О поэзии и не только…

О поэтическом сборнике поэта Виктора Мостового
 «Я стихами душу изолью…»

Конечно же, в известном смысле можно сказать, вслед за уважаемым российским книгоиздателем, что литературная способность – это способность рассказать историю, и не надо думать, что поэзия лишена подобной связи с окружающим её миром… Однако искусство мыслить образно и напевно, говоря простым языком, «уму не подвластно».

Сама «мировая гармония», по выражению А. Блока, говорит языком поэзии. Поэзия может быть высокой, очень высокой и не очень, но она всегда есть осуществление некой духовной связи с Высшим, благодаря набору средств, главным из которых является Слово! Владеть Словом – Дар Божий!.. Владеть и выражать, и выразить не только предметный мир вокруг себя, но, может быть, прежде всего – выразить себя, осуществить себя, свою душу.

Как-то в «беседах с собственным сердцем» Митрополит Анастасий (Александр Грибановский) – незаурядная в святоотеческой православной среде духовная личность – высказал очень здравую мысль: «Если вы хотите глубже заглянуть в душу того или иного писателя, внимательнее вчитывайтесь в его произведения. В них, как в зеркале, отражён его собственный духовный облик… Он почти всегда творит своих героев по собственному образу и подобию, влагая в их уста нередко исповедь своего сердца». Да, «исповедь сердца» – лучше не скажешь!
Я не мог не вспомнить эту замечательную дневниковую запись владыки Анастасия, держа в руках недавно изданную книгу стихов (хорошо известного не только мне) поэта Виктора Мостового. Сборник так и называется: «Я стихами душу изолью». Эта книга вызывает добрые чувства не только хорошим качеством книгоиздательской работы, подкреплённой творческими усилиями художника В. М. Тронзы. 

Самая привлекательная особенность, на мой взгляд, сборника является его содержательная полнота – и в прямом, и в переносном смысле. Вообще, говорить о поэте вне контекста его поэтического творчества, задача сумасбродная. Но, как это часто бывает, даже обнажив кровеносную ткань поэтического слова – органическую часть души автора, – очень непросто увидеть живую, осязаемую личность, воссоздать портрет «по образу и подобию». И в этом смысле лирика Мостового, как справедливо заметил писатель и журналист Юрий Шипневский, редкое исключение, «редкий случай, когда поэт живёт с душой нараспашку, не оглядываясь назад и по сторонам…».

Наверное, есть что-то трогательное и притягательное в искренности людей, по-детски прямых и непосредственных… Не станем рассуждать о смысле и об этическом значении фразы: «Будьте, как дети!..» – известной каждому правоверному христианину... но обратимся непосредственно к предмету нашего внимания, к автографу души поэта, гражданина и человека – к его стихам.

Вспоминается Картамыш жаркого июля 2006 года. На месте археологических раскопок стоянки людей (2-й в. до н. э.) в районе Красного озера , что на Луганщине в Попаснянском районе, проводился 7-й областной фестиваль «Великая степь». В творческом коллективе стахановцев – поэт Виктор Мостовой. Обратила на себя внимание неподдельная толстовская упрощённость и в одежде, и в облике: рубаха навыпуск, седовлас, немногословен, сдержан, безыскусственен и малоэмоционален, даже флегматичен, невольно возникло ощущение, что автор дарственной надписи в сборнике своих стихов, подаренном мне, находится в каком-то смутном похмелье то ли от полуденной жары, то ли от вчерашнего застолья. На конкурсном чтении в номинации «поэзия», сильного впечатления не произвёл ни чтением, ни стихами. Как часто мы ошибаемся, находясь на поводу у первого впечатления!.. Уже дома я открыл «Трассу жизни», которой меня великодушно одарил стахановский поэт, и прочитал первое, попавшееся на глаза четверостишие:

Осень, осень – астры, сентябринки.
От зимы им никуда не деться.
Я смотрю, как листья, выгнув спинки,
Падают, распластывая тельца…

Эти четыре строки стали визитной карточкой поэта в моём сознании. Гипнотизирует художественная правда простых, но апокалиптически пронзительных строк!.. Нет в них упоительно безмятежного созерцания увядающей природы, с лёгким оттенком романтической грусти или стилизации чувств: это не поэзия романтиков 19 века, не романтический натурализм более позднего времени и уж тем более не символизм… «Эмпирическая действительность», говоря языком Гегеля, у Мостового лишь половинно приближает его поэзию к романтизму нового времени. Она далека от принципа гегелевского «двоемирия», но исключительно современна, противоречива и фаталистически чувствительна; трудно сказать, чего в ней больше – от Земли или от Неба?!

Разгульным я был и разбойным,
Обиды подолгу помнил,
Но, вслушавшись в шелест сирени, 
Был тихим в часы озарений…

Здесь, в приведенном мною четверостишии, кроме извинительных интонаций и авторского смирения простодушно звучит и констатация психологического портрета автора. Творческая мотивация Мостового нередко импульсивна, и часто выходит за границы поэтической этики. Она всегда на изломе конфликта, эпатажа, порой даже излишествуя проявлениями хулиганства… Но отнесёмся великодушно к этому эмоциональному атавизму «трудного детства». Сергей Эйзенштейн, выдающийся кинорежиссёр, любил повторять: «Нет конфликта – нет искусства». Художник – это всегда личность. Личность по природе своей – уверял своих читателей Виссарион Белинский – всегда враждебна обществу… 
Этот порочный круг зачастую оказывается «не по зубам» тонкой психической организации художника.
Мы часто иронизируем над фразой Ильфа и Петрова в устах литературного Остапа Бендера: «Художника может обидеть каждый!», но это – сермяжная правда, равная по себестоимости социально-бытовой и материальной зависимости, это – внешний рычаг разрушения хрупкого человеческого самосознания… Не этим ли сходны судьбы народных поэтов?!

Когда терзает жизнь в запале диком, 
И я терплю – не изойти бы криком, –

признаётся стахановский поэт, –

То, чтобы скрыть, как корчусь я от боли,
Скорей от всех я убегаю в поле. 
Я окунуть спешу в траву колени, 
В ромашках утонуть, как в белой пене,
И, ощутив всем телом боль земную, 
Цветам доверить голову седую…

На волне этих признаний почти резонансно в памяти возникают строки из иной творческой биографии – от последнего из могикан русского поэтического Севера – Николая Рубцова: 

Что с того, что я бываю грубым?
Это потому, что жизнь груба… 

Или: 

Всё движется к тёмному устью.
Когда я очнусь на краю,
Наверное, с резкою грустью
Я родину вспомню свою…

Аналогичные строки можно найти и в русских песнях Алексея Кольцова, и у Сергея Есенина, и у Марины Цветаевой, и у Арсения Тарковского, и у Бориса Чичибабина, и у Бориса Пастернака, и у Владимира Высоцкого, и у многих, многих других больших и малых поэтов… Видимо, и впрямь – «поэт в России больше, чем поэт»! Поэт в России – это оголённый нерв, сама Боль – анархически дикая и незатихающая… Нет никакой надобности выстраивать великих и малоизвестных поэтов по ранжиру… Все они в совокупности своей составляют единый монолит мировой литературно-поэтической пирамиды, соединяясь в ней друг с другом по резонансу, вибрационно; лишь исторические судьбы проложены в разных направлениях, в различных временных границах мировой культуры…

Есенинско-рубцовская закваска, на которой отбродила лирика Мостового, неслучайным образом обращена своей целомудренной частью к Любви, к женщине. Она – его спасение на крови, его святая купель:

Буду снегом занесенный весь я, 
Но внезапно я ворвусь в ту область,
Где возникнет, как из поднебесья, 
Снившийся мне часто женский образ.

Давно подмечено западными психоаналитиками, а в литературе очень ярко и выразительно иллюстрировано в романах Фёдора Достоевского, что люди, находящиеся в постоянной борьбе – внутренней и внешней – с самими собою, и с окружающим их миром – сентиментальны… Культ интимных чувств у них, порой, преобладает над рассудочностью, и нередко компенсируется агрессивностью к наиболее близким и наиболее слабым по своей уязвимости.
Это – страдающие эгоисты... Несомненно, лермонтовский «Печальный Демон, дух изгнанья…» – первый опоэтизированный Праотец людского страдающего эгоизма на Земле… «Дух беспокойный, Дух порочный, кто звал тебя во тьме полночной?..» Даже если Шекспир двусмысленно обозначил, что «жизнь – игра, а люди в ней – актёры», то и в таком случае – драматургия жизни видится жуткою и беспощадною. Впрочем, эпохи меняются, меняются нравы, сменяются декорации – конфликты остаются; с конфликтами остаётся искусство. «Нет конфликта – нет искусства!»
Поэтический Дух Виктора Мостового обречён на конфликт и внутри себя, и внутри социума. Он поэт настроения, поэт искренний и прямолинейный… Трудное, но боговдохновенное счастье поэта, видимо, в тематической «многомерности» и многообразии обтекающей его жизни… 
Даже любовная лирика поэта многомерна: иногда она сентиментальна, иногда иронична, чаще философична, – перетекая как бы исподволь в русло иного пространственного масштаба – в пейзаж, образуя идиллическую привлекательность внешней (иллюзорной) свободы:

Ты солнечный свет! Я ослеп… 
Родная, – цари на престоле!
Не зря убегаю я в степь 
От счастья рыдать на просторе. 

Или:

Помнишь, как кружились карусели!.. 
В россыпи волос лучи вплелись;
В круговерти буйного веселья 
Мы с тобою уносились ввысь.
И стрижи навстречу нам, и ветер, 
Листьями пропахший, и летим...
В синеву и солнце, 
И на свете 
Больше ничего мы не хотим.

«Говорить о любовных стихах, – утверждал В. Шкловский, – надо поэтично». Не будем разрушать традицию и переключим наше внимание в иную плоскость поэтического пристрастия В. Мостового – в лирику пейзажную.

Легко заметить, что обращение поэта к пейзажу носит приоритетный характер, и пейзажная лирика ему отвечает тем же: она светла, прозрачна, легка, и… ароматна цветами особого осеннего колорита, что так выразительно усиливает душевное состояние «рыцаря печального образа». Кажется, сама Эвтерпа – античная муза лирической поэзии – находится рядом, когда под рукой поэта рождаются строки:

Астры в струях дождевых, 
Астры в капельках рассвета…
Вижу в их глазах живых 
Уходящий отблеск лета...

Или:

Сумрак, сгорбясь, бродит. Дождь в ударе.
Каждый лист распят на тротуаре.
…

Скупая, немногословная, почти блоковская драматургия… в двух строках поэтического текста!..

В мировой литературной традиции пейзаж редко является самодовлеющим жанром, но это всегда готовая декорация к любому драматическому сюжету, стоит лишь поменять освещение, да прибавить соответствующий антураж и пожалуйста – классический элемент усиления, или говоря языком Карла Кречмера – «сгущение» для любого типажа, – от шекспировского короля Лира до образа Царя Бориса в драме А.Пушкина.
Пейзажная лирика Мостового построена всегда или почти всегда на контрасте душевных переживаний самого автора.

В этом контексте особое звучание приобретает тема шахтёрского труда – «потом и угольной пылью» выстраданная и построенная по законам жанра – на контрастах, на конфликтах, на конвенции.

Была борьба с пластом – лоб в лоб… 
А после смены вышел – 
По телу пробежал озноб 
от ветра, а от вишен, 
что лепестковою пургой 
посыпались душисто, 
Я ощущаю всей душой 
большую жажду жизни.

И далее – апофеоз, само воплощение обретённого Рая, – истинного, не выдуманного счастья шахтёра, которое только и доступно ему после смены, после «борьбы с пластом – лоб в лоб…»

Я расстегну свою рубашку. 
Как дышится легко, свежо!..
Подсолнух рыжую мордашку 
Подставил солнцу – хорошо!

А ведь и в самом деле – хорошо! Иногда может показаться, что стихи Мостового не всегда «причёсаны», не всегда ладно скроены.

Встречаются в жизни великолепные мастера версификации, но – мертва их стихия!.. Их мастерски вышколенные строки поражают математическим расчётом ритма, размера, безупречной рифмой, формой, синтаксисом и даже… сюжетным построением. Но нет жизненной силы в этих созданиях, нет энергии, нет самой жизни. «Не будем забывать, – учил Виктор Шкловский (прекрасный знаток и исследователь мировой литературы), – что поэт и поэзия не только порождаются жизнью, но они и порождают жизнь».

Мостовой – поэт по призванию, по генетической обусловленности. Фигурально выражаясь, он, ещё в утробе матери, преодолел мертвенную метрику стихотворного канона! Да и «не надо стараться!..» ¬– говорил Виктор Борисович студентам литературного факультета, когда те спрашивали его, как научиться хорошо писать. – «Как дышится, так и пишется…» – напевно повторял Булат Окуджава.

Видимо, есть необходимость напомнить, что голос поэта широкого лирического диапазона не может не звучать и на верхнем патетическом регистре гражданской темы. Именно на этой высокой и чистой ноте звучит Голос поэтического Донбасса.

Вот и дожил до седых волос. 
Я в Донбасс строкою крепко врос. 
Я пою, пусть не на всю страну, 
Но не заглушить мою струну –

чистосердечно провозглашает автор, вросший всем своим существом в Донецкий Кряж, в землю Донбасскую…

Земля шахтёров. Угольный Донбасс.
Здесь люди из себя не корчат принцев,
Здесь много русских, много украинцев,
И потому богатый слов запас.
В Донбассе две судьбы, два языка.
Слова здесь вперемешку, впересыпку.
Здесь любят смех и ясную улыбку,
И смотрят прямо, а не свысока.

В стихах о своём крае, о Родине нет у Виктора Мостового ни лукавства, ни фальши – есть сердечная глубина и острая гражданская боль, боль «эпохи перемен».
«Да, жизнь ненадёжно скроена: трещит по живому шву» – это реалии… Поэт страдает не потому, что не может остановить разрушение прежней среды своего обитания, а потому, что не может увидеть свою жизнь в рамках ещё не воплощённой смутной общественной идеи… Немыслимо быть «товарищем человечества» ( по Маяковскому), без всеобщего воскрешения, а лгать и притворяться поэт не может по определению…

Что я вижу? Что могу я знать... 
Что дано мне людям рассказать?
Мне б суметь распутать узел лжи – той, 
Очень уж узорчато расшитой…
Кто мы? – Манекены из витрин, 
Роботов безвольных поколенье…
Жечь бы нас до белого каленья, 
Чтобы рабство выжечь изнутри!

Костры инквизиции Нового времени ещё могут вспыхнуть, не приведи, Бог!.. Но вот «прийти в будущее, пропустив настоящее – как сказал В. Шкловский – нельзя», как нельзя нарушать и «закон жанра в искусстве. У каждого осуществлённого поэта имеется только одна привилегия – стоять на границе между горем и радостью…

«От печали до радости ехать и ехать, от печали до радости лететь и лететь…» – самозабвенно пел в своё время вдохновенный Юрий Антонов.

О чём писать? 
На то не наша воля!
Тобой одним 
Не будет мир воспет!
Ты тему моря взял 
И тему поля,
А тему гор 
Другой возьмёт поэт!
Но если нет 
Ни радости, ни горя,
Тогда не мни, 
Что звонко запоёшь,
Любая тема – 
Поля или моря,
И тема гор – 
Всё это будет ложь!

Так вот обращался к собрату по перу и в равной мере к самому себе большой русский поэт – Николай Рубцов. Мы видим здесь почти шиллеровское преобладание пафоса мысли над пафосом чувств… У зрелого крепкого стахановского поэта часто пафос чувств преобладает над пафосом мысли, но дышит он и пишет на той же самой высокой частоте неугомонности сердечного ритма и поэтической страстности.

«Человек среднего практического ума бывает более приспособлен к жизни, чем гений, который всегда кажется чем-то не от мира сего», – записал в своём духовном дневнике Митрополит Анастасий. Это правда, но правда и то, что весь промежуточный диапазон между гением и средними практическими людьми занимают люди творчески талантливые и ранимые, и весь натиск жизненных обстоятельств, на которые гений в силу своей огненной одержимости не обращает внимание, для этой прослойки людей есть несение Креста на Голгофу…
И размышляя над непростой судьбой талантливого русского поэта – земляка из славного шахтёрского города Стаханова, хочется искренне пожелать ему нести свой священный дар в чистом сосуде сердца, не обращаясь лицом к низменным страстям и порокам…