«Мастерица виноватых взоров»

26 марта 1908 года родилась Мария Петровых

«Мастерица виноватых взоров»... Так назвал Осип Мандельштам поэтессу, скромно примостившуюся под крылом Серебряного века, уступив центральное место другим. Не от недостатка таланта уступив, а по свойству своей природы, наделившей негромким голосом, умением слушать тишину, своё чуткое сердце и деликатностью редкостной.

Чем виноватилась она? Своим неумением вторить громогласным строителям новой жизни и устроителям своего благополучия? Предельной женственностью слов, рождённых не покинувшей её до конца жизни детской искренностью? Неумением скрыть оголённость нерва – прочной ветки, на которой держались взращённые плоды, которые она называла «пустыми строками»? Природной застенчивостью и неумением приспосабливаться? Искренне считала всё это недостатками, мешающими жить и попадать в струю успешности и признания? Но мы-то знаем, что именно это позволяет сохраниться, не поступившись честью и достоинством, что удавалось далеко не каждому из пишущих на разные лады её современников. А кому удавалось, те не скрывали своей симпатии к ней. Среди них и Борис Пастернак, благоговения к которому не скрывала, и её сокурсники по высшим Литературным курсам Арсений Тарковский, Даниил Андреев, Юрий Домбровский. Люди, знавшие толк в поэзии и в жизни, которая не балует творца, поющего не в хоре, а соло: «умеют хором журавли, но лебедь не умеет хором».

Справедлива ли она была к себе в признании:

К своей заветной цели
Я так и не пришла.
О ней мне птицы пели,
О ней весна цвела…
…Велению не внемля,
Свой дар зарыла в землю...
Для этого ль, затем ли
Я здесь была, друзья!

Не верится, что её сетование «Ни ахматовской кротости, /
Ни цветаевской ярости» – сожаление не сиюминутное. И что написанное она воспринимала только как «Лишь начало мелодии, / Лишь мотив обещания, / Лишь мученье бесплодия, / Лишь позор обнищания». И это «не верится» находит подтверждение в её кротком: «Лишь тростник заколышется / Тем напевом, чуть начатым... / Пусть кому-то послышится, / Как поёт он, как плачет он». Это и надежда, и вера в то, что песни её будут услышаны, слёзы поняты, и строки станут кем-то любимыми, как свои собственные. Ведь мы любим тех, кто может за нас сказать так, как ты не скажешь, но очень хочешь. Поиск созвучных сердец – не это ли вдохновляет каждого пишущего? Поиск того, кто прикоснётся к чужому сердцу через вышедшие из-под пера незамысловатые или витиеватые строки. 
Комплекс собственной недооценки мешал ей жить, но не мешал писать. Пусть в стол, откуда написанное извлекалось даже для близких людей лишь изредка. И они удивлялись глубиной простоты, и согревались жаром невидимых лучей: 

Тобой овладевает солнце.
Его неодолимый жар
В зрачках блеснёт на самом донце,
На сердце ляжет, как загар.

Почему не выносила на люди, стало понятно из дневника, который прочтут после её ухода: «Я не носила стихов по редакциям. Было без слов понятно, что они "не в том ключе". Да и в голову не приходило ни мне, ни моим друзьям печатать свои стихи. Важно было одно: писать их».
 
Мы начинали без заглавий,
чтобы окончить без имён.
Нам даже разговор о славе
казался жалок и смешон.

Но слава всё же пришла. Добытая в трудах над тем, с чем ей было проще и желаннее выходить «в свет» – переводами. К тому же за них неплохо платили. Но и в них она была поэтом, а не специалистом, перекладывающим с одного языка на другой слова. Здесь никто не мог обвинить её в «несозвучии эпохе», как отозвалась о творчестве Петровых литературный критик Евгения Книпович.
Среди тех, кто вырвался благодаря ей за пределы своих ареалов, армянские поэты Сильва Капутикян, Маро Маркарян, Ваан Терьян, Ованес Туманян, болгарские – Атанас Далчев, Пенчо Славейков, грузинский Михаил Квливидзе, еврейские И. Борисов, П. Маркиш, С. З. Галкин, кабардинские Фаусат Балкарова, Алим Кешоков, казахский Абай. Приобрели широкую известность литовцы Саломея Нерис, Юлюс Анусявичюс, польские, сербские, словенские, хорватские, чешские, андалузские, индийские пииты. 
«На свете лишь одна Армения, / У каждого – своя. / От робости, от неумения / Её не воспевала я...» Не воспевала сама, но к песням о ставшем любимым крае приложила свой талант, чтобы они зазвучали на языке, понятном всем жителям большой страны.
Поэты ценили сотрудничество с ней, которое у многих переросло в тёплую дружбу. Благодаря стараниям Левона Мкртчяна в издательстве «Айастан» был издан в 1968 году первый и единственный прижизненный сборник её оригинальных стихов и переводов. В небольшую по объему книжицу она отобрала стихи, которые считала самыми достойными. Не сразу согласилась, чтобы был воспроизведён её портрет, но читатели всё же увидели её глазами одного из великих живописцев XX века, народного художника СССР Мартироса Сарьяна.

Что хотела она сказать названием этого сборника – «Дальнее дерево»? Подчеркнуть, что сама стоит вдалеке от густого поэтического леса? Или приблизить к нам дальнее дерево с поэтическими плодами страны иной? Мы можем только догадываться. Как и о чувствах шестидесятилетнего дебютанта – пловца в потоке внимании. 
В 1970 году Марии Сергеевне присвоили звание заслуженного деятеля культуры Армении, а в 1979 году отметили её труды премией имени классика армянской литературы Егише Чаренца, за переводы – впервые в истории премии. 
Это был светлый лучик, блеснувший над её грустью: «При жизни я была так глубоко забыта, что мне посмертное забвенье не грозит». 
И всё же сбывается не только то, что пророчится. 

В 1983 в издательстве «Советский писатель» вышел сборник избранного «Предназначение», в 1991– ещё один сборник избранного в издательском доме «Художественная литература». В 1999 в цикле «Домашняя библиотека поэзии» Московского издательства «Эксмо-пресс» издана книга «Домолчаться до стихов». Название – из её обращения к поэтам, данного незадолго до ухода в мир иной:

Одно мне хочется сказать поэтам: 
Умейте домолчаться до стихов. 
Не пишется? Подумайте об этом, 
Без оправданий, без обиняков. 
Но, дознаваясь до жестокой сути 
Жестокого молчанья своего,
О прямодушии не позабудьте, 
И главное – не бойтесь ничего.

В 2000 году издательский дом «Русская книга» порадовал собранными под одной обложкой стихами, письмами, переводами – книгой «Прикосновение ветра».
Лидером остаётся «Эксмо», выпустившее уже несколько сборников в разные годы. К нему присоединяются другие столичные и провинциальные издательства. Тиражами выходят не мизерными, а поди найди – сразу становятся бестселлерами.
Молчание прервано. Мария Петровых звучит. В Ярославле провели чтения, посвящённые её творчеству, и оформили уголок рабочего кабинета поэтессы – уроженки Ноского посада – в библиотеке местного краеведческого музея.
Стихи – плоть и кровь поэта. Может быть, осознавая это, она не спешила делиться сокровенными строками. Понимая, что не только строчки разложат, как кому вздумается, но и её саму «по косточкам» разберут, не щадя чувств и раня и далеко не стальное сердце.
Для общения она выбирала природу. И разговор их был так лёгок, так естественен, так созвучен. 

И дождь придёт к тебе по крыше,
Всё то же вразнобой долбя.
Он сердцем всех прямей и выше,
Всю ночь он плачет про тебя.

Только ли для рифмы это «плачет про тебя»? Не по тебе, не о тебе, не для тебя. Про – словно пытаясь понять всё понять про неё. Тот, который всех прямей и выше. Взор с высОко – не свысокА может разглядеть то, что от других, не таких прямых и высоких, сокрыто.
Могла ли она предположить, что стихи её станут песнями? А ведь стали. И едва зазвучало пронзительное: «Не взыщи, мои признанья грубы, / Ведь они под стать моей судьбе. / У меня пересыхают губы / От одной лишь мысли о тебе», как тут же засудили-зарядили, кому же они посвящены. Бестактно назвали конкретные имена. Как будто это имеет большее значение, чем стихи. Её не услышали: 

У других – пути-дороги,
у других – плоды труда,
у меня – пустые строки,
горечь тайного стыда.

Мария Петровых с мужем Петром Грандицким

Не тайный ли стыд целомудренной души прятал в стол шёпот души той, признания корой доступны каждому теперь:

Одна на свете благодать 
Отдать себя, забыть, отдать
И уничтожиться бесследно.
Один на свете путь победный –
Жить как бегущая вода:
Светла, беспечна, молода,
Она теснит волну волною
И пребывает без труда
Все той же и всегда иною,
Животворящею всегда.

Не во всём справедливый к ней, но всё понимающий Мандельштам предупреждал: «Твоим узким плечам под бичами краснеть».

Мария Петровых и Анна Ахматова

Сегодня только совсем уж далёкий от поэзии человек не расскажет, что стихотворение Петровых «Назначь мне свиданье» Анна Ахматова назвала шедевром лирики XX века. И его теперь поют. Каждый на свой лад и разумение, но все – почему-то громко, напористо, требовательно, жёстко, с надрывом, заставляя назначить свидание, о чём у неё нет речи и быть не могло. И читают также даже хорошие актрисы. Не уловив интонацию, в которой не только не требование, не просьба даже – тихая мольба, про себя, которую она не в уши вкладывала – в простор отпускала, чтобы оттуда долетела до того, кому предназначена. А для нас – это штрих, из которого складывается картина её мира, в которой чужие мазки всегда будут чуждыми.
До громкой славы ещё далеко. Но признание – вот оно. Конечно, не в том, что запели, и даже не тиражах сборников, по нынешним временам немалых. А вот то, что мгновенно раскуплены и их уже днём с огнём не сыщешь, говорит о пришествии её в мир истинных ценителей выпущенного в полёт поэтического слова. Которым кроме него не надо никаких подробностей личной жизни. Обывательские пересуды уйдут в туман, а Слово – никогда.

Когда настанет мой черед, 
И кровь зелёная замрёт, 
И затуманятся лучи – 
Я прочеркну себя в ночи. 
Спугнув молчанье сонных стран, 
Я кану в жадный океан. 
Он брызнет в небо и опять
Сомкнётся, новой жертвы ждать. 
О звездах память коротка: 
Лишь чья-то крестится рука, 
Да в небе след крутой дуги, 
Да на воде дрожат круги. 
А я, крутясь, прильну ко дну, 
Соленой смерти отхлебну. 
Но есть исход еще другой: 
Не хватит сил лететь дугой, 
Сорвусь и – оземь. 
В пышный снег. 
И там раздавит человек. 
Он не услышит тонкий стон,
Как песнь мою не слышал он. 
Я кровь последнюю плесну 
И, почерневшая, усну. 
 не услышу ни толчков, 
Ни человечьих страшных слов. 
(А утром скажут про меня: 
– Откуда эта головня?) 
Но может быть еще одно
(О, если б это суждено): 
Дрожать, сиять и петь всегда
Тебя, тебя, моя звезда.

Это разговор не со звездой – с нами. А звезда – это не сияющая в ночной безбрежности вселенной недосягаемая планета. Это поэзия, которой она пела, дрожа от восторга и сияя от счастья идти своим путём, сбивая не ноги, сердце в кровь. Скрывая свою мечту быть услышанной, но веря в неизбежность понимания. 
Среди родных её душе людей был Максимилиан Волошин в обители которой она провела всего один месяц в 1930 году. Но эти дни осветили её жизнь. В одном из писем призналась ему: «Если бы знали Вы, как глубоко благодарна я Вам за Ваше отношение ко мне, как бесконечно дорожу я Вашим высоким вниманием. И жить, и писать могу, когда думаю о Вас». Думала и писала о его Киммерии в Саввинской слободе под Звенигородом. Стихотворение «Акварели Волошина» родилось одиннадцатого августа 1932 года – в день, когда скончался певец страны голубых гор. Она не могла знать, что это её последнее обращение к живому поэту, была ещё полна уверенности, что выполнит на бумаге желание «заблудшей души» воздухом ясным проникнуть везде и узнать бессмертье на лёгком листе. 

О, как молодо водам под кистью твоей,
Как прохладно луне под спокойной рукой!..
Осиянный серебряной сенью кудрей,
Возникал в акварелях бессмертный покой.
Я всем телом хотела б впитаться туда,
Я забыла б свой облик за блик на песке.
Лёгкий след акварели, сухая вода,
Я пила бы на этом бумажном листке.
И, влюблённо следя за движением век,
Озарённая ласковым холодом глаз,
Поняла б наконец, что любой человек
Этот призрачный мир где-то видел хоть раз.
Но когда? Я не знаю, и вспомнить не мне:
Это было в заоблачной жизни души,
А теперь – еле брезжит, чуть мнится во сне…
Ты, бесстрашно прозревший, свой подвиг сверши.
Воплоти, что в мечтаньях господь созерцал:
Бурногорье, похожее на Карадаг,
Где вода словно слиток бездонных зерцал,
Где луна лишь слегка золотит полумрак.
Ты заблудшую душу отчизне верни,
Дай мне воздухом ясным проникнуть везде.
И, забыв про земные недолгие дни,
Я узнаю бессмертье на лёгком листе.

Как верно заметил волошиновед Владимир Купченко, Коктебель стал для неё краем вдохновенного покоя и гармонии, пленительной землёй, которую невозможно забыть. 
Её разговоры стихами с самой собой – повод каждому задуматься о земном предназначении человека. 

Подумай, разве в этом дело,
Что ты судьбы не одолела,
Не воплотилась до конца,
Иль будто и не воплотилась,
Звездой падучею скатилась,
Пропав без вести, без венца?
Не верь, что ты в служеньи щедром
Развеялась, как пыль под ветром.
Не пыль – цветочная пыльца!
Не зря, не даром все прошло.
Не зря, не даром ты сгорела,
Коль сердца твоего тепло
Чужую боль превозмогло,
Чужое сердце отогрело.
Вообрази – тебя уж нет,
Как бы и вовсе не бывало,
Но светится твой тайный след
В иных сердцах... Иль это мало -
В живых сердцах оставить свет?

Перелистывая странички её судьбы и стихов, слышишь, как слышал Давид Самойлов,

Этот нежный, чистый голос,
Голос ясный, как родник…

И понимаешь правоту его слов:

Не стремилась, не боролась,
А сияла, как ночник. 

Не только сияние, но и загадочность уловил в её поэзии Арсений Тарковский: «У неё слова загораются одно от другого, соседнего, и свету их нет конца. Тайна Марии Петровых – тайна обобщенного слова».
Соглашаясь со сказанным о ней, каждый непременно найдёт и свои собственные слова о поэтессе, остававшейся долгие годы в тени колоссов Серебряного века, крыло которого и для неё было родным.

Художник: М. Сарьян.