Владимир Короленко: нетерпеливое страдание

К 100-летию со дня кончины Владимира Галактионовича Короленко

«Ребёнок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорождённого, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Её губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими ещё чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребёнка, испытывающего непривычное горе».

Этими словами из знаменитейшей своей повести «Слепой музыкант» писатель Владимир Галактионович Короленко автобиографически точно воспроизвёл обстоятельства своего рождения в июле 1857 года в «Юго-западном крае» Российской империи, в городе Житомире. Ни о какой Украине тогда и речи не было, и в своих воспоминаниях о ранних годах жизни Владимир Галактионович даже не употребляет такой термин. Он родился в России, в империи, критиковать и даже бороться с порядками которой ему ещё предстоит в жизни немало. И тут сразу возникает вопрос: каким в национальном плане был писатель Короленко – русским или украинским? На современной Украине его считают своим глубоко национальным «письменником», всю жизнь боровшимся с царским российским деспотизмом, а потом и с деспотизмом большевистским. Такому отношению способствует то, что Короленко не только родился на Западной Украине, но и то, что он последнее двадцатилетие своей жизни также прожил на Украине (но только Восточной), в Полтаве, пережил там все ужасы гражданской войны, там и скончался 25 декабря 1921 года, там похоронен, и могила его в городском парке является предметом почитания и уважаема и сейчас, в наши смутные дни нового лихолетья в этой стране.
Но, с другой стороны, никто и никогда не покушался в России на Короленко как на выдающегося русского писателя, с типично русской судьбой, характерной для русских писателей второй половины XIX века – студенчество в Москве и Петербурге, участие в нелегальных кружках молодых людей, увлечённых идеями народничества, яркими стихами Некрасова, певца страданий русского крестьянина, его пламенным призывом: «Иди и гибни... за убежденья, за любовь... дело прочно, когда под ним струится кровь». Этим увлечениям Владимир Галактионович отдал немало сил и лет своей жизни. Эти увлечения стоили ему пятилетней ссылки в Сибирь, на Лену, но они же и задали весь последующей тон его писательства – сострадание к человеку, преодолевающему несправедливости общества и государства, отстаивающему своё человеческое достоинство. Все наиболее сознательные и творчески активные годы своей жизни, когда он состоялся как писатель, он прожил в России, исколесил её вдоль и поперёк, познакомился со многими замечательными личностями тогдашней русской жизни, а главное – узнал русские народные характеры, что слились в его сознании с характерами украинскими, которые памятны ему были по воспоминаниям детства. И вот, после чтения рассказов и повестей Владимира Галактионовича, возникает стойкое впечатление отсутствия каких-либо границ и граней между русскими и украинцами, какой-либо национальной исключительности у писателя, он в своём творчестве широко открыт миру добра и поиску справедливости. Один раз, отвечая на вопрос священника Симоновича, почему он мало пишет об украинском народе, а больше о русском, Короленко ответил: «Вы спрашиваете, почему я мало писал из жизни Украины? Моя жизнь сложилась так, что в тот период, когда определяются литературные склонности и накопляются самые глубокие и сознательные впечатления, – я находился далеко от Украины: в северо-восточной России и далёкой Сибири. С тем народом я жил, там проехал и прошёл тысячи вёрст по русским и сибирским трактам и бесконечным рекам, с теми людьми работал в полях и лесах. Понятно, что Украина осталась для меня в виде воспоминаний детства и прошлого, почему и в моих произведениях отразилась лишь такими рассказами, как "Лес шумит" или "Судный день", а Россия и жизнь её народа вошли в воображение как настоящее, как часть моей собственной жизни». (В. Короленко. Из дневников 1917 г.)

Писать он начал рано, тут обстоятельства его студенческой жизни способствовали тому. Отец его, Галактион Афанасьевич Короленко, потомок старого казачьего рода из миргородских городовых казаков, был судейским чиновником, и притом человеком честным, взяток не брал, потому большого состояния не скопил. Мать писателя звалась в девичестве Эвелиной Иосифовной Скуревич, и, возможно, её предки были евреями-выкрестами, то есть принявшими католичество представителями этой диаспоры, которых немало было в Малороссии. Но сам писатель это не подтверждает, считая свою мать шляхетского польского рода из разорившихся дворян. Она была женщиной слабой, замуж выдана за человека много старше себя от семейной нужды – её отец был управляющим одного богатого имения при старом князе, да не воровал и потому, сдав имение молодому наследнику, остался на бобах. Вот и отдал молоденькую дочку за судейского чиновника; о своей матери Владимир Галактионович хранил самую светлую память, ей тяжело приходилось – жили небогато, а детей родилось немало. У писателя было два брата и три сестры. Закончив реальное училище (техническое среднее учебное заведение, окончив которое можно было поступить на обучение только по естественным, но не гуманитарным дисциплинам) в Ровно, Владимир Галактионович сразу уехал на север, в Россию, поступил в Технологический институт в Санкт-Петербурге. Там учиться было дорого, отец его к тому времени умер, родственники ничем помочь ему не могли, он перевёлся в Петровскую земледельческую академию в Москве, но вскоре вновь оказался в пределах Северной столицы – за участие в студенческом кружке сторонников известного революционера-анархиста Лаврова, он был сослан... в Кронштадт – военный город с особым режимом. Произошло это потому, что он был технарь, а не болтун-гуманитарий, и власть давала ему возможность работать в интересах российской армии и флота, он работал чертёжником на оборонных предприятиях военного Кронштадта. Но уж, видно, сама судьба сулила ему другую участь – он меньше обращал внимание на машины, больше – на людей, на их непростые судьбы и сложные личностные конфликты. 

Так, одно из самых замечательных произведений писателя – рассказ «Ат-Даван», написанный уже после возвращения из якутской ссылки на Лену, но по тогдашним впечатлениям, был о судьбе кронштадтца, молодого человека, скромного чиновника в чине коллежского регистратора, служившего по морскому ведомству, что взял, да и ослушался своего важного начальника, управляющего департаментом, у которого был в подчинении – не отдал тому свою невесту, стрелял в «Его превосходительство»! И вот ссыльный Короленко встречает этого постаревшего растерянного и униженного человека, которому даёт в рассказе нарочито робкую фамилию Кругликов, узнаёт из его уст драму его жизни и вдруг обнаруживает прекрасный, хоть и задавленный несправедливой судьбой характер. Рассказ о единственно смелом поступке робкого человека, когда он, униженный и оскорблённый, в приказном порядке привезённый своим начальником «генералом» к его же невесте в качестве «свата» своего же начальника и видя крайнее презрение за малодушие, которое выражают ему все окружающие и его же невеста, он не выдерживает, он восстаёт и стреляет из дамского слабого пистолетика в этого начальника... Нет, он не убивает его, только легко ранит, но и этот единственный смелый поступок в его жизни оборачивается для него годами каторги и пожизненной ссылкой в Якутию, в тайгу, в снега и морозы. И с удивлением видят проезжающие, что этот забитый жизнью смотритель почтовой станции не только не утратил своё человеческое достоинство, но всякий раз, глядя на фотографию своей бывшей возлюбленной, он преображается, он обретает человеческую гордость и не кланяется проезжему важному чиновнику-самодуру, не даёт ему лошадей бесплатно, а требует и от него законной платы за прогон, за что получает оскорбления и угрозы. Немало и других жизненных историй, которые и сейчас читаются с захватывающим интересом, легли в основу первых произведений писателя.
Такие необычные характеры смог открыть писатель Короленко в русском народе – характеры сложные, поломанные судьбой, но в чём-то удивительно сильные в решающем выборе между добром и злом. Книга рассказов о сибирских впечатлениях Короленко, написанная и изданная им по возвращении из ленской ссылки в 1885 году (а попал он в эту ссылку в 1881 году – за отказ присягать новому императору Александру III, казнившему народовольцев), сделала ему писательскую славу и принесла авторитет литератора-борца, тесно связанного с народной жизнью, знающего и понимающего самые сложные человеческие характеры. Есть свидетельство, что эти ленские рассказы потрясли душу даже такого сурового политика и революционера, как Владимир Ильич Ульянов, что и подтолкнуло его выбрать себе псевдоним «Ленин», в чём он потом не признавался, так как идейные пути «вождя мирового пролетариата» и писателя-гуманиста Короленко после революционных событий 1917 года сильно разошлись.

Годы после возвращения из ссылки, когда писатель жил в Нижнем Новгороде (в столицах ему было запрещено проживать), вторая половина 80-х годов XIX века стали наиболее плодотворными для него как для писателя-художника. Надо сказать, художником слова ему не всегда удавалось быть, он по натуре был борцом и потому значительное место в своей литературной работе уделял публицистике и даже жанру журналистских расследований, брался за сложные темы взаимоотношений рабочих и хозяев-предпринимателей, причём, всегда выступал на стороне обиженных простых людей. Он писал статьи о произволе чиновников и самодурстве «хозяев жизни», он вмешивался и в тонкие религиозные вопросы, заступался за осуждённых по обвинению в тайных жертвоприношениях язычников-марийцев, он всегда был на стороне «обиженных», и складывается впечатление, что Короленко несколько идеализирует народные характеры, он, как завзятый «народник», некрасовец по убеждениям, рассматривает народ как вечную жертву довлеющей над ним деспотии, что не всегда верно, народ, он ведь разный, и деспотами очень легко могут стать и самые обездоленные, и озлобленные... Это Владимир Галактионович поймёт позже, когда переживёт обстоятельства гражданской войны на юге России и увидит – до каких падений может дойти даже самый мирный обыватель...
Но в расцвете своего художественного творчества – вторая половина 80-х – начало 90-х годов – он создал удивительные по силе произведения, из которых первое место по яркому гуманистическому накалу занимает, конечно, повесть «Слепой музыкант». Здесь Короленко возвращается к воспоминания своего детства в «Юго-западном крае» России, тот есть на нынешней Западной Украине, которую тогда так никто не называл. Это была часть России и беды её народа были бедами общерусскими, а характеры людей ничем не отличались от характеров, надежд, стремлений и чаяний людей во всей нашей великой стране. Наряду с этой повестью можно поставить и другое замечательное произведение писателя, которое, помнится, в советское время мы «проходили» в школе. Это повесть «В дурном обществе», более известная нам в адаптированном виде под названием «Дети подземелья». Она в советском школьном курсе по русской литературе считалась образцовым классическим произведением о детях в старой России, ведь речь там шла о маленьких бездомных бродягах, живущих в развалинах старого княжеского замка. С необыкновенной любовью и нежностью рассказывает герой произведения, сын судейского чиновника («пана судьи»), читай – сам автор, о встречах с этими лишёнными детства ребятами. Истинной трагедией звучит история смерти маленькой бездомной девочки Маруси, увядающей от лишений, как брошенный в пыль полевой цветок... Рассказ этот, также как и повесть о слепом от рождения музыканте, который энергией и волей данного ему таланта преодолевает недуг, потрясли всех думающих людей в России силой своего призыва к гуманизму, любви и состраданию.

Да, в эти годы наиболее широко и свободно развернулось творчество писателя. Владимир Галактионович не только много издаётся и становится известен читающей публике, но и приобретает вес в общественной жизни страны, редактирует популярный литературный журнал «Русское богатство», перебирается с семьёй (он удачно женился и родились дети) из Нижнего Новгорода в Санкт-Петербург, и, заметьте, это было время правления того самого императора Александра Александровича III, которому он в своё время отказывался присягать, фрондировал, пережил сибирскую ссылку. Это время принято считать временем «застоя и реакции» в России, а ведь именно в это время Россия развивалась экономически наиболее стабильно и уверенно, вместе с ростом промышленности, строительством железных дорог развивалась и культура, именно в это время расцвели таланты многих выдающихся русских писателей, среди них, разумеется, наиболее ярко светила звезда Антона Павловича Чехова, слава которого как выдающегося рассказчика и «властителя дум» тогдашней интеллигенции затмевала славу Владимира Короленко, но он прочно занял свою «нишу» в русской литературе как писатель с большой долей публицистичности в своём творчестве, резкостью суждений, бескомпромиссностью гуманистической позиции. Эти моральные установки Короленко тогда становятся, в известном смысле, «иконой» отношений «прогрессивного» общества к власти и народу.    Чехов отмечал в одном из своих писем 1899 года: "Короленко чудесный писатель. Его любят – и недаром". Сам Владимир Галактионович, как общественный деятель, выходит тогда на широкую трибуну. Его переводят и издают и в Европе, и в Америке. Он сам совершает путешествие за океан, посещает США. Конечно, как русский народник, он, прежде всего, начинает соотносить мир развитого капитализма и личность простого человека, крестьянина из России. И в нём снова просыпается менталитет жителя юго-западного края империи. Героем его нового и ставшего очень популярным произведения – повести «Без языка» – становится скромный крестьянин с Украины, оторвавшийся от своей хатки с аистами, где-то на Волыни, и попавший вместе с партией эмигрантов (сейчас бы мы сказали «гастарбайтеров») прямо в «город жёлтого дьявола», в капиталистический Нью-Йорк. И что его занесло от родных, таких чудных мест, где «…в Волынской губернии, в той её части, где холмистые отроги Карпатских гор переходят постепенно в болотистые равнины Полесья, есть небольшое местечко, которое я назову Хлебно. С северо-запада оно прикрыто небольшой возвышенностью. На юго-восток от него раскинулась обширная равнина, вся покрытая нивами, на горизонте переходящими в синие полосы ещё уцелевших лесов. Там и сям, особенно под лучами заходящего солнца, сверкают широкие озёра, между которыми змеятся узенькие, пересыхающие на лето речушки...»

Вслушайтесь в музыку писательской речи: с какой любовью Короленко пишет о своей Родине, которую не стесняется называть Малороссией – малой, но дорогой для него Россией. А жители, населяющие эти хлеборобные места, кто они такие? 

«Сами они давно уже запахали в землю все привилегии и жили под самым местечком ни мужиками, ни мещанами. Говорили как будто по-малорусски, но на особом волынском наречии, с примесью польских и русских слов, исповедовали когда-то греко-униатскую веру, а потом, после некоторых замешательств, были причислены к православному приходу, а старая церковка была закрыта и постепенно развалилась... Пахали землю, ходили в белых и серых свитах, с синими или красными поясами, штаны носили широкие, шапки бараньи. И хотя, может быть, были беднее своих соседей, но все же смутная память о каком-то лучшем прошлом держалась под соломенными стрехами лозищанских хат».

И это Волынь конца XIX века – никакого упоминания о некоем «украинстве» нет и в помине. Люди говорят по «малорусски» на волынском наречии с примесью русских и польских слов. Вот только вспоминают иногда давнее казачество и вздыхают о прежних вольностях, но одновременно и о кровавых побоищах, что не раз случались в «вольные» «гайдамацкие» времена и со страхом повторяют: «Ни дай того Боже!» Однако заграница недалеко, а за морем, как известно, и телушка в полушку. И вот уже проложена гастарбайтерская дорога за океан и простой волынский мужик Матвей Дышло, неграмотный, не знающий других языков, кроме своего «малорусского» наречия, но обладающий огромной физической силой, собирается в дальнюю дорогу «за счастьем», которое, конечно, обитает только в заморских краях.

«Матвей посмотрел вперёд. А там, возвышаясь над самыми высокими мачтами самых больших кораблей, стояла огромная фигура женщины с поднятой рукой. В руке у неё был факел, который она протягивала навстречу тем, кто подходит по заливу из Европы к великой американской земле. Пароход шёл тихо, среди других пароходов, сновавших, точно водяные жуки, по заливу. Солнце село, а город всё выплывал и выплывал навстречу, дома вырастали, огоньки зажигались рядами и в беспорядке дрожали в воде, двигались и перекрещивались внизу, и стояли высоко в небе. Небо темнело, но на нём ясно ещё рисовалась высоко в воздухе тонкая сетка огромного, невиданного моста. Исполинские дома в шесть и семь этажей ютились внизу, под мостом, по берегу; фабричные трубы не могли достать до моста своим дымом. Он повис над водой, с берега на берег, и огромные пароходы пробегали под ним, как ничтожные лодочки, потому что это самый большой мост во всем божьем свете... Это было направо, а налево уже совсем близко высилась фигура женщины, – и во лбу её, ещё споря с последними лучами угасавшей в небе зари, загоралась золотая диадема, и венок огоньков светился в высоко поднятой руке...»

Свобода... как всё-таки увлекает людей эта мечта... Но свобода не приносит радости тому, кто не владеет её языком. Простой русский мужик с Волыни не владел этим языком и потому оказался чужим в Америке и долго ещё там мыкался и едва не пропал, но огромная природная сила выручила его и помогла выжить. Вот, может быть, только огромная природная сила нашего народа помогла выжить ему в годы Первой мировой и Гражданской войн и всех немыслимых бед, что обрушились на Россию как в начале XX века, так и в его конце, расчленив единую страну на национальные провинции, часто с вновь придуманными нациями и высосанными из пальца конфликтами, которые оказались очень кровавыми.
Все эти бедствия пережил пожилой уже писатель Владимир Галактионович Короленко, которого после смерти Чехова русская передовая общественность называла совестью народа, а особо продвинутые демократические деятели даже прочили в президенты будущей Российской демократической республики! Но это стареющему писателю было уже не нужно. Последние годы своей жизни он жил в Полтаве, там купил дом и думал в тишине и спокойствии южнорусского провинциального городка успокоить своё мятежное сердце, написать книгу воспоминаний «История моего современника» – обобщённый опыт и философию всей своей жизни. Политические события, правда, не давали ему это сделать. Первая русская революция крестьянскими бунтами пронеслась по Малороссии, на что последовали карательные санкции властей. Короленко не мог остаться в стороне, он выступал с яркими обличительными очерками против карательных мер власти, он не мог поступать иначе, он всегда защищал «народ» и иной раз перегибал палку. Так, после опубликования его протеста против действия властей в знаменитом селе Сорочинцы под Полтавой (помните «Сорочинскую ярмарку» Гоголя?) революционные террористы убили статского советника Филонова, что распоряжался карательными мерами. Обвинили писателя в подстрекательстве к убийству и тяжёлое это дело тяготело над Короленко много лет. Всё это заставило его отказаться от заведования журналом, меньше бывать в столицах, уединиться в семейном кругу в Полтаве, на лето он выезжал на небольшую приморскую дачу в Джонхоте под Геленджиком. Но старость не принесла ему спокойствия. Разразилась мировая война, потом пришла революция и смута. Тяжело было видеть старому писателю, столь много в своей жизни сказавшему добрых слов о народе, как этот, столь любимый им простой народ, превращается в безумную толпу, теряет человеческое достоинство, даже облик человеческий под воздействием призывов «грабь награбленное!» и «Теперь всё можно!» Словно худшие предсказания Достоевского о грядущей власти «бесов» претворялись в жизнь, разнузданность в первые два года революции была полнейшая. Затронуло это и Полтаву. Началось всё с появления «украинских националистов», о которых до той поры в южнорусском городе Полтава и слыхом не слыхивали.

«Вчера (23-го марта 1917 г.) было собрание (“вече”) украинцев. Всякий национализм имеет нечто отрицательное, даже и защитный национализм слишком легко переходит в агрессивный. В украинском есть ещё и привкус национализма романтического и бутафорского. Среди чёрных сюртуков и кафтанов мелькали "червоны жупаны", в которые нарядились распорядители. В таком жупане был седой старик Маркевич... с лицом не то немца, не то англичанина, в бакенбардах. Говорилось много неосновательного, а один слишком уж “щирый” господин договорился до полной гнусности: по его словам, “Украина не одобряла войны, а так как её не спрашивали (а кого спрашивали?), то она свой протест выражала тем, что будто бы украинцы дезертировали в количестве 80%”. Я при этом не был (ушёл раньше); если бы был, то непременно горячо протестовал бы против клеветы: узенькое кружковство навязывается целому народу и сквозь эти очки рассматривается и искажается действительность. Никакого представления о необходимости «спрашивать у народа» его воли перед началом войны у украинцев, как и у русских, конечно, не было, и украинский дезертир уходил не потому, что у него не спросили, а по разным побуждениям, не исключая малодушия и трусости. И уверение, будто украинский народ дал 80% малодушных и трусов, есть клевета на родной народ "щирых украинцев", психология которых очень похожа на психологию "истинно русских"». (В.Короленко. Из дневников писателя за март 1917 года).

Ещё раз нужно сказать, что всякий национализм был глубоко чужд Владимиру Галактионовичу, и на современной Украине с такими взглядами он бы не прижился, это факт. Смута давала много тягостных впечатлений. Особенно после большевистского переворота, когда рухнул фронт и по южнорусским провинциям поползли эшелоны самодемобилизующихся войск. Целые отряды беглых солдат врывались в мирные города, устраивали дикие погромы, вскрывали винные склады, напивались до умопомрачительного состояния. Но и население городов предалось неистовому разгулу...

«В Бахмаче разграбили винный склад. Толпа была отвратительна. Одни садились у кранов и продавали спирт, неизвестно в чью пользу, другие давили друг друга, чтобы покупать и грабить. Опивались насмерть. "Чистая, интеллигентная" публика, не кидаясь в свалку, толпилась тут же, покупая награбленные бутылки. Газеты передают ужасающие, не совсем, быть может, верные, для эффекта преувеличенные подробности. Зять Селитренникова, служивший в Бахмаче, говорит, что, например, подробность, приводимая "Киевской мыслью" (16 ноября), будто над горящим баком стояли люди на перекинутой через бак доске и, спуская котелки, "черпали горящую жидкость", причем доска подломилась и люди упали в горящий спирт, – чепуха. Но он, как очевидец, говорит, что люди стали скотами. Между прочим: лежит пьяный, его обобрали кругом. Он приходит в себя, полуголый, и начинает реветь не по-человечески, как бык, которого режут. Потом обвёртывает босые ноги какими-то тряпками и кидается опять грабить спирт и пить... Но истинный ужас – это в тех полуинтеллигентных господах (телеграфисты, железнодорожники, чиновнички), которые, не рискуя и "не грязнясь", покупают тут же и уносят домой краденое и награбленное вино. Как-то даже замирает естественное чувство жалости: не жаль этих опивающихся и сгорающих скотов. А в сущности, конечно, должно быть жаль...» (В.Короленко. Из дневников за ноябрь 1917 года).

Но, согласитесь, всё это и многое другое, похожее, мы с вами, дорогой читатель, видели и во времена новой смуты, в «лихие» 90-е годы прошлого века, которые (наконец-то!) на днях президент России Владимир Путин открыто назвал состоянием гражданской войны, что пережила Россия в эти годы. А закончилась ли она и сейчас?
Владимиру Галактионовичу Короленко довелось пережить основные события российской смуты, находясь безвыездно в Полтаве до своей смерти 25 декабря 1921 года. Он пережил там несколько захватов города разными силами – начиная от большевиков, потом германцев, что оккупировали Украину после заключения позорного Брестского мира в марте 1918 года. Потом была власть гетмана, потом петлюровцев, потом деникинцев, потом снова большевиков. Крови лилось вокруг немало, несправедливостей и произвола любая власть творила без меры. Всё это нашло отражение в дневниках и письмах писателя. Приезжал к нему в Полтаву нарком просвещения Луначарский, передавал привет от Владимира Ильича, который не забывал писателя, ведь сочинения его были когда-то в молодости настольной книгой и на его столе... Это не примирило Короленко с большевиками, но он пользовался любой возможностью и разрешением Луначарского писать ему жалобы и прошения на любые действия революционной власти. Он и писал, как всегда, с нетерпеливым страданием за судьбы родных людей, только вот ответов так и не получил ни на одно письмо... Однако он не был забыт. После смерти Владимира Галактионовича в его доме открылся музей, что существует и поныне на «самостийной» Украине, которую писатель Короленко никогда не делил с Великой Россией!