Под красной зведой железного века

К 120-летию Михаила Ароновича Светлова – автора бессмертных строк
«Гренады», «Каховки» и «Юного барабанщика»

И звезда на нас взглянула...
        В синем холоде штыков.
М. Светлов

Михаила Светлова (он по рождению Мотя Аронович Шейнсман, или Шейнкман – существуют разночтения) можно назвать самым советским поэтом во всей истории русской литературы, периода её, в полном смысле, «железного века». Неудивительно, что он вышел из среды еврейской бедноты – революция дала возможность детям этого сословия выбиться в люди, обрести возможности для раскрытия своего творческого потенциала. Еврейская струя в нашей поэзии тесно сплелась со всей тканью русской поэтической традиции, стала как бы частью той особой ментальности, что называют «советской». Но произошло это только потому, что лучшими представителями этой среды были усвоены все богатства и достижения русской художественной мысли, её самобытная образность и поэтический строй. Русское слово и русская душа сделали их русскими поэтами! И потому неудивительно, что большинство из них меняли свои национальные имена и фамилии на русские – вовсе не из желания приспособиться к русской среде (в советское «интернациональное» время «русскость», как известно, официально не поощрялась), но из чувства тяготения к российской культуре, из желания гармонически встроиться во всю традиционную канву русского художественного слова. Ведь это делало их сопричастными поэзии Пушкина и Лермонтова, Некрасова и Тютчева, Кольцова и Есенина. А это дорогого стоит, и все изыски, метания и поиски в культуре России начала XX века, той эпохи, которую принято называть «серебряным веком», вовсе не отменили нашу национальную традицию, нашу духовность, а даже, пожалуй, расширили её, придали ей особую цветистость, многогранность.
Сам Светлов (а он неслучайно избрал себе такой «светлый» псевдоним – источником света для революционных поэтов той эпохи был Маяковский, а Светлов хотел бы быть светом от этого маяка) вспоминал, что в детстве он был примерным еврейским мальчиком, учил Тору – свод непререкаемых законов древнего народа, занимался даже индивидуально с особым иудейским законоучителем – его небогатый отец, мелкий торговец из южного города Екатеринослава, тратил деньги, надеясь, видимо, воспитать из своего сына Моти раввина. Но судьбу мальчика решил один примечательный случай. Отец притащил в их дом целый мешок старых потрёпанных книг – их списали из какой-то библиотеки – и вознамерился вырывать из них листы для завёртывания кульков – бумага плотная хорошая, а в эти кульки жена его Рахиль, мать Моти, насыпала прекрасно обжаренные семечки подсолнуха и торговала ими на местном рынке. Мотя заглянул в эти книги и обнаружил, что это – вся русская классика – Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Толстой, Тургенев – целое богатство!.. И упросил своего отца, чтобы он, прежде чем отправлять книги на кульки, разрешил ему прочесть их всех. Отец разрешил, и еврейский мальчик читал запоем месяц и другой все эти книги, и из них узнал, и что такое Россия, и что такое русская душа... Правоверного раввина из него после этого уж явно выйти не могло. Особенно ему понравились стихи Лермонтова с их высоким страстным романтизмом, обжигающим душу, после чего будущий автор «Гренады» избрал себе новое имя – Михаил. А тут и годы революции подоспели, а затем началась гражданская война, которая словно плугом прошлась по всей Новороссии, а родной город будущего поэта оказался в самом центре бурных событий, он семнадцать раз (!) за время гражданской смуты переходил из рук в руки. Кто только его не брал штурмом, какие войска не входили в него с артиллерийским боем и трескотнёй пулемётов! Тут побывали и кайзеровские германцы, и гетманские гайдамаки, и петлюровские сечевики, и «архангелы» батьки Махно, и белые офицеры армии Деникина, и красная кавалерия – и всё это не по разу! Каждый такой очередной переворот сопровождался, разумеется, обязательным погромом и реквизициями, но еврейская молодёжь стояла в основном за большевиков, ибо все прекрасно знали, что во главе революционных советских армий стоит сам Лев Давыдович Троцкий (Бронштейн), председатель реввоенсовета Республики Советов, он был главным организатором Красной Армии и власть его, как вспоминал впоследствии сам Троцкий, в годы гражданской войны «была безграничной». А в Екатеринославе, большом рабочем городе, несмотря на террор петлюровских самостийников, сложилась крепкая подпольная большевистская организация, что поднимала восстание всякий раз, как к городу приближались красные полки (читайте об этом в соответствующих главах эпопеи Алексея Толстого «Хождение по мукам»). Помогали большевикам и комсомольцы, а с 1919 года в их числе был и поэт Светлов, он уже начал пописывать стихи и тогда ещё выбрал себе это имя, ставшее для него не псевдонимом, а действительно – новым именем, с которым он войдёт в русскую литературу. Рассказывают, что уже тогда, в подполье, он с группой товарищей пытался издавать свой журнал – вышло несколько номеров. В 1920 году, когда Екатеринослав уже окончательно стал советским, но продолжалась борьба на юге, в степях Таврии – с полками армии Врангеля, комсомолец Светлов записался добровольцем в конный отряд и воевал некоторое время, но недолго, профессиональным военным он не стал. Однако, именно этот небольшой опыт участия в конных походах по степям Северной Таврии и дал ему богатейшую пищу для будущих его произведений, именно там юный поэт и нашёл свою тему и своих героев...

Поворачивали дула в синем холоде штыков,
И звезда на нас взглянула из-за дымных облаков.
Наши кони шли понуро, слабо чуя повода.
Я сказал ему: «Меркурий называется звезда».
Перед боем больно тускло свет свой синий звезды льют…
И спросил он: «А по-русски как Меркурия зовут?»
Он сурово ждал ответа; и ушла за облака
Иностранная планета, испугавшись мужика...

...Тихо, тихо, мелко, мелко полночь брызнула свинцом, – 
Мы попали в перестрелку, мы отсюда не уйдём.
Я сказал ему чуть слышно: «Нам не выдержать огня.
Поворачивай-ка дышло, поворачивай коня»...

...Он взглянул из-под папахи, он ответил: «Наплевать!
Мы не зайцы, чтобы в страхе от охотника бежать.
Как я встану перед миром, как он взглянет на меня,
Как скажу я командиру, что бежал из-под огня?
Лучше я, ночной порою погибая на седле,
Буду счастлив под землёю, чем несчастен на земле...»

Полночь пулями стучала, смерть в полуночи брела,
Пуля в лоб ему попала, пуля в грудь мою вошла.
Ночь звенела стременами, волочились повода...
И Меркурий плыл над нами – иностранная звезда.

Как поэт он обрёл свою, только ему присущую образность, сочетающую в себе жестокую и беспощадную правду гражданского противостояния и какую-то удивительную лиричность, что потом парадоксально и неповторимо сказалось в его знаменитой «Гренаде». Но путь до «Гренады» был не так-то прост. После падения белого Крыма комсомольская организация направила своего поэта в Харьков, тогдашнюю столицу Украинской ССР – учиться. Там и вышла у нового поэта первая его книга стихов «Рельсы», что говорить, название вполне пролетарское. Дальше была Москва, учёба в рабфаке (ведь никакого начального образования у бойца Красной Армии Светлова не было) литературный факультет университета – в то время такое было возможно, в высшие учебные заведения принимали полуграмотную молодёжь – не по аттестату зрелости, а по партийной или комсомольской характеристике. Комсомольцем Светлов был активным, но в то время кумиром многих молодых коммунистов, только что вернувшихся с полей классовых битв, был сам «демон революции» Лев Троцкий. И не только в еврейской среде, а среди многих и русских горячих молодых голов. Троцкий ведь провозглашал лозунг «перманентной революции» во всём мире, а Россия в этом смысле, по его мнению, была только затравкой, базой разгорающейся мировой революции, она, Россия, как вязанка дров, должна была сгореть в этом мировом пожаре. В общем: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем...» – Александр Блок очень точно подметил эту тогдашнюю тенденцию. Эта стихия непрекращающейся борьбы импонировала революционной молодёжи. Эта идея и вылилась в опубликованном в августе 1926 года в «Комсомольской правде» самом известном стихотворении Михаила Светлова, в «Гренаде»:

Мы ехали шагом, мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню держали в зубах.
Ах, песенку эту доныне хранит
Трава молодая – степной малахит.

Но песню иную о дальней земле
Возил мой приятель с собою в седле.
Он пел, озирая родные края:
«Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Он песенку эту твердил наизусть…
Откуда у хлопца испанская грусть?
Ответь, Александровск, и Харьков, ответь:
Давно ль по-испански вы начали петь?

Скажи мне, Украйна, не в этой ли ржи
Тараса Шевченко папаха лежит?
Откуда ж, приятель, песня твоя:
«Гренада, Гренада, Гренада моя»?

Он медлит с ответом, мечтатель-хохол:
«Братишка! Гренаду я в книге нашёл.
Красивое имя, высокая честь – 
Гренадская волость в Испании есть!

Я хату покинул, пошёл воевать,
Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать.
Прощайте, родные! Прощайте, семья!
Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Мы мчались, мечтая постичь поскорей
Грамматику боя – язык батарей.
Восход поднимался и падал опять,
И лошадь устала степями скакать.

Но «Яблочко»-песню играл эскадрон
Смычками страданий на скрипках времён…
Где же, приятель, песня твоя:
«Гренада, Гренада, Гренада моя»?

Пробитое тело наземь сползло,
Товарищ впервые оставил седло.
Я видел: над трупом склонилась луна,
И мёртвые губы шепнули: «Грена…»

Да. В дальнюю область, в заоблачный плёс
Ушел мой приятель и песню унёс.
С тех пор не слыхали родные края:
«Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Отряд не заметил потери бойца
И «Яблочко»-песню допел до конца.
Лишь по небу тихо сползла погодя
На бархат заката слезинка дождя...

Новые песни придумала жизнь...
Не надо, ребята, о песне тужить,
Не надо, не надо, не надо, друзья...
Гренада, Гренада, Гренада моя!

Тут идея совершенно ясная и лежит на поверхности: покинуть родную «хату» для участия в революционных боях, а после победы в гражданской войне отправится и в «дальнюю землю», в ту же Испанию, чтобы и там продолжать дело мировой революции, дело освобождения трудящихся из-под власти эксплуататоров, которыми, в данном случае, представлялись испанские помещики – «землю в Гренаде крестьянам отдать». Идея вполне в троцкистском духе. Правда, молодой поэт в своём поэтическом упоении не учёл того, что в Испании существует Гранада, а Гренада – это остров в другой части света. Но, странное дело, никто тогда и не заметил этой подмены, настолько органично легло в канву стиха вот это самое «Грена...» Это большое поэтическое мастерство, удивительное в 23-летнем поэте! Стихотворение вызвало безумный ажиотаж, даже противники коммунистических идей признавали силу стиха. Марина Цветаева, недавно ещё воспевавшая белых офицеров (вспомните её «Лебединый стан»), находясь в эмиграции, писала восторженные строки, что Светлов превзошёл Есенина!.. Правда, она не учла, что Есенин никогда-бы не написал такую банальную красивость, как «слезинка дождя», стекающая на «бархат заката». Но даже такие проходные пассажи в стихотворении не ослабили воздействия этого произведения на тогдашние, ещё не остывшие от бурь революции, умы. Между тем, широкое опубликование этого интернационалистского, в сути своей, призыва, обращённого, прежде всего, к возбуждённой учащейся молодёжи, ложится вполне в канву готовящегося тогда троцкистской фракцией в большевистской партии (имевшей значительное влияние в партийной печати) переворота, направленного прежде всего, против Сталина. Попытка такого переворота и была предпринята троцкистами 7 ноября 1927 года, символично – в 10-ю годовщину Октябрьской революции. Сторонники Льва Троцкого, уже пребывавшего тогда в опале, вывели на улицы Москвы и Ленинграда массы своих сторонников, готовых нести революцию по всему миру, состоялись альтернативные демонстрации и столкновения на улицах столицы. Но Сталин предпринял свои меры – в Москву были введены части знаменитой Первой конной армии Семёна Будённого, всегда верного сторонника партийного лидера. Мятеж троцкистов был подавлен, начались репрессии. Но, надо отметить, они тогда не приняли массового и жестокого характера, влияние Троцкого, его слава победителя в гражданской войне, были ещё велики в стране и партии, Сталин не желал вносить раскол в среду коммунистов, он ещё не чувствовал себя достаточно уверенно у власти. Светлова с группой его единомышленников, рьяно печатавших в подпольной типографии в дни мятежа антисталинскую газету «Коммунист» (пригодился опыт подпольных комсомольских изданий Екатеринослава в годы гражданской войны!) только исключили из комсомола – и всё. В чём тут причина? Дело не только в осторожности Сталина, хотя и самого Троцкого не репрессировали, а только выслали в Казахстан, впоследствии ему разрешат выезд заграницу. Дело во влиянии на молодёжную среду. Молодые комсомольцы были в массе своей настроены тогда протроцкистски, в интернационалистском духе, выразителем этих настроений был и ставший знаменитым в одночасье после опубликования «Гренады» Светлов. Сталину, самому писавшему стихи в молодости, была известна сила поэтического слова! Надо было притянуть этих людей к себе, прежде всего популярных поэтов, а «Гренада» Светлова гремела по стране! Сам «горлан и главарь» Маяковский начинал свои поэтические концерты, всегда при массе молодёжи, обязательно – с чтения этого стихотворения Светлова, куда уж больше! Вот Светлова и решили «не трогать», а, по возможности. приручить. После тех событий 1927 года и исключения из комсомола его вызвали в ГПУ и мягко, но настойчиво предложили работать на «органы», то есть стать секретным сотрудником, стукачом, если говорить откровенно. От таких предложений отказаться было нельзя, Дмитрия Кедрина, другого замечательного поэта из Екатеринослава, только за факт недоносительства на своего товарища, который оказался сыном белого офицера, держали без суда в тюрьме, потом он вынужден был уехать из родного города навсегда. Недавний троцкист Светлов оказался в трудной ситуации, он-то понимал, чем ему обернётся отказ, но нашёл блистательный выход: изобразив из себя этакого еврейского дурачка из захолустного местечка, он со всей убедительностью «признался» следователям ГПУ, что давно является тайным закоренелым алкоголиком и потому не может соблюсти государственную тайну, необходимую при работе секретного сотрудника. Его отпустили, но учредили над ним негласное наблюдение. Чуя за собой слежку, Светлов для подкрепления своей исповеди тут же направился в ресторан (а это был «Арагви» в Москве – денег от поэтических гонораров, видимо, хватало!) и надрался там до положения риз. И после стал часто и демонстративно на виду у всей писательской публики (а он-то знал, что там всегда есть кому «стучать») прикладываться к бутылке, чем в конечном итоге и подорвал себе здоровье. Но от него отстали. И это было хорошо, так как времена наступали «железные», требовалось подтверждать свою лояльность. И Светлов тогда же пишет вымученное, неуклюжее, длинное и невразумительное стихотворение, обращённое к некоему чекисту-«комбригу», где путанно и велеречиво воздаёт дань его «заслугам».

Вдохновенные годы знамёна несли,
Десять красных пожаров горят позади,
Десять лет – десять бомб разорвались вдали,
Десять грузных осколков застряли в груди…

Расскажи мне, пожалуйста, мой дорогой,
Мой застенчивый друг, расскажи мне о том,
Как пылала Полтава, как трясся Джанкой,
Как Саратов крестился последним крестом.

Ты прошёл сквозь огонь – полководец огня,
Дождь тушил воспалённые щёки твои…
Расскажи мне, как падали тучи, звеня
О штыки, о колёса, о шпоры твои…

Если снова тифозные ночи придут,
Ты помчишься, жестокие шпоры вонзив, – 
Ты, кто руки свои положил на Бахмут,
Эти тёмные шахты благословив…

Ну, а ты мне расскажешь, товарищ комбриг,
Как гремела «Аврора» по царским дверям
И ночной Петроград, как пылающий бриг,
Проносился Колумбом по русским степям;

Как мосты и заставы окутывал дым
Полыхающих красногвардейских костров,
Как без хлеба сидел, как страдал без воды
Разоруженный полк юнкеров…

Приговор прозвучал, мандолина поёт,
И труба, как палач, наклонилась над ней…
Выпьем, что ли, друзья, за семнадцатый год,
За оружие наше, за наших коней!..

Не стоило бы вообще цитировать эти вирши, изобилующие штампами и пустым биением в грудь, полными недоговорённостей строками о юнкерах, которые сидели без хлеба, без воды... Поэт-то знает, как поступили потом красные комиссары с этими мальчишками-юнкерами... Очень характерна здесь концовка, где «приговор прозвучал» и «палач», что наклонился над «мандолиной», которая поёт перед казнью... Ну и кончается всё это плохо срифмованное словесное нагромождение предложением... выпить за коней! А что ещё остаётся?.. Как непохожи эти пустые строки на необыкновенно светлые и романтичные образы «Гренады», словно летящие вдаль... Хотя и там, конечно, много трагичного, но есть надежда на некое всесветное братство людей, за что погибали юные бойцы гражданской... Увы, эти надежды не оправдались. 
Последним сполохом интернациональных настроений в творчестве Светлова стало его другое замечательное стихотворение 1930 года – вольный перевод из немецкого коммунистического поэта Вальрота, сподвижника Эрнста Тельмана, его «Песни о горнисте», в основу которой был положен случай гибели молодого немецкого коммуниста, охранявшего Тельмана, от нападавших на него фашистских штурмовиков во время предвыборного митинга. В это время в Германии шла ожесточённая предвыборная борьба между двумя крупными политическими силами – коммунистической партией Тельмана и нацистами Гитлера. Немецкое общество разделилось, силы этих противоборствующих сторон были примерно равны. В СССР возникла надежда, что в Германии произойдёт пролетарская революция, немецкие коммунисты придут к власти через выборы в рейхстаг, вспомнились события 1918 года, знаменитая Ноябрьская революция в ходе которой отряды «Спартака» – немецкой Красной Гвардии Карла Либкнехта и Розы Люксембург штурмовали Берлин, к несчастью – безуспешно... Либкнехта и Люксембург убили, коммунистическое восстание было подавлено. Теперь, казалось – всё возвращается, интернациональный дух снова был на подъёме! И Светлов перекладывает реалии 1918 года в Германии на события гражданской войны в России, вопреки фактам пророча победу спартаковцев:

Мы шли под грохот канонады, 
Мы смерти смотрели в лицо. 
Вперёд продвигались отряды 
Спартаковцев, смелых бойцов. 

Средь нас был юный барабанщик, 
В атаках он шёл впереди 
С весёлым другом барабаном, 
С огнём большевистским в груди. 

Однажды ночью на привале 
Он песню весёлую пел, 
Но, пулей вражеской сражённый, 
Пропеть до конца не успел. 

С улыбкой юный барабанщик 
На землю сырую упал... 
И смолк наш юный барабанщик, 
Его барабан замолчал... 

Промчались годы боевые, 
Окончен наш славный поход. 
Погиб наш юный барабанщик, 
Но песня о нём не умрёт.

Песня, написанная на эти строки (музыка была взята из одной старого немецкого военного марша) стала необыкновенно популярной. Во-первых, её взяли на вооружение пионерские отряды, она стала, по сути, гимном пионерского движения в СССР. Кто был пионером в те легендарные советские годы, конечно, помнит, как мы весело распевали эту песню даже в 70-е и 80-е годы прошлого века в летних пионерских лагерях. А во-вторых – песня стала интернациональной и наряду с «Гренадой» её взяли на вооружение бойцы интербригад, сражавшихся с фашизмом в Испании в 30-е годы. Звезда славы Михаила Светлова вновь с необыкновенной силой засияла на поэтическом небосводе. Это слава неколебимого коммунистического борца охраняла его в тяжёлые годы подозрительности и всевластия НКВД. Там ведь не забыли о троцкистких настроениях поэта, Сталину не раз посылались докладные записки из органов о подозрительном поведении знаменитого поэта, его критических высказываниях в адрес партийных органов и всей сталинской государственной системы...

Справка ГУГБ НКВД СССР для И.В. Сталина о поэте М.А. Светлове [13.09.1938]
Светлов (Шейнсман) Михаил Аркадьевич (Аронович), 1903 года рождения, исключен из ВЛКСМ как активный троцкист. Адрес: пр. МХАТ, дом № 2.
Светлов в 1927 году входил в троцкистскую группу М. Голодного-Уткина-Меклера, вместе с которыми выпустил нелегальную троцкистскую газету «Коммунист», приуроченную к 7 ноября 1927 года. В этой газете были напечатаны контрреволюционные стихи Светлова «Баллада о свистунах» и друг[ие]. Нелегальная типография, где была отпечатана эта газета, была организована на квартире у Светлова. Вместе с Дементьевым и М. Голодным в период 1927–1928 гг. Светлов ездил в Харьков на организацию вечеров, сбор с которых шел на нужды троцкистского нелегального Красного креста. Свои троцкистские связи М. Светлов сохранял и в дальнейшем. В 1933 году Светлов, используя свои связи с предательскими элементами из работников ОГПУ, содействовал улучшению положения находившегося в ссылке троцкиста-террориста Меклера и продолжал встречаться с ним после освобождения Меклера из ссылки. Помимо этого, зафиксированы связи Светлова с троцкистами Борисовым, Абрамским, Ахматовым, Ножницким, Мирошниковым и друг[ими]. Семьям арестованных троцкистов Светлов оказывал материальную поддержку. Участие Светлова в троцкистской организации подтверждается также показаниями террориста Шора.
В литературной среде Светлов систематически ведет антисоветскую агитацию. В 1934 году по поводу съезда советских писателей Светлов говорил: «Чепуха, ерунда. Созовут со всех концов Союза сотню, другую идиотов и начнут тягучую бузу. Им будут говорить рыбьи слова, а они хлопать. Ничего свежего от будущего союза, кроме пошлой официальщины, ждать нечего». В 1935 году, на бюро секции Союза сов[етских] писателей при обсуждении кандидатур писателей на поездку за границу Светлов выступил с озлобленной антисоветской речью, доказывая, что в СССР «хотя и объявлена демократия, а никакой демократии нет, всюду назначенство» и т.д. В декабре 1936 г. Светлов распространил антисоветское четверостишье по поводу приезда в СССР писателя Лиона Фейхтвангера. Антисоветские настроения М. Светлова резко обострились за последний год.
По поводу репрессий в отношении врагов народа Светлов говорил: «Что творится? Ведь всех берут, буквально всех. Делается что-то страшное. Аресты приняли гиперболические размеры. Наркомы и зам[естители] наркомов переселились на Лубянку. Но что смешно и трагично – это то, что мы ходим среди этих событий, ровно ничего не понимая. Зачем это, к чему? Чего они так испугались? Ведь никто не может ответить на этот вопрос. Я только понимаю, что произошла смена эпохи, что мы уже живем в новой эпохе, что мы лишь жалкие остатки той умершей эпохи, что прежней партии уже нет, есть новая партия, с новыми людьми. Нас сменили. Но что это за новая эпоха, для чего нас сменили, и кто те, кто нам на смену пришли, я ей-ей не знаю и не понимаю».
В антисоветском духе Светлов высказывался и о процессе над участниками право-троцкистского блока: «Это не процесс, а организованные убийства, а чего, впрочем, можно от них ожидать? Коммунистической партии уже нет, она переродилась, ничего общего с пролетариатом она не имеет. Почему мы провалились? Зиновьев и Каменев со своей теорией двурушничества запутались, ведь был момент, когда можно было выступать в открытую».
Приводим высказывания Светлова, относящиеся к концу июля с.г.: «Красную книжечку коммуниста, партбилет превратили в хлебную карточку. Ведь человек шел в партию идейно, ради идеи. А теперь он остается в партии ради хлеба. Мне говорят прекрасные члены партии с 1919 года, что они не хотят быть в партии, что они тяготятся, что пребывание в партии превратилось в тягость, что там все ложь, лицемерие и ненависть друг к другу, но уйти из партии нельзя. Тот, кто вернет партбилет, лишает себя хлеба, свободы, всего. Почему это так, я не понимаю и не знаю, чего добивается Сталин».
(Цитируется по публикации на сайте «Альманах Россия XX век».)

Согласитесь, что подобная записка – это чистый смертный приговор по тому времени. И взять-то Светлова было очень легко, он жил с семьёй в Проезде Художественного театра (Камергерский переулок), в писательском доме, в самом центре Москвы, недалеко от Лубянки. Но поэт Михаил Светлов имел такую славу и пользовался таким безграничным признанием во всём мировом коммунистическом движении, что на его троцкизм сам «вождь всех народов» попросту закрыл глаза. Обычно Сталин на подобных докладных записках, если хотел сохранить подозрительного, но нужного человека, писал безоговорочную резолюцию: «Не трогать". И человек мог жить и работать, но, конечно, всегда находясь на подозрении, был непререкаемо невыездным. Такова была участь Михаила Булгакова, такова была судьба и Михаила Светлова. Помимо влияния в интенациональном коммунистическом движении, у Светлова была большая слава и в Красной Армии, ибо так уж случилось, что в 1933 году (это ещё до убийства Кирова было) на Ленинградской киностудии снимался фильм «Три товарища», приуроченный к 15-летию Красной Армии. Там три старых друга, бывшие красноармейцы, сражавшиеся под Каховкой на Днепре (как всё повторяется сейчас!) вспоминают былое, и по замыслу режиссёра Семёна Тимошенко они поют свою старую фронтовую песню. Какую? Песни нет. Семён Тимошенко бросается в «Красную Стрелу» – самый быстрый экспресс и через 6 часов он уже в Проезде Художественного театра у знаменитого поэта, автора революционных песен Михаила Светлова! 
Вспоминает сам поэт: «Однажды неожиданно ко мне явился ленинградский кинорежиссер Семён Тимошенко. Он сказал мне: "Миша! Я делаю картину "Три товарища". И к ней нужна песня, в которой были бы Каховка и девушка. Я устал с дороги, посплю у тебя; а когда ты напишешь, разбуди меня..."
Каховка – это моя земля. Я, правда, в ней никогда не был, но моя юность тесно связана с Украиной. Я вспомнил горящую Украину, свою юность, своих товарищей... Мой друг Тимошенко спал недолго. Я разбудил его через сорок минут. Сонным голосом он спросил меня: "Как же это так у тебя получилось, Миша? Всего сорок минут прошло!"
Я сказал: "Ты плохо считаешь. Прошло сорок минут плюс моя жизнь"».

Каховка, Каховка – родная винтовка –
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орёл и Каховка –
Этапы большого пути.

Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемёт…
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идёт…

Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!

Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались,
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Её голубые глаза…

Так вспомним же юность свою боевую,
Так выпьем за наши дела,
За нашу страну, за Каховку родную,
Где девушка наша жила…

Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, по наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!

Стихи были положены на музыку самим Исааком Дунаевским. А стихотворение стало и песней Красной Армии. Всё это не мог не учитывать Сталин. Светлов стал неприкасаемым символом советской поэзии. В Каховке, тогда ещё в Советской Украине был поставлен памятник девушке в шинели. Не знаю, стоит ли этот памятник сейчас? Снаряды украинских нацистов не разбили его? Разрушив Советский Союз, мы забыли свою историю, а, согласно древней мудрости: народ, забывающей свою историю обречён на её повторение. Теперь понятно, отчего происходят нынешние события на Украине?..
В жизни у Михаила Светлова, поэтического символа советской эпохи, будет ещё одна война – Великая Отечественная, которую он проведёт в бою, в должности фронтового корреспондента. Заслужит два ордена Красной Звезды и медали, дойдёт до Берлина. В последние годы будет преподавать в Литературном институте им. А.М. Горького, но до конца жизни останется невыездным. Однажды он горько пошутит, что вот ему запрещают ездить по заграницам, а не знают, что он дошёл до Берлина! Его будет сжигать тяжёлая болезнь – рак. Но и находясь в клинике он будет поражать всех своим жизнелюбием и, уже не вставая с постели, пошутит как-то, глядя на стройные ножки молоденьких медсестёр, порхающих вокруг него, что вот всё есть – и кровать, и девушки, и всё располагает... а уж не встать, жизнь-то прошла! Жизнь поэта Михаила Светлова прошла под Красной звездой Железного века и она светит нам из былого.