Генерал-декабрист Сергей Григорьевич Волконский. Два взгляда. (Часть 1-я)

Во глубине сибирских руд
    Храните гордое терпенье,
    Не пропадет ваш скорбный труд
    И дум высокое стремленье.
    Несчастью верная сестра,
    Надежда в мрачном подземелье
    Разбудит бодрость и веселье,
    Придет желанная пора:
    Любовь и дружество до вас
    Дойдут сквозь мрачные затворы,
    Как в ваши каторжные норы
    Доходит мой свободный глас.
    Оковы тяжкие падут,
    Темницы рухнут — и свобода
    Вас примет радостно у входа,
    И братья меч вам отдадут.

    Александр Сергеевич Пушкин.

С.Г. Волконский

Сергей Григорьевич Волконский. Краткая справка (род и военная карьера) из Википедии:

«<…> (8 [19] декабря 1788, Москва – 28 ноября [10 декабря] 1865, Воронки, Черниговская губерния) – генерал-майор, бригадный командир 19-й пехотной дивизии (1825). Герой Отечественной войны 1812 года. Декабрист.

Рюрикович, из 2-й ветви княжеского рода Волконских. Сын князя Г.С. Волконского (1742–1824) – генерала от кавалерии, оренбургского генерал-губернатора, члена Государственного совета. Имел братьев: князя Н. Г. Репнина-Волконского, Александра, Никиту, Григория – и сестру, княжну Софью Григорьевну – жену светлейшего князя Петра Михайловича Волконского.

Родился в Москве в доме отца на Волхонке (08 [19] декабря 1788) спустя два дня после взятия русскими войсками турецкой крепости Очаков. Записан на службу сержантом в Херсонский гренадерский полк (01 июня 1796) и после нескольких “перечислений” в разные полки определен ротмистром в Екатеринославский кирасирский полк (декабрь 1797). Отроческие годы провел в привилегированном иезуитском пансионе аббата Николя, куда учиться принимали только детей из знатных семей. Военную службу начал (28 декабря 1805) поручиком в Кавалергардском полку.

Во время начала второй войны России с французами на стороне Четвертой коалиции (осень 1806) в качестве адъютанта определен в свиту главнокомандующего фельдмаршала М. Ф. Каменского, вместе с которым вскоре прибыл на театр военных действий в Пруссии. Однако уже через несколько дней юный князь остался без места, поскольку старый генерал, не желая сражаться с Наполеоном, самовольно покинул вверенные ему войска (13 [25] декабря 1806). В тот же день его взял под свою опеку в чине адъютанта – генерал-лейтенант Александр Иванович Остерман-Толстой, под началом которого на следующий день (14 [26] декабря 1806) – получил боевое крещение в битве при Пултуске. Тогда в ходе сражения русским удалось успешно отбиться от противника.

В битве при Прейсиш-Эйлау (26–27 января [7–8 февраля] 1807) сражался, уже будучи адъютантом нового русского главнокомандующего – генерала от кавалерии Леонтия Леонтьевича Беннигсена, был ранен пулей в правый бок. Весной того же года его формулярный список дополнился сражениями при Гутштадте и Фридланде. Несколько позже наблюдал за встречей русского царя Александра I с Наполеоном в Тильзите. В виду ухода в отставку Беннигсена, домой вернулся строевым офицером Кавалергардского полка, в котором продолжал числиться. Имел орден Святого Владимира 4-й степени, золотой крест за Прейсиш-Эйлау, золотую шпагу с надписью «За храбрость». Воевал с турками (1810–1811), за отличия произведен в гвардии штабс-капитаны (1810). Участник сражения при Батине (26 августа 1810). Пожалован флигель-адъютантом (01 февраля 1812).

Император Александр I

В Отечественную войну (1812) находился при императоре Александре I, в звании флигель-адъютанта, от открытия военных действий до возвращения императора в столицу. Участвовал в действительных сражениях, во 2-й Западной армии, при Могилёве и Дашковке, в отряде генерал-адъютанта барона Ф.Ф. Винцингероде (даты по старому стилю): под Поречьем (28 июля 1812), при Усвяте (01 августа 1812), при Витебске (07 августа 1812), в бою под Звенигородом (31 августа 1812), на р. Москве, при с. Орлове (02 сентября 1812), при г. Дмитрове (02 октября 1812) и за отличие в этом сражении удостоен награждения чином полковника. 

Находясь в летучем отряде генерал-адъютанта Голенищева-Кутузова (14 августа), был в действительных сражениях: при переправе через р. Воплю, в сражении при г. Духовщине и под Смоленском, откуда отправлен с партизанским отрядом, действовал между Оршей и Толочиным, открыл коммуникацию между главной армией и корпусом графа Витгенштейна, взял много пленных, в том числе генерала Корсена. Был в делах при переправе неприятеля через р. Березину, за что награжден орденом Святого Владимира 3-й степени, и преследовании его от Лепеля до Вильны...»

Читать биографию действующего генерала – участника войны с французами – само по себе интересно. Живая история России. Лицом к лицу. И невольно думаешь, что есть люди, а есть личности. 

Об исторических, значимых фигурах прошлого можно по-разному говорить, можно рассуждать с умным видом, будучи при этом абсолютно уверенным в своей правоте, можно спорить до хрипоты, только понять эту личность очень и очень не просто. Для того, чтобы понять этого человека, осознать, что он сделал для страны, нужно подняться до такого же уровня. А это не просто.

И еще. Когда ты ведешь разговор о значимой исторической личности, надо понимать, что, если уж ложишься в постель с «историей», посмотри, кто с тобой рядом.

О Сергее Григорьевиче Волконском, ставшем героем-прототипом разных фильмов, рассказов, произведений публицистики, которому 19 декабря исполняется 235 лет со дня рождения, существует два разных, причем прямо полярных, мнения. Приведем оба из них, поскольку они хорошо озвучены в Интернете.

Итак, взгляд первый. Отрывки из публикации «Лайв-журнала»: 

«…Мифы о декабристе Сергее Григорьевиче Волконском

Чудесная вещь интернет. На ФБ я не так давно подружилась с потомком декабриста князя Сергея Волконского – Максимом.
Как романтическая девочка я в юности увлекалась декабристами. Их история мне казалась подвигом. Тогда же не задумываешься о другой стороне, о смысле, о государстве, о праве.
Мы все были очарованы фильмом "Звезда пленительного счастья", какой там был Костолевский!!! Но мне все время казалось, что все историки декабристов как-то предвзято относятся к князю Сергею Григорьевичу Волконскому и его жене.
С любезного разрешения автора предлагаю вам почитать их правдивую историю:

Князь Сергей Григорьевич Волконский один из самых известных представителей рода. Его биография “затуманена” таким мифотворчеством, за которым уже сложно увидеть настоящего декабриста Волконского. Опровергаем основные заблуждения и мифы.

1. “Декабрист Волконский – революционер и хотя и дворянин, но потенциальный цареубийца”

ОТВЕТ

На первый взгляд это трудно оспаривать, так как “покушение на цареубийство” было и доказано  следственной комиссией, и признано самим князем Сергеем на следствии по делу заговорщиков. Однако здесь есть важный нюанс, который заслуживает упоминания. Существует тому множество свидетельств, что князя Сергея многие современники считали “наидобрейшим” (Самарский-Быховец, Записки) и “великодушнейшим” (Мария Николаевна Волконская, “Записки”) человеком, который, по свидетельству каторжан, видел в любом человеке своего ближнего, и были поражены его участием в заговоре с целью цареубийства (Самарский-Быховец). Как-то это не вязалось с его обликом и человеческими качествами в представлении тех, кто его знал.

Сам князь Сергей позднее объяснял, что члены Южного общества были обязаны подписать документ о согласии на цареубийство как гарантию невыхода из общества, но что этот пункт никто не собирался выполнять буквально. Насчет “никто” – преувеличение, если вспомнить показания Александра Викторовича Поджио, предложившего себя в качестве цареубийцы после ареста Павла Ивановича Пестеля.

Слова князя Сергея, конечно, можно трактовать как попытку запоздалого оправдания. Но сделана она была после осуждения и каторги и никаких дивидендов принести князю не могла. Во всяком случае, с его собственных слов, он в это верил и цареубийцей становиться не собирался. Известно, что после 1822 года он не поддержал ни одного призыва к цареубийству, высказанного на заседании Южного общества.

Вот что говорила его супруга Мария Николаевна в своих Записках, обращаясь к детям: «Ваш отец, великодушнейший из людей, никогда не питал чувства злопамятства к императору Николаю, напротив того, он отдавал должное его хорошим качествам, стойкости его характера и хладнокровию, выказанному им во многих случаях жизни; он прибавлял, что и во всяком другом государстве его постигло бы строгое наказание. На это я ему отвечала, что оно было бы не в той же степени, так как не приговаривают человека к каторжным работам, к одиночному заключению и не оставляют в тридцатилетней ссылке лишь за его политические убеждения и за то, что он был членом Тайного общества; ибо ни в каком восстании ваш отец не принимал участия, а если в их совещаниях и говорилось о политическом перевороте, то все же не следовало относиться к словам, как к фактам. В настоящее время не то еще говорится во всех углах Петербурга и Москвы, а между тем, никого из-за этого не подвергают заключению».

2. “Сергей Волконский, будучи флигель-адъютантом императора, был у него всегда на виду и после окончания войны. Александр I интересовался не только его военной службой, но и его общим поведением. Наверное, император надеялся, что после войны молодой генерал-майор остепенится, избавится от своих дурных гусарских привычек и повзрослеет. Но этого не произошло”.

ОТВЕТ

“Гусарство” и “молодечество” князя Сергея подробно, и даже с любовью, описаны в его “Записках” (ностальгия по молодым годам – Записки писались, когда князю Сергею было за 70 лет), однако самые поздние свидетельства этих “шалостей” относятся к 1811 году, когда Волконскому, рожденному 19 декабря 1788 года, было всего-навсего 22 года, хоть он был уже и флигель-адъютантом императора Александра и ротмистром.

Насколько мне известно, нет абсолютно никаких свидетельств того, что подобное “молодечество” продолжалось в его зрелые годы, но это ни на чем не основанное “предположение” с наклейкой “скорее всего” продолжает свою теперь уже независимую жизнь в интернете.

Некоторые историки полагают, что причина карьерных неудач князя заключается в том, что уже тогда он обнаруживал признаки “вольнодумства”.

Н.Ф. Караш и А.3. Тихантовская видят подоплеку императорского “неудовольствия” в том, что Волконскому “не простили пребывания во Франции во время возвращения Наполеона с о. Эльбы”.

Также “не простили” Волконскому тот факт, что в Париже – уже после реставрации Бурбонов – он пытался заступиться за полковника Лабедуайера, первым перешедшего со своим полком на сторону Наполеона и приговоренного за это к смертной казни, и даже заручился в этом поддержкой своей сестры Софьи и невестки Зинаиды Волконских. Император Александр Павлович был взбешен...» 

Взгляд второй. Очевидное и невероятное от Отари Хидирбегишвили:

«…Декабрист Сергей Волконский: “дум высокое стремленье” или гусарство “набитого дурака”

На момент восстания на Сенатской площади князю Сергею Григорьевичу Волконскому было ровно 37 лет. Многие недоумевали, как он, солидный генерал-майор, герой недавней войны с Наполеоном, мог ввязаться в заведомо обреченную на провал авантюру.

Император Николай I лично принимал участие в допросе Волконского, после чего охарактеризовал князя как “набитого дурака, лжеца и подлеца”. Ознакомившись с дальнейшей, “поствосстанческой” биографией Сергея Григорьевича, понимаешь, что первый пункт характеристики, пожалуй, соответствовал истине…

Любитель гусарских забав

Сергей Волконский, появившийся на свет в декабре 1788 года, был младшим сыном генерал-майора Григория Семеновича Волконского, одного из “орлов” Екатерины Великой. “Орел” отличался некоторой чудаковатостью, но, как говорили, странности начали проявляться после контузии, полученной в сражении с турками. Увы, его сыну Сергею суждено было прослыть еще большим оригиналом…
Сергей Григорьевич превосходил всех остальных декабристов и по общественному статусу, и по регалиям. Кроме того, он был очень богатым человеком – владел огромным числом крепостных крестьян. Возможно, именно пресыщенность пробудила в нем страсть ко всякого рода авантюрам. В молодые годы Волконский не упускал возможности поучаствовать в гусарских кутежах, которые общество почему-то окружило флером некоего романтизма. На самом деле это были довольно мерзкие экстравагантные выходки пьяных “молодцов”.

Лжепатриотизм “Рюриковича”

В 1825-м Сергей Григорьевич “погусарил” по-крупному. Подлецом император Николай назвал его отнюдь не для красного словца: Волконский участвовал в слежке за другими подпольщиками, читал их письма и сливал информацию Пестелю.
Пушкин, приписывавший декабристам “дум высокое стремленье”, призывал их посвятить отчизне “души прекрасные порывы”. Павел Иванович Пестель, глава Южного общества декабристов, особым патриотизмом не отличался. Судя по публикации в “Русской правде”, “лучшим образцом” он считал вовсе не отчизну, а Соединенные Штаты Америки.

Сергей Волконский, род которого восходил к Рюрику, разделял взгляды и идеи Пестеля, хотя позднее, будучи под следствием, давал показания совсем иного рода. Кстати, эти документы, написанные его рукой, содержали неприлично большое число орфографических ошибок. Удивляться тут нечему: русскому патриоту было привычнее изъясняться и писать по-французски…

«Рюрикович» избежал участи своего тайного шефа и отделался двадцатью годами сибирской ссылки. Впрочем, этот срок ему вскоре скостили наполовину.

Из светского салона на каторгу

В Сибири ссыльные имели право заниматься только земледелием. Естественно, многие искали лазейки: репетиторствовали, организовывали мыловарни и даже мыли золото. Власти смотрели на это сквозь пальцы. Некоторые, наиболее родовитые, финансовых проблем вообще не имели: деньги им поставляла столичная родня. А вот Сергей Григорьевич решил заделаться настоящим крестьянином и достиг на этом поприще больших успехов. В суровом сибирском климате Волконский ухитрялся выращивать превосходные дыни, арбузы и табачные листья! Следуя его примеру, местное население начало сооружать оранжереи.
Супруга Сергея Григорьевича, Мария Волконская, была дочерью героя Отечественной войны 1812 года – генерала Раевского. Братья Марии относились к Сергею с презрением, считая, что он испортил жизнь молодой девушке. Когда Маша выходила замуж, она ничего не знала о планах Волконского относительно участия в государственном перевороте.
Брат Сергея Григорьевича был женат на очень «продвинутой» и очень богатой хозяйке литературного салона, светской «львице» Зинаиде Волконской. После вынесения декабристам приговора дама в знак протеста эмигрировала в Италию и поменяла православную веру на католическую. Но и в Италии она продолжала “бунтовать” против властей. Возможно, именно влияние Зинаиды Александровны заставило Машеньку Волконскую бросить малолетнего сына и отправиться вслед за мужем “во глубину сибирских руд”. На каторге она родила еще двоих детей.

Князь, пахнущий скотным двором

Волконские жили в двухэтажном доме, но Сергей Григорьевич почти все время проводил в деревне, дружил преимущественно с местными мужиками. Зимой бывший генерал-майор любил ездить на ярмарки, сидя в тулупе на крестьянской телеге. Наведываясь изредка к жене и детям, Волконский ночевал не в доме, а в какой-нибудь грязной дворовой пристройке. По воспоминаниям Н. А. Белоголового, одежда князя была всегда перепачкана дегтем, усыпана сенной трухой и “пахла скотным двором”. Кроме того, Волконский отпустил длинную окладистую бороду.

В 1956 году была объявлена амнистия, и Сергей Григорьевич, лишенный княжеского титула, поселился в Подмосковье. С тех пор главным его увлечением стало написание мемуаров. Через пару лет после возвращения из Сибири он побывал за границей, где завел дружбу со славянофилами, а также либералами Огаревым и Герценом. До самой своей смерти в 1865 году Волконский не бросал чудачеств, стремился выглядеть этаким “всенародным старцем”. Говорят, именно его образ вдохновил Льва Толстого “уйти в народ”.

Заключение

Самые радикально настроенные декабристы (Пестель, Рылеев и особенно Каховский) собирались не просто убить Александра I, но и искоренить всю династию Романовых. Будучи сторонниками республиканской формы правления, они опасались, что после государственного переворота, если он удастся, монархия будет реставрирована. Именно так произошло с Бурбонами после французской революции. Когда же Александр внезапно скончался, декабристы воспользовались ситуацией и подняли давно планируемое восстание. Между прочим, Сергей Волконский считался любимым флигель-адъютантом императора, но это не остановило его от неуемной жажды подрывной деятельности.

Взошедший на престол Николай I, допросив “борца за свободу”, назвал его неблагодарным, “глупейшим” и “одурелым” человеком. Несмотря на то, что личной выгоды декабристы не искали, их деятельность принесла России одни неприятности и во многом спровоцировала трагедию, разыгравшуюся в начале двадцатого столетия…»

Из приведенной последней публикации (взгляд второй) особенно обращает на себя внимание то, что в интернете встречается сплошь и рядом. А именно, мнение о Сергее Григоревиче Волконском как о «набитом дураке, лжеце, да еще подлеце», как о князе, общавшемся с простым людом (точно дурак – Л.М.) и пропахшем скотным двором (совсем не элитно, определенно, что-то с головой – Л.М.). Извините за невольный сарказм. 

Беря информацию друг у друга, авторы подобных материалов, видимо, считают, что участвовать в тайном обществе, зная, что за это грозит смертный приговор, отказаться от всех благ, как материальных, так и преимуществ сословия высшего света, мог бы каждый (дай Бог, если бы это было так), а потому можно говорить о Волконском в таком тоне. Что ж, любой автор пишет так, как считает нужным, это его право.

Впрочем, о самом генерале, о его жизни, о его жене есть и другие мнения. Но это предмет отдельного разговора. Пока же мы в заключение зададимся вот каким вопросом, который почему-то уходит в разговорах о декабристах. А почему, собственно, декабристы стали «декабристами»? И как тут не вспомнить, что такое «крепостное право», которое было в то время в устройстве Российского государства, против чего они и выступали.

Снова приведем некоторые любопытные отрывки со страниц «Многие помещики наши весьма изрядные развратники…» и «История женщин в России».

«…Весь строй крепостного хозяйства, вся система хозяйственных и бытовых взаимоотношений господ с крестьянами и дворовыми слугами были подчинены цели обеспечения помещика и его семьи средствами для комфортной и удобной жизни. Даже забота о нравственности своих рабов была продиктована со стороны дворянства стремлением оградить себя от любых неожиданностей, способных нарушить привычный распорядок. Российские душевладельцы могли искренне сожалеть о том, что крепостных нельзя совершенно лишить человеческих чувств и обратить в бездушные и безгласные рабочие машины.

Звериная травля не всегда была основной целью помещика, выезжавшего во главе своей дворни и приживальщиков в “отъезжее поле”. Часто охота заканчивалась грабежом прохожих на дорогах, разорением крестьянских дворов или погромом усадеб неугодных соседей, насилием над их домашними, в том числе женами. П. Мельников-Печерский в своем очерке “Старые годы” приводит рассказ дворового о своей службе у одного князя:

“Верстах в двадцати от Заборья, там, за Ундольским бором, сельцо Крутихино есть. Было оно в те поры отставного капрала Солоницына: за увечьем и ранами был тот капрал от службы уволен и жил во своем Крутихине с молодой женой, а вывез он ее из Литвы, али из Польши… Князю Алексею Юрьичу Солоничиха приглянулась… Выехали однажды по лету мы на красного зверя в Ундольский бор, с десяток лисиц затравили, привал возле Крутихина сделали. Выложили перед князем Алексеем Юрьичем из тороков зверя травленого, стоим…

А князь Алексей Юрьич сидит, не смотрит на красного зверя, смотрит на сельцо Крутихино, да так, кажется, глазами и хочет съесть его. Что это за лисы, говорит, что это за красный зверь? Вот как бы кто мне затравил лисицу крутихинскую, тому человеку я и не знай бы что дал.

Гикнул я да в Крутихино. А там барынька на огороде в малинничке похаживает, ягодками забавляется. Схватил я красотку поперек живота, перекинул за седло да назад. Прискакал да князю Алексею Юрьичу к ногам лисичку и положил. „Потешайтесь, мол, ваше сиятельство, а мы от службы не прочь“. Глядим, скачет капрал; чуть-чуть на самого князя не наскакал… Подлинно вам доложить не могу, как дело было, а только капрала не стало, и литвяночка стала в Заборье во флигеле жить…”

Случаев, когда в наложницах у крупного помещика оказывалась насильно увезенная от мужа дворянская жена или дочь, в эпоху крепостного права было немало. Причину самой возможности такого положения дел точно объясняет в своих записках Е. Водовозова. По ее словам, в России главное и почти единственное значение имело богатство – “богатым все было можно”.

Но очевидно, что если жены незначительных дворян подвергались грубому насилию со стороны более влиятельного соседа, то крестьянские девушки и женщины были совершенно беззащитны перед произволом помещиков. А.П. Заблоцкий-Десятовский, собиравший по поручению министра государственных имуществ подробные сведения о положении крепостных крестьян, отмечал в своем отчете:

“Вообще предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры… Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны. Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти, и не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями, и предварительно поит крестьянок, и потом заставляет удовлетворять и собственные скотские страсти, и своих приятелей”.

Принцип, который оправдывал господское насилие над крепостными женщинами, звучал так:
“Должна идти, коли раба!”

Принуждение к разврату было столь распространено в помещичьих усадьбах, что некоторые исследователи были склонны выделять из прочих крестьянских обязанностей отдельную повинность – своеобразную «барщину для женщин».

Один мемуарист рассказывал про своего знакомого помещика, что у себя в имении он был “настоящим петухом, а вся женская половина – от млада и до стара – его курами. Пойдет, бывало, поздно вечером по селу, остановится против какой-нибудь избы, посмотрит в окно и легонько постучит в стекло пальцем – и сию же минуту красивейшая из семьи выходит к нему…”.

В других имениях насилие носило систематически упорядоченный характер. После окончания работ в поле господский слуга, из доверенных, отправляется ко двору того или иного крестьянина, в зависимости от заведенной “очереди”, и уводит девушку – дочь или сноху – к барину на ночь. Причем по дороге заходит в соседнюю избу и объявляет там хозяину:
“Завтра ступай пшеницу веять, а Арину (жену) посылай к барину”…»

Читая все это, думаешь: «Может, кто-то из нас, ныне живущих, сам хотел бы жить при крепостном праве, будучи крепостным, конечно?» Если так, то и говорить не о чем. Вопрос, как говорится, исчерпан.