Новейшие похождения бравого украинского солдата Швейко

К 140-летию автора бессмертного «Бравого солдата Швейка»
Ярослава Матея Франтишека Гашека

– Правда ли, что, будучи красным комиссаром в Сибири, вы живьём ели китайских младенцев? 
– Чистая правда, уважаемый, но, честно говоря, они мне не понравились из-за неприятного привкуса. 
(Из интервью с Ярославом Гашеком, взятого у него после возвращения писателя-юмориста из варварской России в цивилизованную Европу.)

Во Львове на улице Симона Петлюры (бывшей Коммунистической) есть и сейчас небольшая аптечка, которую все местные обыватели называют европейской, так как во времена приснопамятного майдана хозяин этой аптечки некто Юзеф Швейко, скромный фармацевт, рядом с рекламой наилучших презервативов от европейских фирм вывесил гордый плакат: «Це Европа!». Местные власти, не оценив патриотических чувств хозяина заведения, поставили ему условие: либо он снимает рекламу презервативов, либо этот плакат, так как сочетание их рождало слишком весёлые мысли, и старина Юзеф предпочёл снять плакат, ведь презервативы приносили ему реальную финансовую выгоду, а Европе до его аптеки никакого дела не было. Но аптечка его так и осталась носить звание европейской, что сильно повышало её статус. Напротив его аптеки расположилась «Королевская Корчма» (так её переназвали, а при Советском Союзе это был ресторан «Космос», открытый как раз в год полёта первого человека Земли Юрия Гагарина в небесные выси). В эту-то корчму и любил заходить Швейко по окончании трудового дня. После начала войны с «москалями» в корчме было обычно пустовато, так как там постоянно паслись некие личности в штатском, приглядывавшиеся к каждому вошедшему в питейное заведение человеку мужского пола, чтобы не преминуть всучить ему повестку под подпись, а после этот мужчина брался под белые ручки и отправлялся на выход, где его уже ждал небольшой зелёный армейский фургончик, и вскоре жители Львова могли видеть процессию под «жовто-блакитным» флагом, несущую этого мужчину, или то, что от него осталось, под звуки украинского гимна «Ще не вмерла Украина...» на местное кладбище, где уже не было места для мертвецов, что как-то грустно опровергало слова этого гимна.
Но Швейко пока не трогали, ему уже было за 60, и у него была гипертония. Вот и в тот злополучный день он зашёл в корчму выпить кружечку безалкогольного пивка, так как при его болезни горячительные напитки ему были противопоказаны. За столиками он обнаружил довольно шумное общество таких же, как он, стариков, обсуждавших за кружками пива и планшетом только что выложенную в интернете сногсшибательную новость.
– А, пан Швейко! – закричали ему знакомые голоса, – иди-ка сюда, только что на сайте нашего президента появилась информация, что москали собираются бросить на Львов новую свою ракету с ядерной боеголовкой!
– Нет, этого не может быть, – отвечал Швейко, усаживаясь за столик напротив оживлённых завсегдатаев, – если они и бросят такую ракету, то не на Львов, а на Киев, ведь там засел наш президент, на Банковой, на их месте я бы давно уже бросил.
– Ты, что же, желаешь победы москалям?! – заворчали выпивохи с интернетом.
– Да уж скорей бы кто-нибудь победил, – задумчиво ответил Швейко, – а то в нашем государстве скоро не останется молодых мужчин, а бабы наши слиняют на Запад, ведь, согласитесь, что им трудно жить только сводками с фронта и успокоительными обещаниями скорой перемоги.
– Но-но, пан Швейко, – строго заметил ему хозяин заведения, который сам разносил кружки с пивом, так как всех его официантов призвали на фронт, – вы мне тут промосковские разговоры не заводите, а то недолго и позвонить в службу безпеки!
Но Швейко, на которого, видимо, нашёл стих, что называется, не мог остановиться.
– Вот я сегодня в своей аптеки, – продолжал он, – снял портрет нашего президента, а то, честно говоря, он только пугал моих посетителей, такой заросший и потрёпанный вид он имеет на портрете, одет в какую-то камуфляжную майку с грязными разводами, словно только что вылез из мусорного ящика, как мой знакомый бомж Стефанко, который недавно был ещё офисным работником и служил в банке, а теперь притворяется сумасшедшим и занялся бродяжничеством, чтоб его не мобилизовали воевать с москалями.
– Так-так, достопочтенный пан Швейко, – ядовито заметил ему один скромный господин за соседним столиком, который давно прислушивался к разговорам, сидел молча, но теперь не смог удержаться: – Так вы сняли портрет нашего любимого Голобородько, который один за всю Европу сражается с варварами-москалями и тем спасает весь цивилизованный мир от нашествия новой татарско-москальской орды?.. Так-так, достопочтеннейший пан Юзеф!
– Нет, уважаемый, – спокойно отвечал ему аптекарь, прихлёбывая пивко из кружки, – я не поклонник москалей и не повесил в своей аптеке портрет ихнего российского головы Путина, я повесил у себя портрет нашего истинного хозяина – американского головы Байдена, ведь благодаря ему мы только ещё и существуем. Чтоб мы делали без его ракет и пушек и долларов? Потому я зашёл тут в канцелярскую лавку и гляжу: хозяин выставил целую серию портретов нашего американского друга, да ещё в таких красивых рамках (правда, немного засидели тараканы, уж эти тараканы – они, как те москали, так и лезут из всех щелей!) и распродавал их с приличной скидкой. «Что, пан Микола, – говорю я ему, – никак вы услышали, что наш американский друг в свои 80 с лишним лет снова хочет претендовать на пост президента США? Думаете сбыть залежалый товар со скидкой?» «Да всё равно никто не берёт, – отвечает мне Микола, – прямо не знаю, что делать, тут нужен хороший пиар! Я-то приобретал эти портреты в Польше по 10 долларов за штуку, а теперь что...» «А вы, пан Микола, напишите такой плакатик, – советую я ему, – "Продаётся старец-президент со скидкой: вместо 10 долларов за один!" Да ещё повесьте какой-нибудь красивый венок, я тут в магазине ритуальных услуг видел...»
– Ну и что, помогло? – сумрачно спросили у Швейко из-за соседнего столика.
– Не знаю, – отвечал аптекарь, – я недавно тут снова хотел зайти в его лавку, а гляжу – она закрыта, и на дверях висят печати прокуратуры...
В кабаке установилось молчание, а незаметный господин из-за соседнего столик тихо выскользнул за дверь... И не успел Юзеф Швейко допить вторую кружку безалкогольного пива, как в пивной зал вломились некие решительные господа в камуфляжной форме без знаков различия и, молча взяв несчастного аптекаря под белые ручки, уволокли его в неизвестном направлении.

– Господин Гашек, – правда ли, что, служа красным комиссаром в Сибири, вы собственноручно расстреляли всю семью бывшего российского премьер-министра князя Львова, а его младшую дочь изнасиловали и заставили стать своей женой?
– Сущая правда, уважаемый, но только не я её изнасиловал, а она меня, так что после этого, я, как честный человек, вынужден был на ней жениться и до сих пор не жалею.

В тюремном изоляторе службы безопасности несчастливого аптекаря Швейко завели в камеру, где уже томилось человек десять злоумышленников, хотя камера была рассчитана всего на шестерых. Пришлось Швейко разместиться на полу, на каком-то порванном матраце. Разумеется, в силу своего дружелюбного открытого характера, показывающего в нём неунывающую сангвиническую натуру, Швейко сразу перезнакомился со всеми сокамерниками. И первый вопрос, понятное дело, был: «За что сидим?» Один молодой человек, студент, сидел за то, что переписывался в интернете с одной девицей из России и даже прислал ей свою фотографию, где на заднем плане можно было разглядеть памятник Степану Бандере. Потому он сразу был обвинён в государственной измене, так как этот памятник мог стать наводкой для русских дронов и ракет, ведь, как известно, русские Бандеру не любят и считают врагом и террористом. Второй – старичок 70 лет обвинялся в уклонении от воинской повинности, так как по документам он не мог доказать свой возраст и на призывном пункте посчитали, что ему всего лет 50. Он действительно выглядел моложаво, только жаловался на сильный ревматизм. «Посудите сами, – говорил он сокамерникам, – как же я пойду в атаку на москалей и поражу молодецким ударом штыка какого-нибудь русского сибиряка, если меня всё время крючит боль, так что я сгибаюсь в три погибели?» – Ерунда, – отвечал ему другой сиделец, сильный мрачный мужчина средних лет, по виду русин с Карпат, обвинявшийся в попытке перейти границу с Венгрией и тем самым избежать отправки на фронт, – укол дромидола в поясницу и побежишь, как миленький! Только недалеко, – заключал он мрачно. То же самое, примерно, было и у других сидельцев.
Швейко же, который всегда говорил только правду, когда его спросили о причинах ареста, честно сознался, что задержан за попытку покушения на президента Украины Голобородько. Это вызвало всеобщее оживление в камере и иные – в знак одобрения похлопывали аптекаря по плечу, а иные испуганно отстранились от сокамерника. Когда-же Швейко пояснил, что покушение это состояло в снятии у себя в аптеке со стены портрета вышеозначенного президента, так как этот президент пугал своим непотребным видом посетителей, то в камере несколько минут стоял гомерический хохот, а только один Юзеф Швейко не улыбался, а с удивлением смотрел на сокамерников – над чем же было смеяться, ведь он сказал правду!
Дверь с железным грохотом отворилась, вошёл конвоир и потребовал Швейко на допрос. Все сочувственными взглядами проводили страдальца, так как с допросов подследственных, обычно, приводили здорово помятыми. По дороге на допрос пришлось идти по нескольким коридорам, подняться на три этажа выше, проходя двери с железными решётками и пунктами охраны при них. Наконец, Швейко был доставлен к следователю. Следователь этот – настоящий хохол с седыми усами, очень смахивающий на Тараса Шевченко, сидел в расстёгнутом мундире за столом, заваленным бумагами, меж которых терялся открытый ноутбук. Слева от него помещалась стенографистка, тоже с ноутбуком.
Хохол мрачно взглянул на Швейко, отпустил конвоира, а подследственному, не давая сесть, тут же задал решительный вопрос: «Швейко, сознаёшься ли ты в совершении преступных действий по статьям таким-то и таким-то (он назвал десяток номеров статей уголовного кодекса с пунктами и подпунктами, которые сам арестованный запомнить никак не мог), а особливо в подрыве государственного суверенитета Украины, покушении на высшее должностное лицо государства и попытке государственного переворота?"
Несчастный арестант ничего из этого не понял, но вопрос был задан таким безаппеляционным тоном, что не признать себя преступником было просто невозможно. Швейко помялся с ноги на ногу, вздохнул и обречённым голосом сказал:
– Я всё признаю. Строгость должна быть. Без строгости в нашем государстве нельзя. Иначе все разбежимся, как тараканы. Вот когда я пребывал на излечении в психиатрической клинике...
– Молчать! – закричал седоусый следователь и трахнул кулаком по столу, так что даже его ноутбук подпрыгнул от неожиданности, вместе со стенографисткой по левую руку. – Молчать! Ты ещё будешь строить из себя идиота! Нет, эти штучки здесь не пройдут! Отвечать на вопросы: фамилия? 
– Швейко. 
– Имя? 
– Юзеф. 
– А по документам Юрий... Та-ак, сменил, значит, москальское имя, почему? Отвечать!
– Нет, я просто родился сразу после полёта Юрия Гагарина в космос в 1961 году, вот меня и назвали Юрием, но сейчас это имя стало подозрительным, пришлось перекреститься в Юзефа.
– А Юзеф – это знаешь, что такое? Это Иосиф. Перекрестился, значит, в Сталина... Ну всё понятно – скрытый коммунист. Сообщники, с кем состоишь в сношениях? Отвечать!
– С провизоршей из моей аптеки, ничего себе баба, уж простите, господин следователь, грешу... да ведь человек я холостой...
– Вон!! – не своим голосом заорал следователь, – вон!! Нет, не будет тебе ни суда, ни тюрьмы, ни колонии, ни даже сумасшедшего дома, а пойдёшь ты сразу под Бахмут, будешь сражаться за самостийну Украину, а побежишь или к москалям захочешь перекинуться, так получишь пулю в затылок!

– Господин Гашек, скажите: правда ли, что во время мировой войны, вы взяли в плен целое подразделение русских солдат и получили за это чин ефрейтора и медаль «За храбрость»?
– Нет, тут я себе лишние заслуги приписывать не стану. Хотя, конечно, моё героическое поведение на фронте всем хорошо известно, но чин ефрейтора и медаль я получил по представлению своего капитана, которого избавил от вшей, предоставив ему чудодейственную ртутную мазь, ею я приторговывал ещё до войны.

В учебном центре под Броварами под Киевом, куда Юзефа Швейко отправили в эшелоне вместе со сводной командой призывников, его пытались обучать встречному полевому бою, но так как бывший аптекарь страдал гипертонией, то его при первом же разрыве взрыв-пакета, который имитировал собой взрыв москальского снаряда, хватил гипертонический криз и он лёг в военный госпиталь, где не сразу очухался. Но именно в этом госпитале его нашла панна Мария, та самая провизорша из его львовской аптеки, с которой Швейко грешил. Панна Мария была очень расстроена тем болезненным и страдательным состоянием, в котором пребывал Швейко после всех перенесённых им потрясений.
– Бедный пан Швейко, – восклицала она, заламывая руки, – да что-же сделали с вами эти изверги, вы же лишились ног и можете теперь передвигаться лишь на инвалидной коляске!
– Не страдай, Мария, – отвечал ей Швейко, – то ли ещё нам предстоит перенести за любимое отечество, нам надо быть готовым ко всему!
– Юзеф, – умильно отвечала ему Мария, – тебе надо помолиться у святых мощей киево-печерских отшельников, эта молитва поможет тебе, и ты, дай Бог, встанешь на ноги!
– Достань мне где-нибудь инвалидную коляску и отвези к святым мощам, – покорно согласился с ней Швейко, который вовсе не был набожным человеком, но не хотел огорчать свою сожительницу, к коей испытывал глубокую благодарность за заботу, а главное – ему в голову пришёл хитрый план, как стать патриотическим символом и таким образом избежать отправки на фронт, когда ноги его вновь начнут двигаться.
Коляска, да и лёгкие металлические костыли для увечного (Швейко уже стал понемногу вставать), были найдены там же в госпитале, и в ближайшее выходные мужчина и женщина, которая везла своего больного на коляске, отправились по большой Владимирской улице в Киеве в сторону набережной, к Киево-Печерской лавре. День был солнечный, весенний, всюду развевались сине-жёлтые флаги, а надписи на плакатах гласили, что Украйна ещё «не вмерла»... От всей этой красоты, а пуще того – от сытого завтрака, которым накормила его Мария, у больного Швейко случился патриотический угар. Коляска катилась не по тротуару, где были бордюры, и где трудно было её везти, а по проезжей части. Автомобили уступали дорогу инвалиду в военной форме, хотя и изрядно потрёпанной, ибо она была снята с отдавшего Богу душу бойца ВСУ, а не пропадать же ещё целой справе? – и бесхозную форму в госпитале отдали новому пациенту.
Швейко, по мере движения коляски, сначала негромко, но потом всё громче и громче стал выкрикивать патриотические призывы. Сначала он бессвязно повторял: «Украина!», «Голобородько!», «Перемога!», но потом обрёл голос и заорал во всю Владимирскую: «На Мариуполь!», «На Мариуполь!», «Вперёд, украинские герои!» При этом он ещё успевал размахивать своими костылями, а народ на тротуарах, принимая его за раненого военного, останавливался, аплодировал, а кое-кто и чесал в затылке. Добравшись до памятника Богдану Хмельницкому Швейко до того разошёлся, что, забыв про свой паралич, соскочил с коляски и, размахивая костылями, взобрался на массивный пьедестал памятника. Тут он произнёс небольшую, но яркую патриотическую речь, обратив внимание окружающих, а вокруг собралась уже немалая толпа, на то, что гетман на памятнике указывает своей булавой в сторону Москвы, а значит – призывает украинских героев идти туда, покорять столицу коварных москалей. 
Неожиданно эта яркая речь была прервана появлением в воздухе маленького дрона, почти игрушечного, запущенного, вероятно, каким-то шутником, но слишком близко подлетевшего к монументу и собиравшегося, по всему, приземлиться на голову украинского героя. Увидев этот аппарат, инвалид Швейко ещё больше разъярился и запустил в него своим лёгким металлическим костылём. Костыль поразил дрон, и он рухнул на мостовую. Через час уже весь интернет шумел чрезвычайными новостными выпусками, где утверждалось (прилагались и красочные фотографии с огромными и мощными беспилотниками), что сегодня утром бравый украинский солдат Швейко, только что вернувшийся искалеченным с донбасского фронта, сбил своим костылём огромный боевой дрон москалей, запущенный, разумеется, по личному приказанию Путина, чтобы разрушить национальную святыню украинского народа – монумент гетману Богдану Хмельницкому, который (так опрометчиво!) водил свои казацкие полки, но не на Москву, а на Варшаву, за что и поплатился теперь от неблагодарных москалей. Но бравый украинский герой Швейко одним ударом своего костыля совершенно разрушил эти зловещие планы Кремля!
Так Юзеф Швейко превратился в символ украинского патриотизма и мог рассчитывать, что его уже не отправят на фронт под Бахмут, так как символы патриотизма на фронт не отправляют, ведь там они могут пострадать от ракет и снарядов противника, они больше нужны в тылу. Но тут наш герой немного просчитался, так как его патриотический подвиг расценили на Банковой, как хороший стимул для солдат непобедимого генерала Залужного и дальше сражаться за почти уже потерянный Бахмут и, к своему горькому разочарованию, бравый герой Швейко, который уже ковылял кое-как на своих полупарализованных ногах, был отправлен не в тыл – поднимать сильно пошатнувшийся уровень патриотизма среди западенских обывателей, а как раз наоборот – на фронт, в тот самый несчастный Бахмут, от которого остались одни развалины.

– Господин Гашек, скажите, верно ли, что вы добровольно сдались в плен русским, а после вступили в Чешский легион, формируемый русскими властями, но потом покинули этот легион, предав своих товарищей, и переметнулись к большевикам?
– Нет, я-то всегда полагал, что один остался верен России, которая спасла мне жизнь, когда австрийские власти послали меня, да и сотни тысяч чехов, умирать за престарелого, выжившего из ума австрийского императора Франца-Иосифа. Я не бунтовал против новой России, в которой победили Советы, и не убивал простых русских людей, сражаясь в рядах белых армий. И не драпал в эшелонах Чехословацкого легиона до Владивостока вместе с награбленным легионерами русским золотом. Я боролся за новый мир для России и Чехии, я сделал свой выбор...

В составе 92-й «Непобедимой» бригады территориальной обороны под командованием доблестного полковника Запендрёвского, Швейко выгрузился из жёлтых школьных автобусов, в которых перевозили непобедимовцев – и это было правильное решение командования ВСУ, так как оно справедливо полагало, что по школьным автобусам эти «русские варвары» палить не будут. Выгрузились они в чистом поле у единственной грунтовой дороги, что вела в Бахмут, где слышны были оглушающие разрывы мин и снарядов, и все руины ближайших домов пребывали словно в сером тумане, в едкой цементной пыли, остро пахло сгоревшей взрывчаткой, а земля тряслась после каждого разрыва снаряда или бомбы.
– Ну, герои, – сказал оробевшим ополченцам, вчерашним мирным обывателям всяких западных и центральных местечек Украины, которые словно воробьи сбились в кучу и опасливо поглядывали на идущие перед ними бои в разрушенном городе. – Ну, герои, – повторил полковник, – ваша задача – овладеть вот тем городским кварталом, который уже захватили эти русские бандиты из «Вагнера». Конечно, только вы – герои «Непобедимой» бригады способны будете воевать с этим москальским сбродом. У вас есть, – он подошёл к ближайшему ополченцу и взял у того «ружо», – американские винтовки М-16... 
– Они не стреляют, пан полковник! – жалостливо пропищал тщедушный ополченец, бывший учитель географии из Житомира, – нам не выдали боекомплект... 
– Да зачем он вам нужен? – раздражённо ответил полковник, – ваше дело принять на себя удар этих русских бандитов, отвлечь их на себя, а затем уже в дело вступят наши кадровые части, полетят «Хаймерсы», ну и начнётся, наконец, наш великий контрнаступ, который закончится только в Москве... ну или где-нибудь в окрестностях Луганска, как минимум, – добавил полковник, который понял, что хватил лишку.
Герои «Непобедимой» обречённо молчали, они понимали, что не победят никогда и, скорее всего, наступает их последний час. Сам Швейко, он уже имел нашивку ефрейтора, полученную за его страстную патриотическую речь у памятника Хмельницкому в Киеве, был, кажется, бодрее остальных ополченцев.
– А действительно, – сказал он, выступая из рядов и обращаясь к товарищам, – нам ничего не остаётся, братцы! Перед нами смерть, а позади нас, – он махнул на Запендрёвского и других офицеров бригады, которые стояли кучкой и равнодушно курили американские сигареты, – либо дураки, либо убийцы, ведь вы видели, когда проезжали, позиции нацбата, что остались за нами? – эти с нацистскими нашивками, со свастиками и черепами в бой не пойдут, эти будут стрелять нам в спины, если мы побежим... Так что нам остаётся одно, – закончил Швейко громко, – идти в бой за «рiдну Украину»! И попытаться побыстрее сдаться русским в плен, если мы не дураки, – закончил он уже тихо, так, что слышали только солдаты из его отделения.

Что дальше случилось с бравым украинским солдатом Швейко, я думаю, рассказывать уже не нужно. Он оказался не таким уж идиотом, каким пытался показать себя, пребывая рядом с идиотами. Ведь живя в сумасшедшем доме, в который превратилась нынешняя, прекрасная в прошлом страна Украина, иначе как идиотом быть и невозможно – это вопрос простейшего выживания. Но на линии фронта, на линии огня нужен уже только разум и осознание себя человеком, а не обезьяной, бездумно повторяющей идиотские лозунги и призывы. Там и неунывающий и бессмертный в своём жизнелюбии бравый солдат Швейк чешского юмориста Ярослава Матея Франтишека Гашека (полное имя писателя), ставший теперь украинским Швейко, правильно выбрал свою судьбу.