Счастье есть

«Простить Феликса», повести и рассказы, Нина Орлова-Маркграф, РИПОЛ классик, 2021

Книга прозы Нины Орловой-Маркграф «Простить Феликса» включает в себя две полновесные повести и семь рассказов. С точки зрения тематики все произведения в ней можно поделить на две части. В повести, с которой начинается книга и которая, собственно, дала ей название, речь идет о жизни спецпереселенцев из расформированной в 1941-м году Немецкой поволжской республики. Тогда как героями рассказов стали жители деревни Ярунино (Алтайский край) в войну и послевоенное время. 

Но это разделение условно. Заявленная вначале «немецкая» тема, продолжаясь в рассказе «Переселенец», находит завершение в повести «Семь мешочков соли». 
И, конечно, война, что сквозной темой проходит через всю книгу, будто связывая произведения в единое целое. 
Хотя войны как таковой в книге «Простить Феликса» нет. Енисей, Алтайская лесостепь – до этих мест бои не дошли, но судьбы героев как повестей, так и рассказов напрямую с ней связаны. 
Еще одна книга о травме? Да, но о травме целого народа, что, переходя из поколения в поколение, будто передаваясь на генетическом уровне, переживается до сих пор. Отсюда огромное количество произведений на военную и околовоенную тему. Встречается и откровенная конъюнктура. Однако книга «Простить Феликса» – не тот случай, тут все по-честному. 
Это если говорить конспективно. Но проза Нины Орловой-Маркграф так хороша, что заслуживает подробного и обстоятельного разговора. 

***

Повесть «Простить Феликса». Первое, на что обращаешь внимание, прочитав буквально несколько страниц, – увлекательность и лёгкое вхождение в сюжет. Вот и знакомство читателя с главным героем Феликсом Горбатко не заставляет себя ждать. Да, тем самым Феликсом, которого, судя по названию, предлагается/надо простить. 
Бригадир рыболовной бригады, красавец, падкий на женский пол, наметанным глазом он сразу выделяет среди вновь прибывших спецпереселенцев новую жертву. И какая разница, что главной героине Марии или Морее, как говорят в просторечии на Волге, от силы шестнадцать. Насладившись девичьим телом, по сути, взяв Машу силой, в качестве компенсации Феликс выдает ей теплые вещи и пару тонких кусков хлеба (для переселенцев одно и другое на вес золота!). Он же не монстр какой-нибудь, обычный человек. С подчиненными строг, но не жесток. А то, что пользуется своим положением… так ведь все так живут. Либо ты, либо тебя. 

Можно ли простить такого?! И пока я, читатель, слежу за сюжетными перипетиями, ответ подспудно зреет. Размышляешь и потом, когда повесть уже прочитана. Можно ли простить мужчину, за которым длинным шлейфом тянется насилие по отношению ко многим и многим женщинам… Но ведь в истории Феликса тоже не все однозначно. Потери и лишения в детстве и юности, могут ли они стать если не оправданием, то хотя бы смягчающими обстоятельствами?.. 
Чаша весов колеблется то в одну, то в другую сторону. Хотя сама Маша простила. Нет, не так – девушка просто не впустила внутрь себя ненависть к насильнику, понимая, скорее в силу душевной чистоты, нежели осознанно, что это чувство ведет к саморазрушению. Неудивительно, что, пройдя через тяжелейшие испытания, Маша спаслась, выжила. А Феликс нет. 
Нравоучительно? Может быть. Хотя это простая житейская логика: терпение и внутренняя цельность – качества победителей, тогда как разнузданность страстей, потакание им ведут к краху. Так что акценты расставила не писательница – сама жизнь. 

Что поражает в повести «Простить Феликса» – это интонация. Слова льются неспешно. Кажется, даже слышен голос рассказчицы. Спецпереселенцы, зэки, энкавэдэшники, жертвы и палачи…О какой бы человеческой трагедии ни шла речь, он, голос, звучит негромко, даже ласково. Зачем излишне драматизировать, все и так хуже некуда. Нина Орлова-Маркграф относится к тому редкому типу авторов, которые обладают особым даром – говорить о трагедии светло. 
И, конечно, этот свет был бы невозможен без языка. Безыскусный и одновременно высокохудожественный, с вкраплениями немецких фраз и слов северно-русского диалекта, он рождает дивные описания, будь то самые обычные бытовые сцены или пугающе холодная красота Енисейского края. 

Порой от возникающих перед глазами картин делается по-настоящему страшно:

«Фоновый шум работы – удары лома, треск, звон, стук льда, шебурчание лопат и бой пешней среди ледяной немой пустыни казался оглушительным, ухающим, безжизненным. Таким его делало отсутствие людских голосов. Людское молчание. Будто, изо дня в день ловя рыбу, они сами стали рыбообразными, молча плыли в ледяной воде мартовского дня. Обессиленно возвращались в барак и там почти не разговаривали. Скудно ели, раскладывали, развешивали погреть и просушиться вещи и обувь. Кто-то кормил или укладывал ребенка, кто-то наскоро чинил не ко времени расползшуюся одежду». 

Трудна, даже невыносима жизнь спецпереселенцев. Неудивительно, что любые, самые незначительные детали прежней жизни перебираются в памяти с особой нежностью: 

«Когда мама Таня делала нудель – тонкую вкусную лапшу для воскресного куриного супа, она стлала на кровать чистое льняное полотенце и сушила раскатанные до прозрачности круги желтоватого с тонкой мучной посыпкой теста…» «Мария вспоминала двор с вишнями, яблонями, грушами, всю их улицу с рядом крепких опрятных домов. Утро в селе начиналось с того, что все хозяйки выходили с метлами и каждый подметал свою часть улицы, а потом посыпал белым песком. Эта земля в белом песке так и стояла перед ее глазами – так бы нагнулась и поцеловала». 

Возвращаясь к природе – разделяя душевное состояние героев, словно перекликаясь с ним, она из просто фона превращается в полноправную участницу повести. В этом смысле, Нина Орлова-Маркграф продолжает традицию русской классической литературы. 

«В июле началась тихая, теплая, а днем жаркая погода. В полуденный зной пахло созревающей ягодой, распаренной хвоей и смолой, сладко млели северные торопящиеся созреть травы, все томилось, и Феликс томился. В один из таких дней он почувствовал столь сильный плотский соблазн и впал в такое невыносимое беспокойство, что решил сегодня же увидеть Машу». 

А временами природа так даже пророчествует: 

«В десятых числах мая тронулся лед на Енисее. Спецпереселенцы смотрели, как двухметровой толщины лед, с которым они столько месяцев вступали с пешнями наперевес в схватку, теперь сам собой ломался, крошился, истаивал, исчезал…» 

И правда, все однажды закончится: непосильный труд, холод, беды. Люди вернутся домой. Но на это уйдут годы. Вот только Немецкой республики Поволжья больше не существовало. 
Так к одному ли Феликсу относится глагол «простить»? Речь, конечно же, идет о другом, более глобальном прощении – государственной системы, что безжалостно перелопатила человеческие жизни, или даже всей злобы и несправедливости, что существуют на земле… Нина Орлова-Маркграф не навязывает ответа. Как бы то ни было, каждый читатель повести «Простить Феликса» решает это для себя сам.

***

А мы тем временем движемся дальше. 
Енисей сменяется рекой Кулундой, Северный край – Алтайским. 

Рассказы и вторая повесть Нины Орловой-Маркграф написаны в жанре деревенской прозы. Надо обладать особой смелостью, чтобы после таких мастеров, как Распутин, Шукшин, Астафьев, работать в этом жанре. Но если есть что сказать, сомнения отпадают естественным образом. А этой писательнице точно есть! Кажется, жители одной деревни, что стар, что млад, нашептали ей свои удивительные истории, и теперь она щедро делится ими с читателями. 

Некоторые рассказы такие пронзительно-горькие, что заходится сердце. Но все смягчает и уравновешивает юмор. Так рассказывают о самых близких, слегка подтрунивая над ними, но безусловно любя. 
Персонажи рассказов – словно галерея портретов русско-советской живописи. Русско-советской? Именно. Хотя вошло в крестьянскую жизнь новое, но и родное, исконное не все с корнем вырвалось. Вроде, советские, а Пасху отмечают, детей крестят, и старушек просят по умершим молитовку сотворить. 

Вот как говорится об этом в рассказе «Глиняный парень»: 

«Трехлетний сын Ивана и Анны Кочкарёвых, Егорка, жил некрещеным. Деревенский храм давно закрылся, долго стоял обезглавленным, а потом был переделан под школу. Шел 1954 год. Никто в деревне уже путем не помнил, не знал, как проходит чин крещения, но все знали, что нехорошо, если дитя некрещеное…» 

Крестины и последующее застолье – одна из ключевых сцен не только рассказа, но и всей книги. Казалось бы, где Енисей, а где алтайская деревня Ярунино! Но та радость, которой лишены персонажи повести, словно во искупление бурлит теперь за деревенским столом, вовлекая в свой искрящийся поток все и всех. Перед глазами будто проходят не жители одной деревни – целая Россия со своими шутками-прибаутками, песнями, плясками.

Частушки случаются и невеселые. Как, например, эта:

«Ой, Германия, Германия, 
Наделала чего!
Девяносто девять девок
Обнимают одного!» 

Но долго грустить не выходит, и вот уже снова завертелись в парах деревенские плясуны и плясуньи. 

Гармонь притомилась, смолкла. Ей на смену приходит русская флейта с затейливым названием «кугиклы». Играет местный лекарь дед Мамон – заглянул на крестины вместе со своей косулей Катькой. 

Вот такая деревня, все в ней есть, все уживается: православие, язычество, русские, немцы-переселенцы, казаки, да и многие другие… А за ней вырастает огромная страна со своими просторами, живописной природой. Со сложной историей, о которой не забыть, не вычеркнуть. Можно лишь принять/простить.

Жаль, исчезают такие деревни, почти исчезли. 
Исчезают простые, чуть наивные люди, от которых, кажется, исходит особый свет. 
Но потомкам этих людей жить дальше. 
А горя и радости всегда будет поровну. 
Это и есть жизнь. 

Поэтому на слова Кристиньи, крестной маленького Егорки: «Есть, есть счастье…» – хочется лишь согласно кивнуть.