Тишина

Валерию Липневичу 75...

Только что прочитала прекрасную повесть Валерия Липневича «Свейкас, Виляу», которая начинается с описания Прибалтики, купания в Балтийском море, – и тут же попался на глаза старый номер «Нёмана» за 1981 год с рецензией белорусской поэтессы Светланы Бартоховой на книгу стихов Валерия «Тишина», вышедшей в Минске ещё в далёком 1979 году. Журналы прежних лет просматривать вообще небесполезно, и на этот раз повезло – подвернувшаяся рецензия оказалась тем самым «роялем в кустах» для меня. С неё и начну разматывать свои впечатления: «Я узнаю этого поэта сразу, и не только по его верности свободному стиху…» Стоп, вот и первое ключевое слово: неслучайна приверженность автора именно «свободному» стиху, потому что ощущение полной внутренней свободы возникает сразу при чтении и стихов и прозы этого автора.
«Неторопливость крупных планов, их смысловая насыщенность в стихах В. Липневича» – вот и следующие ключевые слова, действительно, отсутствие торопливости, скороговорки и наполненность нетривиальным смыслом.
И далее автор отмечает противоречие в своём восприятии стихов Валерия – с одной стороны, «полное доверие и удивление перед его своеобразным видением простого и вечного», а c другой – «неудовлетворенность из-за отсутствия у автора “Тишины” Липневича активной жизненной позиции». Потому что он только наблюдает и подаёт увиденное крупным планом, ничем не выдавая своего отношения к изображаемому. То есть его позиция – абсолютный нейтралитет; теперь появилось новое определение: толерантность. 
И вот, прочитав только что «Свейкас, Виляу» – повесть-воспоминание о службе автора в армии в семидесятые годы, я подивилась точности анализа особенностей творческого почерка автора, присущих ему с первых опубликованных строчек. Резюмирующее ту рецензию высказывание звучит у Светланы Бартоховой так: «Сегодня нельзя быть поэтом без активной позиции – поэт просто не имеет на это права, тем более, если он знает цену слову». Напомню, текст появился в «Нёмане» в 1979 году. А вот сегодня, в 2022 году, то, что общепризнанно казалось тогда ущербным, неполноценным, стало явным преимуществом Липневича. Это врожденное качество его таланта сейчас можно обозначить как непредвзятость, внутренняя свобода. Он ничего не хочет доказать заранее, он вспоминает, вчувствуется в свои воспоминания, философски осмысливает их.
Армейскую службу В. Липневич проходил в Белоруссии – как раз тогда вышло постановление о том, что каждый выпускник вуза недневного обучения (то есть не прошедшего курса военной кафедры), обязан отслужить один год в армии. Автор повести служит вместе с теми, кто, как и он, недавно получил диплом о высшем образовании, то есть с молодыми специалистами из разных республик Советского Союза. Интересно читать его воспоминания о том времени, записанные с дистанции по меньшей мере в двадцать лет. 

Вполне свободный от принадлежности к любой из тех групп, на которые в ХХI веке разделилось российское общество, автор констатирует, что с его точки зрения Советский Союз действительно был семьёй народов – не слишком удачной в том числе и по причине многодетности, во всяком случае – во всяком случае это было попыткой семьи, что и доказывает текст повести. Национальные противоречия не отягощают отношения внутриармейские, автор наблюдает своеобразие характеров тех, с кем обстоятельства вынудили его жить не просто под одной крышей, но в самой тесной пространственной близости. И нащупывает разные сопоставительные ряды – например, между мировым городом и мировой деревней. Не помню, чтобы современная проза поднималась до этого крайне актуального обобщения.
Есть и другие, не менее важные и неожиданные наблюдения: например, о том, что характер человека по-настоящему можно понять только слушая, как он говорит на своём родном языке. То есть, когда человек говорит не на родном, а на языке межнационального общения, он как бы примеривает на себя роль, которую – так ему представляется – от него ожидают окружающие; а вот в разговоре на своём языке человек полностью выражает себя, свою самость. И то, что автор повести, общаясь с литовцем Виляу, попутно учит литовский язык, более всего свидетельствует о том, что служить уже получившим высшее образование намного было полезнее и плодотворнее. В этом случае мужчина почти сформировался как личность, это очень заметно на примере самого автора повести: ему понятно – время дорого и любые обстоятельства должно использовать для самосовершенствования. Проблема дальнейшего развития собственной личности, сознательная работа над её формированием помогла автору понять, что и армию надо не вычесть из жизни, а, наоборот, собрать свои плоды – в их числе прекрасную повесть «Свейкас, Виляу».
Да, забыла ещё отметить: живописные описания Балтики и Куршской косы, которая долгие годы была любимым местом отдыха интеллектуальной элиты как Белоруссии, так и России. Кажется, это именно то место, откуда видно во все концы света. И ещё – в самом конце повести, где начинаются уже после армейские воспоминания автора-литератора о поездках в ту же Литву, точно описаны предпосылки теперешнего отчуждения прибалтийцев от России: например, с младых ногтей воспитанное уважение к частной собственности. Его ещё тогда особо отметил Валерий у друга-литовца, имя которого вошло в название повести.
Собственно, композиция повести строится с приезда автора в Прибалтику на Балтийское море в страну своего бывшего сослуживца Виляу, он вспоминает годы службы и раздумывает: искать или не искать встречи с ним. При этом автор отмечает, что уже в годы различных литературных межреспубликанских семинаров неприятие и просто игнорирование представителей России в этих тусовках уже тогда фиксировалось Липневичем. И потому сомневается, что его сослуживцу будет приятно (желательно?) встретиться. Вспоминая ту политику заискивания, которая осуществлялась долгие годы верховной властью СССР, не только не принесла никаких положительных результатов, а, наоборот – вызывала в республиках презрение и отчуждение. Что и подтвердилось в годы, последовавшие за развалом Союза и обостряются с каждым днём. И встречаться с бывшем сослуживцем нет смысла – только испытаешь чувство взаимной неловкости, испортишь сердечно незамутненные воспоминания о прежней дружбе; вот такой итог.
Но вспоминая название сборника стихотворений Липневича, о котором написана цитированная рецензия Бартоховой, хочется сказать, что не суетность, внутренняя тишина, которая овладевает читающего повесть – одно из главных достижений автора, потому что в настоящий момент одно из самых востребованных современностью ощущений. Потому что думать самостоятельно можно только в тишине. 

Вообще поэтическая проза Валерия Липневича принадлежит к своеобразному и редкому у нас (возможно, не только у нас в настоящее время) жанру «воспитание чувств». Перечитанная недавно повесть «Ева, верни ребро», написанные ещё в семидесятые годы прошлого века, не только сохранила, но и обрела новую актуальность на фоне общего понижения культурного уровня во всех сферах жизни. Но перечитывая внимательно именно раннюю прозу автора, неожиданным было впечатление «передачи ощущения воздуха времени», это ни с чем ни сравнимое погружение в ту атмосферу, когда мы ходили в Минскую центральную библиотеку и роскошно погружались в атмосферу свободного чтения и осмысления самого течения жизни вокруг нас… Мы практически жили с Валерием Ивановичем в одном городе в одно и то же время.

Валерий Липневич – поэт, переводчик, прозаик, эссеист, но сейчас хочу подробнее остановиться на ипостаси критика, взглянув из сегодняшнего времени на три его давнишние рецензии – вернее их назвать, конечно, «критические статьи»: о Максиме Танке (ERRATA Мн. Мастацкая литаратура, 1996г.), о Светлане Алексеевич (1999 г.), о книге белорусского исследователя Достоевского Александра Станюты (1990).
То есть все три работы – из самого конца прошлого века, но их актуальность и своевременность поистине удивительны.
Так вот, самые важные выдержки: «Живут долго прежде всего те, чье творчество резонирует с силовыми линиями эпохи. Такое совпадение выпало и на долю Максима Танка. Липневич-критик цитирует одного белорусского литератора: Максим Танк мог бы сказать о себе – "Я – белорус Советского Союза"». При том, что его творчество целиком в эту формулу не укладывается. Это подтверждается и отсутствием пафоса, экзальтации, в которые неизбежно впадают идеологизированные авторы. Подлинное всегда невозмутимо – спокойно, бытийно. Подлинное – глубже любого воодушевления, любой идеологии.
Теперь о двухтомнике С. Алексеевич – отметим, что написана и опубликована эта рецензия до вручения ей Нобелевской премии, а также, что в годы юности в Минске, он не только был с ней знаком, но что она является прототипом подруги главной героини в его повести «Ева, верни ребро». Вот что важно для Липневича – критика в её работах: – «Её тексты дают богатейший материал для изучения современного массового сознания. По большому счёту она писатель для писателей, философов, учёных – с самого начала своей литературной работы Алексеевич уходила от застывших идеологических тем – к реальности… С полным правом её можно назвать бытописателем трагедии. Подозреваю, что основной читатель Алексеевич сегодня на Западе: только благополучные люди в состоянии выдержать тот психологический груз, который взваливает на них автор». 
Проанализировать работу В. Липневича о книге А. Станюты нет возможности, вот только один из важных постулатов критика, который почти всегда становится исследователем тех текстов, о которых идёт речь: «Достоевский фиксирует некий переход в истории человечества – на пороге восстания масс – соотносимый с подростковым возрастом… Достоевский создаёт динамическую модель многополюсного сознания, в основных своих параметрах конгениальную бытию, его постоянным колебаниям, диалектическим переходам "верного" в "неверное" и обратно... То есть литературовед оказывается в непривычной ситуации – лицом к лицу со стихией, многократно усиленной энергией автора. Перефразируя Достоевского, пока есть хоть бы одно ущемленное, социально униженное "я", мир остаётся на грани гибели».
О возрастающей роли написанного Липневичем-критиком просто страшно говорить. Но вернёмся к началу – к Липневичу-поэту:

***

Когда, как патрон в обойму,
Ты входишь в армейский быт, 
Когда в сапогах и хэбэ,
Стриженные,
Мы все на одно лицо,–
По-настоящему понимаешь,
Как различны люди.

Когда в шумной толпе
Проходят,
Идут рядом,
С женами, чинами, талантами,
В разнообразии судеб, одежд, привычек,
Ты замечаешь вдруг,
Как одинаковы люди.

А пожелать ему хочется и дальше быть таким же внимательным к происходящему в мире литературы и не только. Его присутствие уравновешивает что-то очень важное внутри нас и снаружи, давая надежду на спасение.