Владимир Легойда: главное предназначение искусства – помощь человеку в самопознании

Большая литература, затрагивающая в том числе глубоко духовные темы, требует от автора серьёзной осведомлённости в самых разных сферах. А с учётом того, что литература всё же оказывает определённое влияние на умы, не стоит и читателям оставаться в стороне. Какая же она – современная русская литература? К чему следует стремиться писателю и о чём не нужно забывать читателю? Об этом и многом другом читайте в эксклюзивном интервью «Камертона» с профессором МГИМО, главным редактором журнала «Фома» – Владимиром Романовичем Легойдой. 

– Что на Ваш взгляд главное в художественном произведении?

– Ну, если мы говорим о художественном произведении, то мне кажется, главное – это восприятие его целиком. Юрий Михайлович Лотман говорил, что произведение не сводится к тому, о чём там. Если бы произведение, любое, сводилось к тому, о чём там, непонятно зачем тогда Толстому и Достоевскому писать эти сотни страниц, а нам их потом читать, если можно смысл произведения уложить на одной странице и этим ограничиться. Поэтому я считаю, что главное при знакомстве с художественным произведением – это восприятие его целиком. Всё остальное, с точки зрения науки, или попытки осмысления, конечно, имеет право на существование; но, если отвечать на ваш вопрос «что главное?», выделять там содержание, умение автора писать, формат или идея, я считаю, что главное – это законченность произведения и восприятие его целиком.

– Как бы Вы охарактеризовали текущее состояние русской литературы?

– Я не берусь характеризовать современную русскую литературу как минимум по двум причинам: во-первых, я стараюсь избегать дилетантских суждений, потому что обязательно скажешь какую-нибудь глупость. Я не могу, не будучи филологом, оценивать вот с этой точки зрения. А во-вторых, потому что я не могу сказать, что хорошо знаком с современной русской литературой, в частности, с современной русской поэзией. Я её знаю очень плохо. То есть я вижу, что поэтов, или людей, которые себя таковыми считают много, но эти имена мне мало что говорят. Единственное, что могу сказать, – о своих читательских впечатлениях. Именно читательских, но ни в коей мере не претендую на характеристику всей литературы. Мне долгое время казалось, что ничего стоящего сегодня нет, но сейчас я считаю немножко иначе. Мне кажется безусловно замечательным, интереснейшим автором Евгений Германович Водолазкин, а его творчество – продолжением великой русской литературы. Я с большим интересом читаю и жду новых книг от Марины Ахмедовой, которая пишет, на мой взгляд, совершенно в традициях замечательной русской литературы. Я с большой пользой и интересом читаю оригинальнейшего Юрия Вяземского, моего, помимо прочего, дорогого учителя. Но любим мы его не за это, а потому что он действительно с момента написания своих первых повестей в 80-е годы прошлого века по-прежнему умеет удивлять глубиной и нетривиальностью подхода, тем, что для меня является самым важным – нахождением в пространстве великой русской литературы. Всё-таки, чтобы совсем от ответа не уходить, хотя я объяснил почему не готов оценивать, могу сказать, что я придерживаюсь той точки зрения, что у литературы, также как, скажем, и у человека, если такую параллель проводить, не может быть двух молодостей. Как у человека не может быть двух молодостей, так и у литературы не может быть двух золотых веков. Золотой век русской литературы это XIX.

– Что Вы думаете о введённой в нашей стране возрастной маркировке?

– Мне кажется, что для этого есть основания. Хотя понятно, что при желании этот ценз обходится еще проще, чем ценз на продажу алкоголя или сигарет. Но книги в каком-то смысле не так страшны, по крайней мере для физического здоровья. Но, наверное, всякому овощу своё время. И, наверное, есть какие-то критерии, которые нельзя нарушать. Безусловно. То есть я не вижу здесь ни какой-то суперзащиты от чего-то, ни какой-то большой проблемы.

– Просто получается, что большая часть классики попала в 18+. И Библию можно отнести к этой же категории из-за эпизода о Вечере Господней, где распивается вино, что, согласно текущему цензу, считается 18+.

– Насколько я понимаю, священные тексты выведены из-под этой маркировки. 

– Насколько с духовной точки зрения велика ответственность писателя?

– Мне сложно отвечать на этот вопрос, поскольку, во-первых, я не являюсь писателем, во-вторых, не являюсь каким-то духовным учителем или пастырем. Для начала, чтобы ответить на этот вопрос, нужно определить, что такое духовность  и духовная точка зрения. Если мы исходим из того, что в человеке есть тело, душа и дух, то есть из такой трёхсоставной антропологической структуры человеческой личности, то к области духовного относится то, что имеет непосредственное отношение к общению человека с Богом. И в этом смысле не только литература, но и шире – всё искусство, включая живопись, кинематограф, музыку, – оно находится в области душевного. Поэтому сложно говорить о духовной ответственности художника, если он занимается душевным пространством. Если же вы не дифференцируете душевное и духовное, тогда вообще не только писатель, но и любой человек, который выходит на аудиторию, должен делать это с пониманием ответственности. Но видите, с другой стороны, как классик сказал: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, но нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать». Вот я бы спрятался за этими поэтическими строками.

– В жизни творческого человека не редко происходят события, которые он ранее описывал в своих произведениях. Чем это можно объяснить?

– Не знаю. Я человек недостаточно творческий. Таких произведений у меня нет, а точнее – чтобы у меня что-то происходило, что я описывал. Мне сложно на этот вопрос ответить, не хочу фантазировать. Не знаю. Надо спрашивать у писателя, с которым это случалось.

– Просто такое явление наблюдается и у классиков, и у современных писателей. Одни склоняются к тому, что это автор притягивает к себе какие-то события, а другие – к тому, что у творческого человека более чуткая натура, и Господь посылает какие-то знания, которые автор затем воплощает через своё творчество. В этом контексте интересна ваша точка зрения.

– Вы знаете, просто я в эту сторону особо никогда не думал. Может, потому что не вижу в этом какого-то предельного смысла, который человек должен как-то разрешить для себя. Очень сложно говорить без каких-то конкретных примеров. Допустим, человек написал, что он упал с лошади, и потом он упал с лошади – это одна история. Если мы говорим о каких-то мировоззренческих изменениях, она совсем другая. Поэтому в данном случае, поскольку очень общая планка в вопросе, в общем виде могу ответить, как в анекдоте: «Бывает». Понимаете, насчёт этого всего, мы входим на такой тонкий лёд фантазийности. Люди чувствуют. Из ноосферы, может, вытаскивают. Не знаю. А почему это важно? Почему нам важно над этим думать?

– Данное явление довольно часто обсуждается в писательской среде. И стало интересно, как с православной точки зрения к нему относиться.

– С точки зрения духовной и православной, всё, что относится к этой области, должно вызывать у человека трезвение, спокойствие, внимание и даже настороженность. Потому что всё то, что находится в пространстве любопытного и интересного, и «человеческого, слишком человеческого» с духовной точки зрения, должно сопровождаться таким большим и красным сигналом «Стоп».

– Один из современных индикаторов успешности писателя – экранизация его произведения. Выход киноленты также способен решить финансовые проблемы литератора, позволив ему целиком сосредоточиться на творчестве. Но не является ли это поощрением лицедейства?

– Ваш вопрос предполагает, что мы согласились с тем, что лицедейство есть что-то ужасное и поощрять это не нужно. В истории отношение христианства и христиан к театральному искусству менялось. Если мы возьмём позднюю античность, раннее средневековье – это было одно отношение. Связано оно было не с отношением к театру как таковому, а с отношением к язычеству, с которым театр был теснейшим образом взаимосвязан по своему генезису. У греков, по крайней мере, по своему проявлению. Если мы возьмём какой-нибудь XIX век, когда по-прежнему не хоронили актёров в церковной ограде, то это скорее всего отголоски такого отношения к лицедейству. С другой стороны, всё-таки, по сути, это было уже другое отношение. Я, наоборот, считаю, что кинематограф сегодня – это важнейшая сфера воздействия на человека, и церкви, если вы говорите о духовной точке зрения, христианским смыслам уходить из этой сферы категорически нельзя. Вот, например, есть замечательный польский кинорежиссёр – Кшиштоф Занусси. Он католик, но очень верующий, глубокий человек, и все его фильмы – это фильмы, наполненные христианскими смыслами. Ну что же в этом плохого? Это замечательно. Вообще проблема с фильмом, поставлен он по книге или не поставлен, заключается не в том, поощряет он лицедейство или нет, а в том, хороший это фильм или плохой. Если это талантливо, если это, условно говоря, восходит к Данте, который считал, что задача художника – провести человека из ада в рай, тогда это хорошо.

– Писатель без читательской аудитории вянет столь же быстро, как и растение без влаги. Но классические издательства готовы сотрудничать лишь с избранными, поэтому большинство современных авторов выбирают путь самопродвижения. Насколько совместимы личный брэндинг и духовная жизнь?

– Если попридираться к метафоре, которую вы предложили, то есть растения, которым много влаги вредно, и которое как раз увлажнять нужно очень дозировано, а то оно быстро погибнет. Но по сути вопроса. Понимаете, с волками жить – по-волчьи выть. Сфера искусства в целом, – она связана и с искусом, и с искушением. Для кого-то больше, для кого-то – меньше. Поэтому всё зависит от того, для чего человек это делает. Возьмём, например, автограф-сессию. Писатель представляет свою книгу. Книжный магазин. Пришли люди. Он сказал какие-то слова. Дальше люди к нему подходят, фотографируются, берут автограф. Щекочет ли это его тщеславие? Почти наверняка. Особенно, если это первая книга или вторая. Является ли это признаком духовной смерти? Надеюсь, что нет. Нужно ли этого избегать? Нужно учиться вырабатывать… Конечно, хорошо избегать искушений, но это мне напоминает человека, который говорит, что он непродажный, а на вопрос: «Вас когда-нибудь покупали?» ему ответить нечего. Вряд ли он может говорить о непродажности. Поэтому тут вариантов нет. Сталь закаляется в огне. Человек в этой жизни должен учиться преодолевать какие-то вещи. Но при этом мы, конечно же, понимаем, что он может и упасть. Но, как говорит нам христианская аскетика, на этом пути вопрос заключается не в количестве твоих падений, которые, увы, неизбежны для каждого человека, а вопрос – сколько раз ты можешь встать после этих падений, какими бы страшными они ни были.

– Автор, затрагивающий в своих произведениях такие темы, как путь к Богу, духовная жизнь православного человека, должен брать благословение батюшки на подобный труд?

– Тут вопрос в том, что мы понимаем под благословением. То есть, условно говоря, как мы это видим. Приходит автор, – вот есть у него батюшка-духовник, – и говорит ему: «Я хочу написать книгу о современной России». Батюшка отвечает: «Не надо. Не время. Я тебя не благословляю». Мы так моделируем ситуацию или как? В принципе православный человек внутренне всегда, приступая к какому-то делу, неважно, будь то написание книги или что-то менее душевно затратное или общественно значимое, он всё равно испрашивает благословения у Бога. Потому что батюшка – не добрый волшебник Гудвин, который может ему что-то сделать и дать. Батюшка – это человек, который в данном случае может подсказать, посоветовать, есть ли, возможно, Божья воля на это. Поэтому тут мне кажется для человека, живущего, пытающегося жить жизнью христианина, жизнью Церкви, вопрос благословения – он не находится в формальной категории, в формальном таком пространстве – ну пойду там, спрошу, а как без этого, нельзя. Вопрос – отчего он спрашивает? Что он хочет этим сказать? Вот надо обязательно спросить, а то плохо напишу? Вот с какой целью? Может быть, благословение – как укрепление сил. Вот начал писать роман – благословите. Если вы говорите о советовании, то здесь тяжесть этого благословения – она ложится не на писателя, а на священника, который должен действовать очень тонко. Я знаю многих замечательных духовников, которые никогда в прямой форме не отвечают. Потому что благословение – это же не джип, на котором ты сможешь преодолеть сложные буераки духовного пути. Смысл в том, что человек должен нести ответственность за свои поступки сам. Был такой замечательный священник, священноисповедник Роман Медведь, причисленный к лику святых в сонме новомучеников и исповедников церкви русской. У него есть прекрасные слова, которые выражают суть пастырства и имеют отношение если не прямое, то косвенное к вашему вопросу. Он говорил, что задача священника так воспитать душу человека, чтобы он мог сам предстоять пред Богом и самостоятельно выбирать добро. Вот в этом задача, а не в том, чтобы брать на себя ответственность за поступки другого человека. И человек, который приходит за благословением – это не то, что ты, не решаясь взять ответственность, хочешь, чтобы батюшка её взял на себя. Ты должен прийти в точку, когда ты будешь эти решения принимать сам, потому что на Страшном суде между тобой и Богом никого не будет. То есть ты не скажешь на Страшном суде – это меня батюшка на эту книжку благословил, поэтому я тут не при делах.

– Согласен. Просто вопрос возник из-за того, что тот же Псалтирь многие прихожане считают, что без благословения батюшки читать мирянину не следует.

– Прихожане у нас много чего считают. Некоторые прихожане считают, что левой рукой свечку нельзя ставить. Я понимаю, что ваш вопрос связан с тем, что человек затрагивает в книге. Я бы тогда сказал так: я много читал благочестивых по содержанию стихов, которые, на мой взгляд, лучше никогда бы не были написаны. Может, они имеют отношение к каким-то правильным идеям, но они не имеют никакого отношения к поэзии. Поэтому, если батюшка со вкусом может остановить своим неблагословением графомана, вот я лично буду ему очень благодарен.

– На полках в книжных магазинах сегодня преобладает развлекательная литература – детективы, фэнтези, триллеры, ужасы и так далее. Как стоит относиться к этим жанрам православному писателю и православному читателю?

– Я очень боюсь универсальных ответов, потому что писатели православные – разные, и читатели разные. Опять спрячусь за цитату, безусловно в данном случае подходящую к вашему вопросу. Апостол Павел говорит: «Всё мне позволительно, но не всё полезно; всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6:12). Если человек будет об этом помнить, никакое фэнтэзи ему не грозит, – ни читателю, ни писателю.

– То есть и писать в этих жанрах тоже допустимо? Или лучше воздерживаться?

– Тут же вопрос, как и что писать. Жанр в данном случае – вещь вторичная. Толкин, Льюис, книгами которых мы зачитываемся, – это же замечательные произведения, наполненные глубокими христианскими смыслами. Настолько глубокими, что читатель не всегда понимает, что они христианские, но всё равно хорошо.

– Читателю важно знать биографию автора, произведение которого он собирается прочесть?

– И да, и нет. Любое художественное произведение – книга, рассказ, повесть, стихотворение – живёт своей жизнью. Никакой необходимости знать что-то об авторе нет. Ты читаешь и воспринимаешь это художественное произведение непосредственно. Такова природа искусства, что оно вызывает или не вызывает у тебя какие-то чувства, что-то даёт, что-то новое помогает тебе почувствовать в себе. Собственно, это и есть главное предназначение искусства. Такая помощь в самопознании человеку. Но, конечно, если это какие-то древние тексты, если неподготовленный читатель открывает Эсхила, конечно, ему надо понимать и крайне желательно знать, кто такой Эсхил, что такое древнегреческая трагедия и так далее. Но даже если это не Эсхил, а современный драматург, это в принципе никогда не помешает. Однако, напрямую это не может повлиять на восприятие произведения на эмоциональном уровне. Ну а так, вредным точно не будет.

Беседу вёл писатель, журналист и общественный деятель Артём Аргунов.