Марина Кудимова: «Стихи – это праздник не каждого дня»...

Редакция журнала «Камертон» от души поздравляет Марину Владимировну Кудимову с юбилеем. Желаем здоровья, любви и вдохновения! 

Слова, предназначенные участникам мастер-класса Международного литературного фестиваля «Волошинский сентябрь», долетели и до меня, примостившейся на знаменитой веранде коктебельского Дома-музея Максимилиана Волошина. И обострили желание непременно побеседовать с Мариной Владимировной.

Много лет читая стихи, прозу и публицистику Марины Владимировны Кудимовой, не перестала восхищаться эрудицией, широтой взгляда на явления нашей жизни, на литературу и культуру во всей её полноте. Слог, стиль буквально завораживали. Как и авторский язык, который какой-то немыслимым по сложности и виртуозному изяществу плетёт узор из древнерусских говоров и современных слов, включая жаргонизмы и сленг. Всё это хочется перечитывать, чтобы проникшись, вникнуть в самую суть, что не всегда легко и просто. С облегчением вздохнула, узнав, что не только мне приходится проявлять упорство и напрягать интеллект. А вызвало вздох этот признание Евгения Евтушенко в антологии «Десять веков русской поэзии»: «Кудимову читать – как собственный мозг перепахивать. Это стихи не для чтения, а для вчитывания». Порадовало и мнение мэтра: «Сейчас я знаю в поэзии два имени – Иосиф Бродский и одна девчонка из Тамбова». 
Застать Марину Владимировну одну было непросто: поговорить с ней всем хотелось, и «хороводы» вокруг – с утра до вечера. Но момент был выбран, терпение вознаграждено. И вот сидим мы с повзрослевшей «девчонкой из Тамбова» в уютном коктебельском кафе над морем, и за чашечкой кофе неспешно знакомимся в разговоре о литературе и о жизни. 

Людмила Обуховская

– Марина Владимировна, сказанное Евгением Евтушенко сыграло определённую роль в вашей творческой жизни?

– Сыграло, и очень серьёзную. Я тогда жила в Тамбове, было мне чуть больше двадцати, обращаться к мэтрам и не помышляла. Мой товарищ, замечательный поэт, к сожалению, покойный Ян Гольцман каким-то образом умудрился сунуть в руки Евтушенко, гулявшего по Переделкину, пачку моих стихов. Можете себе представить, какой неожиданностью стало для меня письмо Евгения Александровича на пяти страницах! С какими-то совершенно невероятными авансами. Я теперь понимаю, что у него был удивительный, феноменальный слух на стихи. Я ведь тогда только пробовала перо, разминала мускулатуру. С того времени мы подружились на сорок лет.

– Евтушенко ведь был тогда на пике славы?

– Да, но я считаю, что слава при жизни ничего не оставляет за гранью жизни. Эта исчерпанность меня всегда напрягала. О Евтушенко ли идёт речь, о других ли.

– Разве слава Евтушенко, Ахмадулиной, Вознесенского пропала? Их ведь читают…

– Читают люди старшего поколения, которые воспитывались на их стихах.

– А Пастернака, Высоцкого?

– Это совсем другое. Прижизненной славы в нашем понимании у Пастернака не было. После гибели Маяковского Сталин Пастернака тянул на первого поэта. Но Пастернак был слишком культурен для того, чтобы согласиться. И он каким-то образом настолько умно и хитро себя повёл, что избежал этого. Слава его началась пос¬ле скандала с романом «Доктор Живаго». А до этого он был известен очень узкому кругу людей в России и в Грузии. Высоцкому выпало совпасть с расцветом магнитофонной культуры, но это тоже сыграло, на мой взгляд, довольно злую шутку: поэт выбрал всё при жизни. 

– Слушая молодых поэтов, сдерживаюсь, чтобы не поинтересоваться – читали ли они великих? Рифмуют многие оригинально, но такое впечатление, что пытаются неуклюже «ношеное» перелицевать – чужие мысли и чувства.

– Можете даже не спрашивать – не читали. Большинство. Поэтому и мыслей своих нет. У Германа Гессе есть замечательное эссе о чтении, где он говорит, что девяносто процентов из написанного взял из книг. Что значит «взял»? Списал что ли? Нет, конечно. Чтение – это колоссальный повод для развития собственного мышления. Читаешь книгу, и возникает поток собственных мыслей, воображение включается, и начинается твоя работа. Сегодня этого нет. Но есть другое: стихописание стало видом общения. Никакого иного повода для общения у нынешнего очень одинокого виртуального поколения нет. Это трагедия. Все литературные фестивали для пытающихся писать – возможность развиртуализироваться, как они говорят. Я им сочувствую. 

– Но у большинства ещё ничего толкового не написавших столько амбиций…

– Амбиции включаются автоматически: «Что там Пастернак? Я же круче». Можно любую фамилию, что на слуху поставить. Читал, не читал – неважно. Шкала сравнений у каждого своя и зависит от начитанности. Молодые поэты читают только друг друга, стало быть, и сравниваются с себе подобными. Потеряны два звена с очень похожими названиями: школа и шкала – планки, без которых не может быть самооценки. Согласна с Германом Гессе: «Писатель – это особый вид читателя». В наш век уповать на самобытность глупо. Высочайший уровень образования и постижения прочитанного – только из этого ты можешь родиться как самобытная единица. Иначе будешь писать, подражая кому-то, даже не подозревая об этом. ЕГЭ, то есть Болонская система, уничтожила литературу как предмет, оставив как дисциплину. Если литература, русский язык из предметов становятся дисциплинами, считайте, что их нет. Что мы и наблюдаем: абсолютная всеобщая безграмотность. В буквальном смысле. Когда человек, являясь носителем языка, не умеет грамотно написать слова и расставить их в нужном порядке. Сказать даже не может. 

– К тому же чтение уже воспринимается не как лучшее учение, а как обязаловка, не так ли?

– Так и есть. Привычка читать рождается в семье. Для нашего поколения это был приоритет. На кого бы ни учился. В компаниях обсуждали прочитанное. Не читал Ремарка или Апдайка – засмеют. Самое приятное воспоминание из детства: твоя голова на плече мамы, папы или дедушки, бабушки, которые тебе читают сказку. Теперь это разрушено образом жизни, уходит как великая традиция русской семьи. Ребёнка надо приучить читать, объяснив, почему это хорошо и зачем это надо. Поскольку Россия логоцентрична и литературоцентрична, объединяющую роль играет литература. Не политика, не идеология. Рушится литература – за ней и всё остальное. Но люди изголодались по чтению, по книге и по общению на этом уровне, устали от разговоров, кто что купил и куда съездил. Поэтому в Москве очень состоятельные люди поколения 30-35 летних, которые работают в банках, крупных компаниях приезжают на дорогих машинах в читательские клубы – это самая популярная сейчас форма общения.

– Но это маленькая группка…

– Ничего подобного. Читательские клубы становятся всё популярнее. И помещений уже не хватает: люди валом валят, хотят знать, что происходит в литературе. Они сами не могут сориентироваться, что стоит прочитать, а времени на пустое чтение нет. Нужен навигатор и в этом, а не только в машине – куда ехать.

– Эти люди могут купить книгу за полторы-две тысячи. Но большинству-то не по карману.

– Верно, но это уже другой вопрос. Если бы это зависело от меня, я каждую школу заполнила бы ридерами, они сейчас недорогие. И дети читали бы электронные книги с определённым набором произведений. Не согласна с теми, кто говорит, что бумажную, пахнущую типографской крас¬кой книгу ничто не заменит. Легко! Время диктует, меняет представления, привычки. Никуда не денешься – надо идти с ним в ногу. И не надо бояться работать на культуру. Большинство людей состоятельных полагает, что она недоходна. Это полная ерунда. Во всём мире книгоиздание, издание газет и журналов – высокодоходный бизнес. Этому люди учатся и достигают успеха.

– Большая роль в продвижении чтения, как теперь принято говорить, отводится библиотекам. А каким должно быть участие в этом писателей?

– Самым активным! Библиотеки – безусловный залог того, что люди вернутся к книге. Писатели частые гости во многих. Но в городах. А надо ездить в глубинки. Мы приехали праздновать 70-летие моего друга талантливейшего поэта Ивана Жданова на его родину. Провели на Алтае потрясающие международные чтения, а потом поехали в деревню, посмотреть, где родился, где учился классик живой, 11-й ребёнок в семье рабочих совхоза. Все его сёстры получили высшее образование. Потому что в деревне были в то время две школы и две библиотеки. А сейчас там одна школа, и в этом же здании библиотека. Вышли к нам учителя и библиотекари со слезами на глазах: вы первые с 1983 года писатели, которых мы видим. Это вопрос получения культурных благ. В Барнауле – что, нет писателей? Не обязательно же из Москвы должны приезжать, не обязательно лауреаты Нобелевской премии. Речь идет об элементарном просвещении. Не едут, потому что деревня неперспективная, умирающая. А какие там люди потрясающие! Библиотекарь 47 лет проработала. Она рассказывает о своих читателях – заслушаешься! В маленьких городах и деревнях рождаются талантливые люди. Но есть вещи, которые человек сам постичь не может. Не может ребёнок, глядя на небо, называть созвездия. Его надо научить. И это касается всей познавательной стороны жизни человека. Когда я училась в педагогическом институте, у нас девочки все были из Тамбовской глубинки, и я к ним ездила в гости ко всем. Не было ни одной избы без полок с книгами. А на них – вся классика. И книги были зачитаны буквально до дыр. Отец моей сокурсницы Любы, ветеран войны, окончивший шесть классов всего, знал наизусть всю русскую литературу. А сейчас по три вуза заканчивают и не читают художественных книг. Школа нынешняя не даёт набора фундаментальных навыков культурных. Базовых. Вот в чём беда. 

– Не могу не спросить у искушенного в этом человека: поэзия – благодать, дар или испытание?

– Отвечу словами Василия Жуковского, с которым согласна: «Поэзия есть Бог в святых мечтах земли». Это, безусловно, и некое откровение, за которое ты несёшь личную ответственность. Ни Бог, ни царь и не герой тебе не помогут написать хорошие стихи. Это выражение себя и познание себя. Человек пишущий познаёт себя в процессе письма и передаёт свои знания, что в большинстве своём, благотворно. Мир нуждается в гармонизации всегда. Ничто, как поэзия этому не способствует. Мир – страшное сокрушительное начало. Имею в виду мир земной, человеческий. Поэзия – это всегда взгляд в небеса. И это попытка очищения себя и через себя других. В ряде случаев это удаётся. Главное – понимать, что хочешь явить миру. Чтобы пришло откровение, надо научиться терпению.

– Частенько встретишь об одном человеке: поэт, писатель, публицист. Странное подразделение, не так ли?

– Глупое, я бы сказала. И безграмотное. Яркий пример утилизации языка. Спасение языка в гармонизации его сложного пространства. Этим и занимаются писатели: одни стихи пишут, другие прозу, третьи публицистику. Каждый из них – писатель. И каждый должен работать на будущее.

– На мастер-классе вы сказали запомнившуюся, думаю, не только мне фразу: «Стихи – это праздник не каждого дня». Мне кажется, что она больше подходит к публицистике – нужен веский повод, взволновавшая тема. А на стихи вдохновляет и веточка сирени, и пенье птички за окном, не так ли?

– Если о цветочках и птичках, то да. Но я полностью согласна с единственной, на мой взгляд, великой англоязычной поэтессой Эмили Дикенсон, сказавшей: «Стихи – это праздник не каждого дня». Истинно так. Потому что далеко не каждый день возникает повод сказать что-то важное. Не знаю, как для кого, а для меня так. Когда-то я пыталась устроиться на работу в Тамбовский институт культуры, и ректор, узнав, что пишу стихи, поинтересовался: откуда у тебя это берётся? Бог дал, ответила я. И на работу, конечно, не взяли. Творчество – это тайна. Пока тайна будет продолжаться, будет продолжаться творчество. Как только тайна будет разгадана – ничего не будет.

О Марине Кудимовой можно услышать расхожее: и «Бог в темечко поцеловал», и «сама себя сделала». Я бы одно от другого не отделяла: талант ведь не манна небесная, не во спасение дан, а чтобы делился им, да трудами над собой показывал, как из малых крупиц большой каравай может родиться. 
Поздравим пришедшего в мир 25 февраля большого русского писателя с прекрасным возрастом зрелости. Личность, придающей современной русской литературе полноводность, напитанную животворностью святоотеческих, народных источников, устремлённых в русло современности.