«Русь, как молитву, тверди наизусть». Часть I

(к 155-летию К.Д. Бальмонта)

Часть I

Одна из ярчайших звёзд в созвездии писателей и поэтов Серебряного века русской литературы – Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942). В нынешнем году – 155 лет со дня рождения и 80 лет со дня смерти поэта. 
Художественный мир Бальмонта – завораживающий, воздушный, волшебный «блеск стиха и поэтический полёт». Знаменательно, что создатель этого дивного мира, в котором таинственно соединяются с человеческой душой «линии света», «очертания снов», «перезвоны благозвучий»: «Переплеск многопенный, разорванно-слитный, Самоцветные камни земли самобытной, Переклички лесные зелёного мая» – свой программный теоретический этюд назвал «Поэзия как волшебство» (1915). 
Поэзия Бальмонта покорила его современников, вызвала настоящий восторг у читателей и собратьев по перу. «Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы, не задумываясь, сказала: Поэт...», – писала Марина Цветаева (1892–1941). Он, по отзыву Н.А. Тэффи (1872–1952), «удивил и восхитил своим “перезвоном хрустальных созвучий”, которые влились в душу с первым весенним счастьем». Своими изысканными, утончёнными стихами Бальмонт сумел влюбить в себя читающую публику. Он стал самым популярным, самым почитаемым. Среди поклонников возникло даже понятие бальмонтизм. Как свидетельствует Тэффи, «Россия была именно влюблена в Бальмонта… Его читали, декламировали и пели с эстрады. Кавалеры нашёптывали его слова своим дамам, гимназистки <их называли бальмонтистки – А. Н.-С.> переписывали в тетрадки…» Поэты-символисты считали его своим кумиром. Один из основоположников русского символизма – искусства, наполненного таинственной образностью, недосказанностью, знаками-символами, – В.Я. Брюсов (1873–1924) утверждал: «В течение десятилетия Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией. Другие поэты или покорно следовали за ним, или, с большими усилиями, отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния». 
Бальмонт сознавал своё художественное превосходство посреди современных ему литераторов. В своей вершинной книге «Будем как солнце» он создал творческий автопортрет с вызывающе-дерзкими, зримо подчёркнутыми повторами «Я – », с чередой поэтических самоопределений: 

Я – изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты – предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей,
Я – для всех и ничей.
<…>
Вечно-юный, как сон,
Сильный тем, что влюблён
И в себя и в других,
Я – изысканный стих.

А для самого Бальмонта, по его признанию, «лучшими учителями в поэзии были – усадьба, сад, ручьи, болотные озёрки, шелест листвы, бабочки, птицы и зори». Всё это «красивое малое царство уюта и тишины» скромной дворянской усадьбы в глубине России впитал поэт в себя с раннего детства, пронёс через всю жизнь, наполненную не только триумфами, но и горестями, и невзгодами.

Кукушки нежный плач в глуши лесной
Звучит мольбой тоскующей и странной.
Как весело, как горестно весной,
Как мир хорош в своей красе нежданной – 
Контрастов мир, с улыбкой неземной,
Загадочный под дымкою туманной.

Родовое имение Бальмонта – Гумнищи в Шуйском уезде Владимирской губернии – небольшой дом среди тенистого парка, медовых липовых аллей. Именно здесь ещё в счастливое время детства маленького Константина произошло зарождение его поэтического таланта. Впоследствии Бальмонт вспоминал: «Я начал писать стихи в возрасте десяти лет. В яркий солнечный день они возникли, сразу два стихотворения, одно о зиме, другое о лете. Это было в родной моей усадьбе Гумнищи, в лесном уголке, который до последних лет жизни буду вспоминать как райское, ничем не нарушенное радование жизнью». 
Бальмонт родился в начале лета – времени бурного цветения среднерусской природы, когда красуются и благоухают бело-розовые сады, чаруют волнами аромата и оттенками красок тяжёлые гроздья сирени. О ней поэт с любовью писал много раз:

О, весенние грозы!
Детство с веткой сирени, в вечерней тиши соловей,
Зыбь и шёпот листвы этой милой плакучей берёзы, 
Зачарованность снов – только раз расцветающих дней!

Упоминания о «сирени в цвету» рассыпаны во множестве стихотворений: «Мимо роз и гвоздик До сирени лазурной Пробегает родник» («Родник»); «Но уж цветёт душистая сирень, И барвинок, и ландыш серебристый» («Зарождающаяся жизнь»); «В лепете романса – цвет сирени» («Нежно-лиловый»); «“Фея”, – шепнули сирени, “Фея”, – призыв был стрижа, “Фея”, – шепнули сквозь тени Ландыши, очи смежа» («Трудно Фее») и др. В раннем детстве – «начальных днях» в родовом поместье – душистые заросли кустов сирени с её цветами-созвездиями представлялись Бальмонту чуть ли не целой вселенной:

В начальных днях сирень родного сада,
С жужжанием вокруг неё жуков,
Шмелей, и ос, и ярких мотыльков,
Есть целый мир, есть звёздная громада.

Проведя годы в дальних странствиях («Я был там далёко, В многокрасочной пряности пышных ликующих стран»), десятилетия в эмиграции, поэт ностальгически думал об этих цветах, о своей юности, о родине, о России: 

Берёза родная, со стволом серебристым, 
О тебе я в тропических чащах скучал,
Я скучал о сирени в цвету и о нём, соловье голосистом,
Обо всём, что я в детстве с мечтой обвенчал.

Осенью 1996 года – более 25 лет назад – мне довелось побывать в Гумнищах – недалеко, в восьми километрах, от старинного городка Шуя на древних землях родовитых русских князей Шуйских. К сожалению, от старинной усадьбы родителей Константина Бальмонта не сохранилось почти ничего. Остатки поместья – старый заброшенный парк, заросший маленький пруд, скромная могилка родителей поэта. Да памятный знак у просёлочной дороги: «Здесь родился и провёл юные годы поэт Константин Бальмонт». 

А.А. Новикова-Строганова.

Моим спутником был тогда итальянский профессор-славист Пьеро Каццола (1921–2015), известный у себя на родине как «адвокат русской культуры». Научные интересы – глубокое исследование русской классической литературы, взаимодействий Италии и России в общественно-политической и культурной областях – стали главным делом всей жизни учёного-энциклопедиста. 
Творчество Бальмонта также включается в сферу русско-итальянских связей. Поэт бывал в Италии, восхищался её культурой, слагал о ней стихи. И всё же он никогда бы не променял на пышное буйство итальянских красок «печальную красоту» своей ненаглядной родины. 

Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаённой печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали («Безглагольность»).

Поэт писал матери из Рима: «Весь этот год за границей я себя чувствую на подмостках, среди декораций. А там – вдали – моя печальная красота, за которую десяти Италий не возьму». 
Зная, как любил Бальмонт аромат сирени, росшей когда-то в его саду, итальянский профессор посадил у памятного знака русскому поэту молодой кустик душистой сирени. Если он прижился и уцелел, то за прошедшие годы должен был превратиться в сиреневые заросли.
Пьеро Каццола приезжал тогда и в Орёл – город Тургенева, Лескова, Бунина. Знаменательно, что в Орле в апреле 1917 года побывал Бальмонт – знаток и ценитель тургеневского творчества. Поэт написал стихи «Памяти Тургенева»:

Дворянских гнёзд заветные аллеи.
Забытый сад. Полузаросший пруд.
Как хорошо, как всё знакомо тут!
Сирень, и резеда, и эпомеи,
И георгины гордые цветут.

Посетил Бальмонт и легендарный «дом Лизы Калитиной», на «дворянском гнезде», как издавна именуется это тургеневское место в Орле. Описанный в романе Тургенева «Дворянское гнездо» (1858) дом, ныне уже почти разрушенный (несмотря на постоянное бахвальство местных чиновников о желании и готовности сохранять культурное наследие), был своеобразным центром паломничества почитателей тургеневского романа со всей России и из-за рубежа. Бальмонт сложил об этом доме изысканные стихотворные строки:

В том доме, где нежная грезила Лиза,
С толпой молодёжи я медлил попутно.
И мнилось: здесь тихая веяла риза.
Как в прошлом красиво!
Как в нежном уютно!

Вторя Бальмонту и подражая его образности, орловец Евгений Сокол описал впечатление от орловской встречи поэта в «доме Лизы Калитиной»:

И плавали, плавали милые тени
В волшебности Ваших изысканных слов.
И мнилось: чуть слышно дрожали ступени
Под лёгкостью Лизиных тихих шагов.

Впечатление от посещения «дома Лизы Калитиной» выразил также современник Бальмонта Иван Алексеевич Бунин (1870–1953). В своём «нобелевском» романе «Жизнь Арсеньева» (1929) Бунин вспоминал, как в молодые свои годы жизни в Орле он приходил со своей возлюбленной к заветному дому: «уже вечерело. “Вы любите Тургенева?” – спросила она. <…> Тут недалеко есть усадьба, которая будто бы описана в “Дворянском гнезде”. <…> И мы пошли куда-то на окраину города, в глухую, потонувшую в садах улицу, где на обрыве над Орликом, в старом саду, осыпанном мелкой апрельской зеленью, серел давно необитаемый дом <…> Мы постояли, посмотрели на него через низкую ограду, сквозь этот ещё редкий сад, узорчатый на чистом закатном небе… Лиза, Лаврецкий, Лемм… И мне страстно захотелось любви». 
Бальмонт, как и Бунин, умел передать в слове едва уловимый момент предчувствия любви, её зарождения. «Любовь есть желание красоты, таинственно совпадающей с нашей душой», – утверждал поэт. Он писал о всеобъемлющем характере любви как главной Божией заповеди и в полном соответствии с евангельской концепцией: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём» (1 Ин. 4: 16); «любовь от Бога, и всякий любящий рождён от Бога и знает Бога» (1 Ин. 4: 7); «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1 Ин. 4: 6) – в стихотворении с призывным названием «Люби»:

«Люби!» – поют шуршащие берёзы,
Когда на них серёжки расцвели.
«Люби!» – поёт сирень в цветной пыли.
«Люби! Люби!» – поют, пылая розы.
Страшись безлюбья. И беги угрозы
Бесстрастия. Твой полдень вмиг – вдали.
Твою зарю теченья зорь сожгли.
Люби любовь. Люби огонь и грёзы.
Кто не любил, не выполнил закон,
Которым в мире движутся созвездья,
Которым так прекрасен небосклон.
Он в каждом часе слышит мёртвый звон.
Ему никак не избежать возмездья.
Кто любит, счастлив. Пусть хоть распят он.

Искупительная самоотверженная любовь Христа к миру: «Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20:28) – для поэта единственный идеал высшей красоты:

Одна есть в мире красота –
Любви, печали, отреченья,
И добровольного мученья
За нас распятого Христа.

Один из 35 своих стихотворных сборников поэт назвал «Только любовь» (1903). В поэзии Бальмонта приоткрывается завеса в Царствие Божие, сокрытое в таинственных Небесах обетованных, – по слову апостола Павла: «не видел того глаз, не слышало ухо и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. А нам Бог открыл это Духом Своим» (1 Кор. 2: 9–10):

Донёсся откуда-то гаснущий звон,
И стал вырастать в вышину небосклон.
И взорам открылось при свете зарниц,
Что в небе есть тайны, но нет в нём границ.
И образ пустыни от взоров исчез,
За небом раздвинулось Небо Небес.
Что жизнью казалось, то сном пронеслось,
И вечное, вечное счастье зажглось («Звезда пустыни»). 

После того, как в молодости поэт пытался покончить с собой и выжил, ему в полной мере открылись милость Творца, Его заповедь о вечной и бесконечной жизни: «дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3: 16). В автобиографическом рассказе «Воздушный путь» Бальмонт вспоминал: «Я понял в те минуты, что <…> жизнь бесконечна. <…> В долгий год, когда я, лёжа в постели, уже не чаял, что я когда-нибудь встану, я научился от предутреннего чириканья воробьёв за окном и от лунных лучей, проходивших через окно в мою комнату, и от всех шагов, достигавших до моего слуха, великой сказке жизни, понял святую неприкосновенность жизни. И когда наконец я встал, душа моя стала вольной, как ветер в поле, никто уже более не был над нею властен, кроме творческой мечты, а творчество расцвело буйным цветом». Вдохновение переполняло поэта. В письмах он делился своей творческой радостью, счастьем жить: «Ко мне пришло что-то более сложное, чем я мог ожидать, и пишу теперь страницу за страницей, торопясь и следя за собой, чтобы не ошибиться в радостной торопливости»; «У меня много новостей. И все хорошие. Мне “везёт”. Мне пишется. Мне жить, жить, вечно жить хочется. Если бы Вы знали, сколько я написал стихов новых! Больше ста. Это было сумасшествие, сказка, новое. Издаю новую книгу, совсем не похожую на прежние. Она удивит многих. Я изменил своё понимание мира. Как ни смешно прозвучит моя фраза, я скажу: я понял мир. На многие годы, быть может, навсегда»; «Как неожиданна собственная душа! Стоит заглянуть в неё, чтобы увидеть новые дали…».

Ночь ночи открывает знанье,
Дню ото дня передаётся речь.
Чтоб славу Господа непопранной сберечь,
Восславить Господа должны Его созданья.
Всё от Него – и жизнь, и смерть.
<…>
Свят, свят Господь, Зиждитель мой!
Перед лицом Твоим рассеялась забота.
И сладостней, чем мёд, и слаще капель сота
Единый жизни миг, дарованный Тобой! 
(«На мотив псалма 18»)

Художник: В. Серов.