул я в приливе какого-то неукротимого, неожиданно нахлынувшего экстаза. – Позвольте мне поговорить с вами откровенно!
– Сделайте одолжение, – спокойно сказал Николай, протягивая мне портсигар. – Вот скамеечка – присядем. Ну-с?
– Ваше величество! Конечно, не мое дело вмешиваться, но я должен сказать: с правительством у вас что-то неладное!
Он слегка поднял одну бровь и характерным, одному ему присущим движением потянул книзу ус:
– А что?
– Да как же! Неужели вы сами не видите, ваше величество?! Разве это министры? Дурак на дураке, жулик на жулике!
Он снисходительно улыбнулся в ус.
– Вы еще очень молоды, Аркадий Тимофеевич, чтобы судить их. Уверяю вас, это все достойные люди.
– Ну, полноте – достойные! Вся Россия стоном стонет от этих достойных людей. Думу они совершено игнорируют, продовольствие расстраивается, армия воюет почти голыми руками, внутри страны все завалено – народ ропщет – неужели вы это не знаете?
– Нет! – резко, почти грубо воскликнул он.
– Так знайте, – разгорячился и я в свою очередь. – Должны же вы знать об этом! Не забывайте, что вас называют Помазанником. Не зря же вас мазали, прости Господи!
– Конечно, не зря, – пожал он плечами. – Григорий Ефимович говорит, что на мне почиет благодать Божия.
– Свинья он, ваш Григорий Ефимович, – отрывисто сказал я. – Послушайте, дорогой мой, ну, допустимо ли это? Возьмите того же “Григория Ефимовича”, как вы его называете. Ведь вы все-таки царь и Александра Федоровна царица – ну, допустимо ли, чтобы вы оба сделались посмешищем всей Европы и Америки? Ну, можно ли допускать, чтобы это грязное животное с наружностью банщика и ухватками конокрада бродило по вашим дворцам, заходя во все спальни, с видом своего человека?! Вы меня простите, Николай Александрович, я, может быть, говорю резче, чем нужно, но… Неужели вы сами не чувствуете всего этого?! Ведь вы человек неглупый, я знаю, и если бы ваши подхалимы-советники…
– Да Григория я, пожалуй, прогоню, – задумчиво сказал царь, гася сапогом докуренную папиросу.
– Мало! Ваше величество, этого мало. Нужно подумать не только о себе, но и о великой России!
Он опустил голову и прошептал:
– А что же я могу еще сделать? Кажется, все делаю.
Я сказал отрывисто и жестко:
– Дайте ответственное министерство.
– Но ведь тогда мой авторитет как Помазанника Божия будет поколеблен…
– А какой вам дурак это сказал? Наоборот, возрастет. Вы сразу сделаетесь популярным государем. Ах, ваше величество! Если бы вы знали, как легко государю сделаться популярным! Мне, честному человеку, нужно десяток лет употребить на то, чего вы можете достичь в один день. Народ добр, кроток и незлопамятен. Дайте ответственное министерство, исполните свой же манифест 17 октября (ведь обещали же) – да ведь вас на руках носить будут! Вот теперь вы без многочисленной охраны нос на улицу боитесь высунуть, а тогда – гуляйте себе пешком по Невскому от 2 до 4 по солнечной стороне, и вы увидите, какой восторг будет вас сопровождать. Трудно вам дать, что нужно? Эх, будь я царем!
– Так вы думаете: дать ответственное министерство? – спросил царь, наморщив сосредоточенно рыжеватые брови.
– Чего тут думать! Я не индюк. Это без думанья ясно, как палец.
– Ну… попробуем. Так и быть послушаю вас, а там будет видно…
Он взял меня под руку и повел во дворец.
Через 10 минут указ о назначении ответственного перед Думой и народом министерства был нами составлен и проредактирован.
Николай позвонил:
– Отправить для распубликования!
P.S. Все это было бы, если бы царь захотел со мной разговаривать и послушался меня в свое время.
А так как он разговаривать со мной не хотел, преклоняя вместо этого ухо к устам холопов, льстецов и лизоблюдов, то вот оно все так и вышло.
Пусть пеняет сам на себя...»
Странное ощущение вызывает это любопытное произведение. Читая его, забываешь для какого времени оно написано. Вечная проблема нашей постоянно мятущейся интеллигенции. Желание, чтобы было, как лучше, а получается, как всегда. Вот и Аверченко, который по рассказам встретил известие о революции в ресторане с друзьями, человек, который писал о недостатках самодержавия, радовался его свержению, оказался большевиками выгнанным из страны и вынужденным вследствие этого эмигрировать за границу.

Современный журнал «Чехия сегодня» так рассказывает об этом периоде жизни писателя:
«…17 июня 1922 года Аверченко перебирается на постоянное место жительство в Прагу, где и проводит последние годы жизни, снимая номер в отеле “Злата Гуса” на Вацлавской площади. В 1923 году в берлинском издательстве “Север” выходит сборник его эмигрантских рассказов “Записки Простодушного”. Жизнь вдали от Родины, от родного языка была очень тяжела для Аверченко; этому были посвящены многие его произведения, в частности, рассказ “Трагедия русского писателя”. В Чехии Аверченко сразу же приобретает популярность; его творческие вечера пользуются шумным успехом, а многие рассказы переводятся на чешский. Работая в известной газете “Prager Presse”, Аркадий Тимофеевич пишет много искромётных и остроумных рассказов, в которых всё же чувствуется ностальгия и огромная тоска по старой России, навеки канувшей в прошлое. 
………
Задолго до Дейла Карнеги у Аверченко появился цикл рассказов под названием “ПАНТЕОН СОВЕТОВ МОЛОДЫМ ЛЮДЯМ, или Вернейшие способы, как иметь успех в жизни”. Кроме того, был очень интересен цикл “ДЮЖИНА НОЖЕЙ В СПИНУ РЕВОЛЮЦИИ”.
Этот цикл рассказов, объединённых общим замыслом, является одним из ярких произведений Аркадия Аверченко. В нём он сравнивает жизнь в дореволюционной и в советской России, и, как вы прекрасно понимаете, отнюдь не в пользу последней. Октябрьскую революцию сатирик воспринимает как чудовищную ошибку и спрашивает: “Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, – разве это революция? Революция – сверкающая прекрасная молния, революция – божественно красивое лицо, озаренное гневом Рока, революция – ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака!.. Похоже на эти сверкающие образы то, что сейчас происходит?”. Цикл состоит из предисловия и двенадцати рассказов:

Поэма о голодном человеке
Фокус Великого кино 
Трава, примятая сапогом
Чертово колесо
Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина
Новая русская сказка
Короли у себя дома
Усадьба и городская квартира
Хлебушко
Эволюция русской книги
Русский в Европах
Осколки разбитого вдребезги

В рассказе про рабочего Пантелея Грымзина Аверченко описывает его жизнь до и после Революции, а затем делает неутешительный вывод: “Эх, Пантелей, Пантелей... Здорового ты дурака свалял, братец ты мой!.”, имея в виду, естественно, революцию. “Новая русская сказка” представляет собой современный вариант “Красной Шапочки”, но в ней появляется новый персонаж – “Заграничный мальчик” (Лев Троцкий), который не только сбивает доверчивую девочку с верного пути, но и подстрекает к разным преступлениям, сваливая вину на бедного Волка. Очень трогательным стал рассказ “Трава, примятая сапогом”, где автор показывает, как из-за войны маленькая девочка мгновенно взрослеет: вместо того, чтобы играть в куклы, она рассуждает о совершено взрослых вещах: “Скажи, неужели Ватикан никак не реагирует на эксцессы большевиков?”. В рассказе “Короли у себя дома” изображены два вождя революции – Ленин и Троцкий, но весьма оригинально: первый – в женском образе, а второй – в мужском, намекая на то, что главным в революции был именно Троцкий, а не Ленин. Здесь автор хочет показать разницу между “парадной” стороной жизни и “внутренней”, находящейся за Кремлёвской стеной. Апофеозом цикла становится заключительный рассказ “Осколки разбитого вдребезги”, где Аверченко приходит к неутешительному выводу: как нельзя склеить разбитую вдребезги хрустальную вазу, так невозможно и вернуть прежнюю жизнь. Возможно, сатирик чересчур её идеализировал и необъективно восхвалял, ведь не всем в России одинаково хорошо жилось до революции, но, видя новые порядки, он считал должным обращать на них внимание и критиковать в свойственной ему формах памфлета и фельетона…»
Конечно, эмиграция есть эмиграция. Кто-то нашел себя за границей, кто-то нет. Что касается Аверченко, он продолжал заниматься творчеством и там.
Что касается личной жизни, то он не любил ни особо говорить о ней публично, ни делать достоянием чужих людей. Не потому, что личная жизнь была у него нетрадиционной, о чем обожают поговорить в наши креативные дни. Просто, имея отношения с женщинами, заводя постоянно романы, он не имел и не собирался заводить семью.
Перспектива женитьбы приводила его в панику. Может, поэтому он больше имел дело с замужними дамами, а, охладев, передавал объект своих вожделений кому-то из приятелей. Как, скажем, он поступил с Софьей Наумовной Меттер – первой известной нам пассией петербургского периода. Позже Софья Наумовна стала женой художника Реми, близкого друга Аверченко и соучредителя «Нового Сатирикона». 

Роман протекал с 1909 по 1910 год. По профессии эта женщина, судя по адресным справочникам, была зубным врачом. Около 1912 года началось его увлечение актрисой Александрой Яковлевной Садовской, которой был посвящен сборник «Круги по воде». 

В то время она была замужем за антрепренером питерского Нового драматического театра Анатолием Левантом.

Постепенно тайный роман с Садовской – матерью троих детей стал обрастать множеством слухов. Поговаривали даже, что последнего ребенка Садовская родила от него. Кто знает?

Однако, главным романом в его жизни была любовная связь с оперной певицей Елизаветой Петренко, успешно выступавшей и в России, и за рубежом, которая к тому времени была уже в разводе. 

Они познакомились в 1914 году в Петербурге. Быстро стали встречаться, понравившись друг другу. Аверченко тогда уже расстался с Александрой Садовской, 

Как вспоминала потом писательница Тэффи, на именины Аркадия, которые он отмечал в ресторане «Вена», Петренко подарила ему портсигар, который был из золота и украшен бриллиантовой фигуркой мухи. Летние отпуска певица проводила в родной деревне Ахтырка под Харьковом. Туда к ней и приезжал писатель.
 
Они расстались, когда Аверченко эмигрировал в Европу, а Елизавета осталась в России. Но и после разлуки продолжали обмениваться нежными письмами.

В эмиграции новые увлечения, и снова актрисы. Так, известная книга писателя «Записки Простодушного» (1921) была посвящена Юлии Горской, актрисе его собственного театра «Гнездо перелетных птиц», с которым Аверченко гастролировал сначала в Севастополе, потом в Константинополе. 

Затем появилась Раиса Павловна Раич, вошедшая в его жизнь вместе с мужем – актером и антрепренером Евгением Искольдом. И это трио – Аверченко, Раич, Искольд было неразлучным в 1922-1924 годах.

И все-таки в судьбе известного человека любопытно не только, каким он был ловеласом и был ли он им, более важно, каким он был человеком. А вот в обычной жизни Аверченко был достаточно чувствительным и где-то очень ранимым. Об этом можно судить по истории, поведанной им самим: 

«…“Меня однажды очень обидели слова моего друга, писателя, с которым мы встретились на каких-то похоронах... Увидев меня, он подошел и сурово спросил:
– Зачем вы здесь?
– А почему же мне не быть здесь?!
– Гм. Что же здесь смешного?!”…»

Само появление писателя на похоронах изначально было воспринято как скверный анекдот и неостроумная шутка, но Аверченко сумел и этот факт обратить в свою пользу, блестяще высмеяв данную ситуацию в очередном рассказе. 
Именно таким доверчивым человеком, которого легко можно было обидеть, писатель выглядел в глазах современников. 
«Вот, что вспоминает о своём друге Пётр Пильский: “Мой глаз приятно подмечал в Аверченко ту мягкую естественную, природную воспитанность, которая дается только чутким и умным людям. Его очарование в обществе было несравнимо. Он умел держать себя в новой и незнакомой среде легко, в меру свободно, неизменно находчивый, внимательный, ясный, равный и ровный со всеми и для всех. Это большое искусство, им может владеть только талантливая душа, и Аверченко был дан дар пленительного шарма. Он покорял. Но рядом с этой веселостью, внешней жизнерадостностью теперь в его отношение к людям вплелась еще одна заметная нить: он был внимателен и заботлив к другим. Последний раз мы пообедали в “Золотом льве”, там же, где он остановился. Все было уже уложено. Чемоданы стояли внизу, в передней. Поезд отходил в шесть вечера. Мы поехали на вокзал и там простились. Смеясь, он, между прочим, сказал мне: – Лучший некролог о тебе напишу я. И шутливо прибавил: – Вот увидишь. – Подожди меня хоронить, – ответил я. – Мы еще увидимся. Но увидеться было не суждено, и некролог пришлось писать не ему обо мне, а мне о нем”. Аркадий Обухов вспоминал: “Характерный штрих для Аверченко – человека, вечно молодого, мальчишески-дурачливого. Спасаясь от большевиков, где-то около Севастополя, он попал на миноносец, на котором было, по его словам, три моряка, семь гимназистов и два испуганных человека. Аверченко предложили «пост» хозяина миноносца. – Вот, знаешь, где я получил настоящее удовольствие! В течение двух дней я был заправским капитаном самого настоящего миноносца! Это, брат, тебе не фельетоны писать…” Самое парадоксальное, что талант этого яркого сатирика высоко оценил и ещё один его современник – В. И. Ленин: “Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять”, хотя, как вы помните, Аркадий Аверченко неприглядно и обидно вывел вождя мирового пролетариата в женском образе в цикле рассказов “Дюжина ножей в спину революции”». 
Последней работой писателя стал роман «Шутка Мецената», написанный в Сопоте в 1923 году, изданный после его смерти. 

В последний год у писателя обострилась болезнь глаза. В 1925 году ситуация совсем осложнилась. Ему пришлось лечь на операцию по удалению поврежденного глаза. Однако, хирургическое вмешательство прошло с осложнениями, он долго не приходил в себя после наркоза. Начались проблемы с сосудами, сердцем и почками, и по-настоящему прийти в себя ему так и не удалось. 12 марта писателя не стало.