«Над тем, что мною написано, я не раз плакал...»

К 160-летию со дня кончины русского поэта Ивана Никитина

Удивительным образом два замечательных русских поэта родились почти в одно и то же время в провинциальном городе Воронеже. Алексей Васильевич Кольцов 15 октября 1809 года, а Иван Саввич Никитин – 3 октября 1824 года (по новому стилю). Необычное совпадение дат: 15 октября по новому стилю – это 3 октября по-старому. А 3 октября по новому стилю – это 21 сентября по-старому – это дата рождения ещё одного великого русского поэта из народа – Сергея Есенина... Тут невольно задумаешься! Но и умерли воронежские поэты Кольцов и Никитин примерно в одно и то же время года – октябре-ноябре. Кольцов скончался от чахотки в 1842 году, а Никитин – и тоже от чахотки! – в 1861. Кольцову на момент смерти было 33 года, Никитину – 37... Происхождение их было схожее – оба из мещанской среды пыльного и степного города Воронежа, родители их занимались торговлей – отец Кольцова был прасолом – торговцем скотом, а отец Никитина имел свечной заводик, держал ещё постоялый двор и штат ямщиков.
И вот из этой торгашеской, скопидомской среды, где, казалось, всё, все интересы были подчинены только одному – извлечению прибыли и мелкой наживе – из этой среды вышли два удивительных, тонких лирика, два замечательных цветистых русских голоса запели, будто в степных травах расцвели несказанные цветы. И призвание своё они словно передавали по наследству – когда умер Кольцов, то Никитину было 18 лет, и он начал пробовать себя в поэтическом деле, подражая, разумеется, первоначально своему великому предшественнику. Очень схожая картина с историей Пушкина и Лермонтова – когда погиб Пушкин в начале 1837 года, Лермонтову было 22 года, а родился он... 15 октября 1814 года – ровно через 5 лет после рождения Кольцова! Как Пушкин (так считается) символически передал факел классической русской поэзии в руки Лермонтова, так и Кольцов, словно бы оставил наследника в деле русской народной поэзии – своего земляка Ивана Никитина. 

«На заре туманной юности...» (вспоминается строка Кольцова) оба они испытали одни и те же препоны в деле раскрытия своего таланта. Алексея Кольцова не понимал его отец, заставлял заниматься скупкой скота, гонял его по степям, не мог почувствовать тонкую, словно интеллигентную, – откуда бы? – душу своего сына, лишил его юной любви – продал в крепостное рабство простую девушку из прислуги, которую полюбил юный поэт. А Иван Никитин даже и подумать не смел в молодости о любви, о создании семьи – надо было работать, содержать постоялый двор на окраине Воронежа, управляться с ямщиками – а всё потому, что отец его разорился, продал свой свечной заводик за долги, пробавлялся мелкими сделками на рынке, запил... Всё эту жизнь очень подробно описал Никитин в своей самой значительной поэтической вещи – поэме «Кулак». Так же как в этой поэме, жена «кулака» (так в те времена звали мелких торгашей на рынке), мать Никитина рано умерла, не выдержав вздорного характера супруга и тягот разорения, а сам молодой поэт вынужден был бросить семинарию, где хорошо учился и думал после поступать в университет и принуждён был до самой ранней смерти волочить на себе груду отцовских долгов, являясь содержателем постоялого двора, торгуясь с постояльцами за каждую копейку, слушая день и ночь мат-перемат извозчиков и всяких бродячих людей. Как в этой унылой среде рождались стихи – Богу известно! Но они рождались...

Под большим шатром
Голубых небес –
Вижу – даль степей
Зеленеется.

И на гранях их,
Выше тёмных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.

По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.

Посмотрю на юг –
Нивы зрелые.
Что камыш густой,
Тихо движутся;

Мурава лугов
Ковром стелется,
Виноград в садах
Наливается.

Гляну к северу –
Там, в глуши пустынь,
Снег, что белый пух,
Быстро кружится;

Подымает грудь
Море синее,
И горами лёд
Ходит по морю;

И пожар небес
Ярким заревом
Освещает мглу
Непроглядную…

Это ты, моя
Русь державная.
Моя родина
Православная!..

Это отрывок из первого опубликованного стихотворения Никитина от 1853 года, написанного на большом патриотическом подъёме в начале Крымской войны, когда на Россию ополчился союз европейских держав – Англии и Франции, вместе с Османской империей. До этого Никитин посылал свои стихи в разные издания, но даже в Воронеже их не публиковали, считая его произведения слабыми, подражательными Кольцову. Всё дело решил случай – знакомство Никитина с интересным и богатым человеком, меценатом своего рода – Николаем Ивановичем Второвым, который собрал в Воронеже литературный и краеведческий кружок. Стал ходить в этот кружок и Никитин и через Второва, с которым он до конца своих дней сохранил самые дружеские отношения, находился в оживлённой переписке, когда его покровитель уехал в Петербург, Никитин смог выйти на местные, а потом и на столичные издания. Стихотворение «Русь» с его пафосным патриотическим накалом, опубликованное в воронежской газете, затем было перепечатано и столичными изданиями. Заинтересовались творчеством Никитина высокопоставленные особы, сам тогдашний вице-директор департамента полиции граф Дмитрий Толстой оказал покровительство провинциальному таланту, и вот уже и первые сборники стихов «нового Кольцова» появились на прилавках магазинов. И никто тогда в начале 50-х годов XIX века не разглядел в новом стихотворце не столько лирический, сколько остро социальный мотив. Даже Чернышевский – лидер тогдашних либералов – обрушился с критикой на, казалось бы, официозный стиль произведений Никитина. Меньше всего Никитин был причастен к официозу – хоть государственному, хоть православному! Он, воспитанный в мещанской, рыночной среде среди жадных и мелочных провинциальных барыг – он всей душой ненавидел эту среду и готовил для неё своего рода поэтическую бомбу – поэму «Кулак». Поэма «Кулак» – это целая повесть в стихах о нравах тогдашней российской провинции, всё действие которой концентрируется вокруг местного рынка – где если торгуют, то обмишуривают, обманывают, обвешивают, лгут на каждом шагу, при этом беззастенчиво клянутся Богом и всеми святыми. Торговцы унижаются перед богатыми покупателями, чтобы тут же обмануть их, впарить негодный товар, чем и занимается «герой» произведения – местный «кулак», а на самом деле отпетый проходимец, то ли торговец, то ли посредник, в общем – дилер, говоря нынешним убогим языком. Это произведение Никитина вполне современно и сейчас – целые сонмища таких проходимцев лезут на нас с самыми немыслимыми предложениями и завлекалками – и с экранов телевизоров, и из продувных рекламных роликов на радио, и из вездесущего интернета. И что удивительно – и полтора века назад всё было то же самое, только без интернета. А так торговали всем! – даже собственными дочерьми, что и делает этот «кулак», фактически продав свою дочь богатому жениху (у которого пальцы веером и любимая фраза: «Что для нас деньги – пыль-с!») и отказав любимому парню своей Сашеньки, так как тот был простым плотником. Потом, когда у героя произведения умирает жена, то его богатый зять и копейки не даёт ему на похороны матери своей жены.

Таковы были нравы в предреформенной России накануне переломного для страны 1861 года, года отмены крепостного права. Неудивительно, что такое произведение, как поэма «Кулак», написанная с болью, с желчью, с огромной обидой за свой народ, который теряет человеческий облик, превращается в рыночное стадо, было с интересом встречено прогрессивной публицистикой того времени, о нём положительно отозвался виднейший тогда литературный критик либерального лагеря Добролюбов. Социальный мотив никогда не покидал произведения Никитина даже в его лирических творениях, ставших особенно знаменитыми в народе. Таково его самое известное творение – знаменитое стихотворение «Ехал из ярмарки ухарь-купец...», ставшее народной песней.

Ехал из ярмарки ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец!
Стал он на двор лошадей покормить,
Вздумал деревню гульбой удивить.
В красной рубашке, кудряв и румян,
Вышел на улицу весел и пьян.
Собрал он девок-красавиц в кружок,
Выхватил с звонкой казной кошелёк.
Потчует старых и малых вином:
«Пей-пропивай! Поживём – наживём!..»

Как это всё знакомо Ивану Никитину! – эти щедрые, казалось-бы, ухватистые купцы. А на самом деле, сыпля казной, они бессовестно покупают нищий народ, тех же деревенских девушек, которым зачем-же напиваться без дела на потеху заезжему бесстыднику? А между тем...

Морщатся девки, до донышка пьют,
Шутят, и пляшут, и песни поют.
Ухарь-купец подпевает-свистит,
Оземь ногой молодецки стучит...

...К девке стыдливой купец пристаёт,
Обнял, целует и руки ей жмёт.
Рвётся красотка за девичий круг:
Совестно ей от родных и подруг,
Смотрят подруги – их зависть берёт.
Вот, мол, упрямице счастье идёт!

На наших глазах разворачивается чудовищная картина покупки «живого товара»– скромной деревенской девушки, что нужна ухарю-купцу на одну ночь, понятно зачем... И ведь что удивительно, подруги не осуждают такое поведение богатого бесстыдника и завидуют подруге – её покупают, ей «счастье идёт»! Да что-же это за деревня такая? Неужели это – русский крестьянский мир с его вековыми традициями и понятиями родовой и семейной чести... Что же это за деревня, где же деревенские парни, что постояли бы за своих девок, врезали бы этому купчишке по шее, да так, что тот бы летел, переворачивался – уже без казны и без штанов. Заметьте – в этом стихотворении парней в деревне, словно бы, совсем нет – одни девки, да их родители, которые готовы за купеческое серебро легко продать своих дочерей.

Девкин отец своё дело смекнул,
Локтем жену торопливо толкнул.
Сед он, и рваная шапка на нём,
Глазом мигнул – и пропал за углом.
Девкина мать расторопна-смела.
С вкрадчивой речью к купцу подошла:
«Полно, касатик, отстань – не балуй!
Девки моей не позорь – не целуй!»
Ухарь-купец позвенел серебром:
«Нет, так не надо… другую найдём!..»

Вот на этом месте обычно и заканчивается песня, сложенная на стихи Никитина. Народное сознание, как-бы, стыдливо опускает занавес над тем, что было дальше...

Вырвалась девка, хотела бежать.
Мать ей велела на месте стоять...
Звёздная ночь и ясна и тепла.
Девичья песня давно замерла.
Шепчет нахмуренный лес над водой,
Ветром шатает камыш молодой.
Синяя туча над лесом плывёт,
Тёмную зелень огнём обдаёт.
В крайней избушке не гаснет ночник,
Спит на печи подгулявший старик,
Спит в зипунишке и в старых лаптях,
Рваная шапка комком в головах.
Молится Богу старуха жена,
Плакать бы надо – не плачет она,
Дочь их красавица поздно пришла,
Девичью совесть вином залила...
Что тут за диво! и замуж пойдёт…
То-то, чай, деток на путь наведёт!
Кем ты, люд бедный, на свет порождён?
Кем ты на гибель и срам осуждён?

Вот как должна заканчиваться эта песня – вот таким беспощадным вердиктом поэта русский народ осуждён на гибель и срам! Это очень горько осознавать, но без этого осознания мы не поймём истинного смысла творчества Ивана Никитина, который, конечно, выбивается из круга лирических поэтов, и если бы он прожил подольше, то талант его развернулся бы в эту сторону. Всё это ясно осознал сам Некрасов – лидер тогдашней революционной поэзии, он и пригласил Ивана Никитина в столицу, работать в журнале «Современник» – главной демократической трибуне пореформенного времени. Никитин побывал и в Москве, и в Петербурге, его дела немного поправились к концу 50-х годов, он смог открыть в Воронеже книжную лавку, которая стала популярной, туда приходили поглазеть на «знаменитого поэта», стихи его уже широко печатались, поэма «Кулак» вышла отдельным изданием и принесла автору невероятный по тому времени гонорар – 2 тысячи рублей! – два миллиона на нынешние пустые деньги. На эти средства Никитин и смог открыть своё книжное дело. Но дни его были уже сочтены – чахотка убивала поэта. Последний год его жизни был труден, и печально осознавать, что он умер как раз в год великого исторического перелома, когда «по мании царя», а на деле – в силу безвыходных для царского правительства обстоятельств, было отменено крепостное право. Но эта «революция сверху» не произвела какого-то бурного влияния на простой народ. Русский народ, задавленный нуждой и бесправием, поначалу просто не понял эту реформу. Привычка пребывать в рабстве, к сожалению, сказывалась. Иван Никитин всё это ясно видел и писал в письме своему покровителю Николаю Ивановичу Второву в Санкт-Петербург:
«Я соскучился по Вас, мой милый друг, Николай Иванович: ждал, ждал от Вас весточки и не дождался. Здоровы ли Вы и Ваше семейство? Дай-то бог!
10 марта у нас был объявлен ожидаемый так давно и с таким нетерпением высочайший манифест об освобождении крестьян. Вы, без сомнения, спросите: ну, что? какое впечатление произвёл он на народ? – Ровно никакого. Мужички поняли из него только то, что им ещё остается два года ожидания. В два года, – говорят они, – много утечёт воды... Большая часть дворовых будто бы горюет, что им некуда будет деваться без земли, что ремеслам они не обучались, стало быть, положение их в будущем ничем не обеспечивается. Это равнодушие народа в такую минуту весьма понятно по двум причинам: во 1-х, он ещё не знает, как он устроится, станет ли ему легче в том положении, которое ему предоставляется, с теми средствами, которые он имеет в своих руках в настоящее время (а ведь эти средства так скудны!), во-2-х, он до того привык к тому воздуху, которым дышал доселе, что теперь, когда пахнул на него новый, более свежий, не чувствует его живительной силы, не успел даже и понять, есть ли в нём, этом новом воздухе, живительная сила».

Живительная сила нужна была самому Ивану Никитину, но... её не было. Русский поэт умирал от чахотки в свои 37 лет... Последние месяцы его жизни, когда он был прикован к постели, его душа освещалась только светом последней любви к молодой девушке, дочери генерала, Наталье Матвеевой. Ей было только 20 с небольшим лет, но любовь между больным поэтом и этой девушкой вспыхнула с необычной силой. Наталья намеревалась, презрев все сословные обычаи и дворянские нравы ухаживать день и ночь за чахоточным больным, то есть переселиться к нему в дом. А они ведь не были обвенчаны. Понимая, как это скажется на репутации дворянки Иван Никитин решительно отказывается от этого, но переписка между ними продолжается до конца его дней. Но насколько целомудрен поэт – все письма любимой, написанные к нему, он перед смертью сжёг – ничто не должно было бросить тень на репутацию аристократической девушки. Но вот письма самого поэта к своей любимой Наталья потом хранила всю жизнь, и они дошли до нас.

«Вы уехали, – и в жизни моей остался пробел; меня окружила пустота, которую я не знаю, чем наполнить. Мне кажется, я ещё слышу Ваш голос, вижу Ваши милые черты, Вашу кроткую, приветливую улыбку, но, право, мне от этого не легче: всё это – тень Ваша, а не Вы сами. Как до сих пор живы в моей памяти – ясный солнечный день, и эта длинная, покрытая пылью улица, и эта несносная, одетая в тёмно-малиновый бурнус дама, так некстати попавшаяся нам навстречу, и эти ворота, подле которых я стоял с поникшей головой, чуждый всему, что вокруг меня происходило, видя только одну Вас и больше никого и ничего! Как не хотелось, как было мне тяжело идти назад, чтобы опять приниматься за свою бестолковую, хлопотливую работу, обратившись в живую машину, без ума и без сердца! Как живо всё это я помню!

На лицо твоё солнечный свет упадал,
Ты со взором поникшим стояла;
Крепко руку твою на прощанье я жал,
На устах моих речь замирала.
Я не мог от тебя своих глаз отвести,
Одна мысль, что нам нужно расстаться,
Поглощала меня. Повторял я: «Прости!» –
И не мог от тебя оторваться.
Понимала ли ты моё горе тогда?
Или только, как ангел прекрасна,
Покидала меня без нужды и труда,
Будто камень холодный, бесстрастна?..
Вот затих стук колёс средь безлюдных равнин
Улеглась за ним пыль за тобою;
И, как прежде, я снова остался один
С беспощадной, бессонной тоскою.
Догорела свеча. Бродит сумрак в углах,
Пол сияет от лунного света;
Бесконечная ночь! В этих душных стенах
Зарыдай, – не услышишь ответа…

19 апреля 1861»

Вот такое письмо со стихотворением любимой... Умер поэт Иван Никитин, но осталось нам светлое чувство человечности и неиссякаемой любви ко всему нашему страдающему, но прекрасному миру.