26 января 2022 204

Часть I

Павел Иванович Якушкин (1822–1872) – учёный-фольклорист, прославленный собиратель устного народного творчества, самобытный русский человек оставил заметный след в истории отечественной культуры, в воспоминаниях современников. Н.А. Некрасов в своей поэме-эпопее «Кому на Руси жить хорошо» (1877) запечатлел Павла Якушкина в образе Павлуши Веретенникова:

Да был тут человек,
Павлуша Веретенников
(Какого роду-звания, 
Не знали мужики, 
Однако звали «барином». 
<…>)
Беседует с крестьянами, 
Крестьяне открываются 
Миляге по душе:
Похвалит Павел песенку –
Пять раз споют, записывай!
Понравится пословица – 
Пословицу пиши!

Яркая, колоритная личность фольклориста не могла не увлечь и «самобытнейшего писателя русского» Н.С. Лескова (1831–1895), который создал очерк «Товарищеские воспоминания о П.И. Якушкине» (1884). Оба они – известный собиратель фольклора и знаменитый литератор – были «земляками в тесном смысле»: «оба мы родились в Орловской губернии, даже в смежных уездах – он в Малоархангельском, а я в Орловском» (1), – отмечал Лесков. Писатель одобрял демократическую позицию Якушкина, с большим вниманием относился к его деятельности. Сам Лесков, по его признанию, знавший народ «с детства и без всяких натуг и стараний», выступал не только как беллетрист, но и как тонкий фольклорист, и даже как собиратель фольклора, этнограф. Например, «крестьянский роман» «Житие одной бабы (Из гостомельских воспоминаний)» (1863) целиком построен на народно-песенном репертуаре Кромского уезда Орловской губернии, родной писателю деревушки Гостомли.
Таким образом, в какой-то степени совпадали предмет изображения и интересы обоих писателей. Но самое главное, что привлекало Лескова в его земляке, – это неординарность, «изюминка», «натура», в которую, как утверждал писатель, «можно верить больше, чем в направления» (2). Известно, что он не мог терпеть и почти не изображал людей неярких, ординарных, «безнатурных». Знаменательно, что Павел Якушкин стал не только героем лесковского очерка воспоминаний, но и послужил прототипом Василия Богословского – центральной фигуры первого крупного художественного произведения «Овцебык» (1862), в котором Лесков выразил своё понимание национального характера: «русский человек <...> принимает всё <...> горячо, с аффектациею и с пересолом» (I, 47). 
Впервые «Сочинения» П.И. Якушкина вышли в свет в 1884 году – уже после его смерти. Именно в этой книге был помещен биографический очерк о собирателе фольклора, принадлежащий перу писателя и этнографа С.В. Максимова, и «Товарищеские воспоминания» одиннадцати литераторов – людей, близко знавших Якушкина, в числе которых находился и Лесков. По отзыву многих современников, лесковские «воспоминания» представлены наиболее содержательно и талантливо, передают своеобразие личности Якушкина с наибольшей полнотой: «Это как бы законченный художественный очерк, картинка с натуры, нарисованная с обычной г. Лескову талантливостью» (Н.В. Шелгунов). В жанровом отношении это произведение представляет собой интереснейший сплав публицистического очерка, рассказа, сказки, жития. Лесков в своих воспоминаниях стремился передать индивидуальное своеобразие личности симпатичного ему человека. 

Писатель неоднократно высказывался относительно фактографичности своего творчества, опирающегося на жизненный материал. Образы Василия Богословского («Овцебык») и самого Якушкина («Товарищеские воспоминания о П.И. Якушкине») связаны внешне и внутренне. Так, портрет Богословского списан с натуры и передаёт отличительную примету внешности Якушкина, у которого первое, что бросалось в глаза, были «вихры», или «лохмы», придававшие ему вид «дикообраза». Богословский же был обязан своим странным прозвищем длинным косицам, которые он закручивал на висках, так что они напоминали рога овцебыка: «я и не подозревал вовсе существования такого странного зверя в пределах нашей чернозёмной полосы» (I, 34), – замечает автор-повествователь. Итак, перед читателем экзотическое существо – «овцебык», «дикообраз», «странный зверь», живописная и несуразная фигура. 
К тому времени, когда появилась лесковская повесть, читательской публике уже был известен роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» и его главный герой Евгений Базаров, чей облик – «длинный балахон с кистями», «обнажённая красная рука», «волосы, длинные и густые» – стал устойчивым знаком «неблагонамеренности», «стиля» радикалов. У «чистой» публики возбуждали негодование «красные» натруженные руки, длинные (или короткие – у женщин) волосы, неучтивое, вызывающее поведение и множество других шокирующих черт. 
В «Товарищеских воспоминаниях» Лесков пишет, что «дворянские чистоплюи» «скоро стали указывать на неряшливый костюм Якушкина и на беспорядочность его безалабернейшей жизни» (XI, 85). Внешний облик героя очерка был призван подчеркнуть его «направление к простонародности». Ещё во время учёбы в орловской гимназии учитель-немец Функендорф – настоящий монстр, по воспоминаниям Лескова в его «Автобиографической заметке» (1885), – прозвал Якушкина «мужицка чучелка» (XI, 72). Простонародный костюм «бродяги-литератора»: кумачовая рубаха, опоясанная верёвочкой, поддёвка, сапоги – вошёл в историю литературы в некрасовской поэме «Кому на Руси жить хорошо»:

Горазд он был балясничать,
Носил рубаху красную,
Поддёвочку суконную,
Смазные сапоги;
Пел складно песни русские
И слушать их любил.

Важно отметить, что одежда Якушкина не была маскарадным переодеванием, а соответствовала роду его деятельности, образу жизни, стилю, характеру. К примеру, известно, что профессор Московского университета И.М. Снегирёв записывал фольклор в вицмундирном фраке. Якушкин же хотел приблизиться к мужику, пробить стену недоверия между интеллигенцией и народом. Сам он, полуплебей-полудворянин по происхождению, сын мелкого помещика, женившегося на крепостной, возможно, решил выступить связующим звеном, мостиком над пропастью, разделяющей высший и низший социальные слои русского общества. Таким образом, даже в необычной внешности собирателя проявились и своеобразие его личности, и особенности социальной позиции. 
С.В. Максимов в очерке о Якушкине писал: «В городе, не терпевшем тогда никакого разнообразия и отступления даже в архитектуре зданий и придумавшем форменную одежду для дворников, появление поддёвки показалось явлением довольно резким. Столичный глаз привык понимать по платью только два вида людей: военных и статских» (3). В формализованной донельзя России мужицкую одежду Якушкина (в которой он, например, позволял себе появляться в первом ряду кресел столичных театров) одни воспринимали как вызов, свободомыслие, другие – как своеобразный призыв к восстановлению самобытности личности. «Этот необычный для своего времени “губернский секретарь” не обратился, как подобало, сначала в титулярного, а затем и в более основательного советника» (ХХХIV), – замечал о Якушкине поэт Н.С. Курочкин. По его мнению, главная заслуга людей, подобных Якушкину, в том, что они явились «первыми воскресителями личности среди формально-мертвенной и обезличенной до того России» (ХХХIV). 
Однако наивная попытка через внешнее приблизиться к сути народной жизни осталась нереализованной. Несмотря на то, что собиратель и «ходил мужиком» – «в красной рубахе и плисовых шароварах, но носил очки, из-за которых настоящие мужики ни за что не хотели его признавать “мужиком”, а думали, что он “кто-то ряженый”» (XI, 73), – справедливо замечал Лесков. В романе Тургенева народ аттестует Базарова «чем-то вроде шута горохового». «Овцебыка» также не раз именуют «шутом», «чудаком», даже «отставным комедиантом» (I, 88). Складывается трагикомическая ситуация, в которой герой – «ни барин, ни крестьянин, да и ни на что никуда не годящийся» (I, 84). «Барин, но порченый... не совсем он в порядке в мыслях» (LХIХ), – приводит народный отзыв о Якушкине Н.А. Лейкин.
Лесков передаёт рассказ самого Якушкина о том, как к тому «придрались» какие-то «фабричные ребята» и его «потолкали». «Сомнительно им показалось: мужик, а в очках ходит?! – Думали, не подослан ли с каким намерением, – сказывал Якушкин» (XI, 82–83).

Фольклорист стал героем и другого курьёзного происшествия: теперь уже «на чужбине над ним судьба строила иную забавную шутку». Однажды в Париже Лесков стал свидетелем того, как бойко распродавались фотографии «вихрастого» Якушкина, «под которыми по-французски было написано «Рougatscheff». Пугачёв – и в очках?! Но Лесков безуспешно пытался разубедить палерояльских торговцев. «Под обозначением “Пугачёв” фотографии Якушкина, разумеется, шли бойчее» (XI, 82).
«Подозрительная внешность» «мужика в очках» даже послужила поводом для его ареста полицией города Пскова в августе 1859 года, после чего Якушкин стал знаменитым на всю Россию «героем дня, и им все интересовались» (XI, 73). У полиции не нашлось никаких доказательств «подрывной деятельности» собирателя, и он вскоре был отпущен на свободу. По отзыву Н.С. Курочкина, этому «обыденному происшествию» в тот период общественного подъёма, накануне ожидаемых перемен «горячая молодая публицистика» придала <...> размеры чуть не мирового значения» (ХХХVIII). Псковский полицмейстер Гемпель даже вынужден был объясняться. Имя Якушкина стало в те годы почти легендарным. Н.С. Курочкин вспоминает, что даже «стали появляться различные Якушкины-самозванцы или Лже-Якушкины <...> имя Якушкина представляло собою как бы запугивающий талисман для полиции» (ХХХVIII).
В действительности Якушкин никого не мог бы запугать или огорчить. Его незлобивость, по определению Лескова, – «доброту органическую» (XI, 82) – некоторые склонны были относить на счёт «странного характера». «Он не только мог прощать всё, – решительно всё, – замечает о Якушкине писатель, – но он даже не мог не простить чего бы то ни было. Врагов у него не было, а понятия его об обидах были удивительные» (XI, 82). Эту же черту Лесков сохраняет за героем повести «Овцебык»: «Меня ведь обидеть нельзя» (I, 41), – признаётся Василий Богословский.
Для писателя, создавшего цикл «Праведники», в этом не было ничего удивительного. Его герой живёт по евангельской заповеди «прощай обиды, не помни зла», и в этом «забулдыжка» (XI, 84) Якушкин (как называл его «резкий, но меткий» А.Ф. Писемский) совпадает со святыми и праведниками земли русской. 

Лесков представил совершенно новый и смелый взгляд на личность Якушкина. Беспечного балагура, в глазах многих – никуда не годного человека, поскольку «варварски беспощадно» (XI, 84) обращался он и со своим здоровьем, и со своей репутацией, – оказывается, было можно и должно не только любить, но и уважать. И если поначалу читателю, возможно, и хотелось бы сохранить «дистанцию» по отношению к «безалаберному» герою, то постепенно взгляд проясняется. Писатель рассчитывает на нравственную чуткость своих читателей и всех, кому памятен Якушкин. Чтобы оценивать его, Лесков апеллирует не только к уму, но и к человеческому сердцу: «добрые и умные люди при всём этом Якушкина не только любили, но даже что-то такое в нём и уважали» (XI, 84). Героя лесковского очерка теперь уже отличает от других не внешнее – костюм или бесшабашное поведение, а внутреннее, живущее в глубинах его «чистой, младенческой души» (XI, 85): «Уважали в Якушкине, я думаю, наверно, его святое, всепобеждающее незлобие, которому нельзя было указать ни границ, ни подходящего примера. Он в этом превосходил всё и всех» (XI, 84). Неожиданно и недвусмысленно герой лесковского текста получает высокие знаки святости: «Если за это пленительное свойство души смертному может быть присуждена святость в другом мире, то покойный Павел Якушкин имеет на неё все права и даже с особенными преимуществами. Незлобие его поистине было – незлобие праведника» (XI, 84). 
В то же время Лесков рисует пример «смелого и самоотверженного великодушия», когда Якушкин спас девушку, бросившую букет цветов к месту гражданской казни Н.Г. Чернышевского. Этот эпизод подтверждается и воспоминаниями другого мемуариста – В.Н. Никитина (ХХХI–ХХII). Великодушие, «евангельская беззаботность» о себе самом, «настоящее, прямое благородство» (XI, 85) – черты, столь редкостные в эпоху капитализации России, – выделяет Лесков в своём очерке о Якушкине. «Не было в нём никакой деловитости, и мог он всякую какую угодно выгодную и серьёзную комбинацию обратить в самые сущие пустяки» (XI, 80). И если, например, для П.Д. Боборыкина Якушкин – только беспечный «прожигатель жизни» (LХХVI), то Лескову по-особому дорог герой, не поддавшийся влиянию денег, противостоящий закону личного эгоистического интереса: «По безалаберности своей и лености он часто живал совсем без денег и крупную денежную единицу начинал считать с полтинника» (XI, 77). Писатель удивляется этой наивности и в то же время она его трогает, умиляет. Якушкина, сумевшего сохранить ясную душу и почти детское отношение к миру, автор часто называет ласково, как ребёнка, «Павлуша».

В основе многих эпизодов повести «Овцебык» лежат реальные случаи, почти дословно воспроизведённые затем в «Товарищеских воспоминаниях». Например, история с сапогами. Если у Овцебыка они «“совсем разевали рот”, то он шёл ко мне или к вам, без всякой церемонии брал ваши запасные сапоги, <...> а свои осмётки оставлял вам на память» (I, 32). В очерке Лесков пишет, как, увидев однажды на коврике, где ночевал его гость, «пару самых отчаянных, самых невозможных отопток с совершенно рыжими голенищами и буквально без подошв», он нашёл на столе «рукописание» Якушкина: «Был у тебя и взял твои немецкие сапоги, получи за них семь рублей от Некрасова» (XI, 77). Чтобы оценить вполне «самую странную наивность» (XI, 75) Якушкина, надо знать, что в ту пору Лесков не был лично знаком с Некрасовым; на страницах некрасовского журнала «Современник» писателя нередко ругали, и всё же, не без удивления замечает Лесков, его приятелю «казалось естественным, чтобы я пошёл к Некрасову «“получить семь рублей”... И почему именно семь? <....> Это так и осталось, разумеется, его секретом» (XI, 77). Поступки героя непредсказуемы, часто просто необъяснимы с точки зрения обыденного здравого смысла: «Понимать деяния Якушкина иногда бывало трудно, и от наивности его можно было ожидать соображений самых невероятных» (XI, 79). 
Якушкин в очерке и главный персонаж в повести «Овцебык», подобно многим другим любимым лесковским героям, выглядят внешне странными, чудаковатыми. Якушкин в изображении Лескова напоминает в чём-то «низкого героя» русской волшебной сказки. Он рисуется внешне неряшливым, некрасивым, от него, кажется, нечего ждать. Народ неоднократно называет Богословского «блажным». Семантика этого определения многомерна: и «блаженный», «святой», и «придурковатый». Глупость «низкого героя» в фольклоре – это только отсутствие обывательского здравого смысла, неумение устраиваться в земной жизни – то, что называется «святая простота». Но именно за неё герой и награждается в сказке. И в этом Высший Промысел, оправдание, недоступное практическому здравому смыслу. 
Так, поиски Лесковым положительных типов пересекались с духовными исканиями народа, что нашло отражение в поэтике лесковских произведений, которые М. Горький образно называл «житиями святых дурачков русских» (4). 

Как известно, в народном творчестве главное содержание типа «простака» – его детскость. Черты «взрослого ребёнка», а также его «странная деликатность», «странная наивность» доминируют в образе Якушкина под пером Лескова. Писатель рассказывает, как, не имея своей квартиры в Петербурге, «Павлуша» часто заходил к нему ночевать и «сам укладывался спать всегда неизменно на одном “собачьем месте”, т.е. на подножном коврике у кровати» (XI, 75), чем приводил хозяина в величайшее смущение. «Крайний неряха» Якушкин оправдывался тем, что не хотел огорчать горничную: чистюля-немка содержала квартиру в идеальном порядке. Причина и в другом. Якушкин привык переносить все тяготы и лишения скитальческой жизни и не хотел менять привычек. Также и по воспоминаниям С.И. Турбина, Павел Иванович расположился у него в передней на полу, «чтобы привычки не терять, не баловаться» (LХХV).
«Жил на свете Живулечка, как ему Господь повелел» (XI, 71) – эти слова, которые Лесков избрал эпиграфом к «Товарищеским воспоминаниям о П.И. Якушкине», как нельзя лучше передают сокровенную суть личности героя, у которого доброта «безотчётно истекала из его натуры <...> Он мог только отдать нуждающемуся всё, что у него было, но у него у самого чаще всего ничего не было» (XI, 82). То же читаем и о герое «Овцебыка»: «Ему отдавать было нечего, но он способен был снять с себя последнюю рубашку и предполагал такую же способность в каждом из людей, с которыми сходился» (I, 32).
Многие современники Якушкина считали его наивность, простодушие чертами «патриархальными», связанными с прошлым: «Калика перехожий он был подлинный, – писал С.В. Максимов, – со множеством ярких черт этого стародавнего русского типа» (ХХVIII); «Всего менее можно было назвать его человеком скрытным, себе на уме. Он просто-напросто сохранился таким простаком, которые попадаются в глухих провинциях: очень доверчивый, очень ласковый, готов на бескорыстную послугу, побежит по первому призыву и даже деньги не считает заветными. В Якушкине даже следовало удивляться тому, каким способом он сумел уберечь в себе это патриархальное, старомодное простодушие» (Х). Однако, хотя Лесков всегда пленялся милой «старой сказкой», с его точки зрения, всё это черты не столько прошлого, сколько будущего, заповеданного в евангельских идеалах совершенства человека.

 

Примечания:
1. Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. – М.: Гослитиздат, 1956–1958. – Т. 11. – С. 71. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте: римская цифра обозначает том, арабская – страницу.
2. Цит. по: Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова: По его личным, семейным и несемейным записям и памятям: В 2 т. – М.: Худож. лит., 1984. – Т.1. – С.289.
3. Сочинения П.И. Якушкина с портретом автора, его биографией С.В. Максимова и товарищескими о нём воспоминаниями П.Д. Боборыкина, П.И. Вейнберга, И.Ф. Горбунова, А.Ф. Иванова, Н.С. Курочкина, Н.А. Лейкина, Н.С. Лескова, Д.Д. Минаева, В.Н. Никитина, В.О. Португалова и С.И. Турбина. – СПб., 1884. -С. II. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц.
4. Горький М. Н.С. Лесков // Собр. соч.: В 30 т. – М.: ГИХЛ, 1953. – Т. 24. – С. 232.

Средняя оценка: 2.75
Проголосовало: 96