Жизнь, воплощённая в образы

160 лет со дня рождения первой русской женщины-скульптора
Анны Семёновны Голубкиной

Голубкина представляет собой русское, глубоко национальное явление.
М. Волошин

«Говорят, что художнику надо учиться всю жизнь. Это правда. Но учиться не пропорциям, конструкции и прочим вещам, которые относятся к искусству так же, как грамотность к писательству, а другому, настоящему искусству, где главное уже не изучение, а понимание и открытия, большие или малые, воплощенные в образы... художники их знают и знают им цену...»
Так писала в своих записках «Несколько слов о ремесле скульптора» удивительная русская женщина, художник огромного таланта, но не очень счастливой личной судьбы, первая русская, ставшая всемирно знаменитой скульпторшей Анна Семёновна Голубкина. Если вы приедете в старинный русский город Зарайск, известный своим древним кремлём, сооружённым на степных окраинах Московского государства ещё пять веков назад в пору княжения великого князя Московского Василия Иоанновича, отца царя Ивана Грозного, то вас встретит на подступах к этому кремлю большой плакат, извещающий, что в городе работает музей скульптора Голубкиной. Да, дом, где в январе 1864 года, в крепкой старообрядческой купеческой семье родилась будущая знаменитость, уцелел, и сейчас там работает интереснейший музей. Так уж случилось, что Анна Семёновна не только родилась в этом доме, но там же и умерла, уже в советское время, в сентябре 1927 года, прожив 63 года напряжённой творческой жизни. Измученная болезнями, почувствовав приближение смерти, она покинула Москву, где у неё была своя мастерская и вернулась в родной город в семью своей старшей сестры Александры Семёновны, что была хозяйкой родительского дома. И умерла у неё на руках.
Приходится начинать рассказ о жизни художницы с этих невесёлых событий, но это укладывается в канву всей её нелёгкой жизни, жизни, похожей на бесконечное странствие, проведённое в трудах и мучительных поисках золотого совершенства и выразительной образности своих трудных творений. Действительно, труд скульптора совсем нелёгок даже чисто физически. Его материал – не краски и палитра, как у живописца, а глина и гипс, иногда упрямое, трудно поддающееся резцу дерево, из которого надо извлечь суть создаваемого образа. Говорят, древние скульпторы классической Греции не лепили оригиналы своих скульптур из глины, а брали зубило и прямо от скалы белоснежного мрамора отсекали всё лишнее, создавая своих совершенных Афродит и Зевсов. Но это ведь каторжный труд! Нет, теперь скульпторы лепят оригинал своего произведения из глины или гипса в уменьшенном виде, а после специально обученные рабочие воспроизводят их задумку в нужном размере и из нужного материала. Но всё равно необходима значительная физическая сила, крепость рук, задубевших от постоянного соприкосновения с неподатливым материалом, чтобы осуществлять сей творческий акт. Женское ли это дело? До Голубкиной русские женщины этим не занимались, ведь их призвание было – семейная забота, домашнее хозяйство, рождение и воспитание детей, помощь в делах своему мужу. Так веками строились русские крестьянские и купеческие семьи, а уж особенно – семьи старообрядцев. Так что ничего не указывало на то, что одна из внучек содержателя постоялого двора и владельца обширных огородов в окрестностях славного заокского города Зарайска, где выращивалась на продажу всякая овощная снедь, Поликарпа Сидоровича Голубкина отправится учиться «изящным искусствам» в Москву и станет всемирно известным скульптором. Но так случилось, что сын Поликарпа Сидоровича Семён, отец будущего скульптора, умер, когда его дочери Анне было всего два годика, а Поликарп Сидорович, глава местной старообрядческой общины, был стар, и вскоре всем обширным хозяйством многочисленного семейства Голубкиных стала заведовать его старшая внучка Александра, кстати – женщина образованная, выучившаяся на фельдшера, что не так уж часто бывало в семьях старообрядцев. Она хотела, чтоб её младшая сестра Анна училась и, заметив её способности к художественной росписи посуды, чем на досуге занимались в семействе, отправила её за 140 вёрст в Москву, поступать в Училище изящных искусств – частную школу, основанную известным меценатом Анатолием Гунстом. 
Отправилась она туда, будучи уже совершенно сформировавшейся взрослой девушкой «из простонародья», как говорили тогда. По всем ухваткам, по языку, по культуре общения она была типичной крестьянкой с явно не городскими манерами, такая Фрося Бурлакова из известного фильма, в юбке до пят и в ситцевом платочке. Образование никакого не имела, хотя была грамотной – в семьях старообрядцев грамоту по Библии да по святцам учили все, даже девочки. Была застенчива, говорила, что, если в «учение» не примут, домой не вернётся, пойдёт в странствие по святым местам – староверческая закваска! Её и не приняли поначалу, посмеялись даже – иди-ка ты, огородница, репу да редьку копать! Вон руки-то у тебя какие, мозолистые да грубые от чёрной работы. Однако один из преподавателей училища предложил крестьянке вылепить что-нибудь для забавы. И Анна вылепила маленькую фигурку молящейся Богу старушки – уж таких богомолок она видела немало у себя в обильном церквями Зарайске. Посмотрел на эту статуйку Сергей Михайлович Волнухин, молодой, но уже известный скульптор, будущий академик Академии художеств, – и добился зачисления «крестьянки» на обучение по классу скульптуры, да ещё и бесплатно, как особо одарённую студентку!

Чем проняла уже в ранних своих работах Анна Голубкина маститых преподавателей? – да необыкновенной характерностью образов, экспрессией, хотя таких слов сама Анна тогда и знать-то не знала. Но у ней было чувство материала, глину она понимала хорошо, все свойства этой субстанции, уж сколько она перемесила этой глины, копаясь на огородах в небогатых своих зарайских суглинках. Она чувствовала глину как живое существо, понимала какая подходит для работы, что из неё можно сделать, а что нет, и потому могла лепить всё – всё, что задумывала – и создавать удивительные и смелые образы, набранные крупными решительными мазками. Впоследствии её будут сравнивать по манере работы с материалом с самим великим французским мастером Роденом, создателем бесподобного «Мыслителя» – скульптуры, сравниваемой с «Давидом» Микеланджело. Конечно, у Голубкиной нет таких монументальных работ, но смелость и оригинальность в творчестве у неё была истинная, возрожденческая, свойственная всему искусству великого серебряного века русской культуры!
Закрылось за недостатком средств частное училище Гунста, но Анну приняли для дальнейшего обучения в знаменитое Московское Училище живописи, ваяния и зодчества, там она училась по классу скульптора Иванова, о котором сохранила благодарную память, он дал ей путёвку в жизнь, рекомендовал в Императорскую академию художеств в Петербурге. Вообще, надо сказать, училась Анна долго, после Академии художеств отправилась в Париж – к знаменитым французским мастерам, к тому же Огюсту Родену, в которого, надо прямо сказать, просто влюбилась, но, видимо, чувства простой русской девушки не взволновали маститого живого классика, у него было много своих французских поклонниц, которым он снисходительно дарил свою любовь, и прославился как завзятый сердцеед. Сейчас о любовных похождениях мастера во Франции снимают фильмы, это не для кого не секрет. А Анна страдала, мучилась, пыталась даже покончить жизнь самоубийством, бросалась в Сену... Она писала любимому наставнику прочувствованные письма, фрагмент одного из них я хочу здесь привести.
«Моя застенчивость и незнание французского языка всегда мешали мне выразить мою глубокую благодарность за Ваши указания и советы. Я мечтала создать нечто хорошее и долговечное, и я думала, что тем самым я смогу выразить мою благодарность Вам. Но я не прекращала надеяться, что смогу Вам выразить, что Вы значили для меня. Теперь у меня больше нет надежды сделать это, как я задумала, и я Вам пишу. Хотя я и молчала во время занятий, я тем не менее всё прекрасно понимала, что Вы говорили. Я понимала, всё что Вы говорили, потому что несовершенное владение языком воспитывало и утончало мою способность догадываться. Ваши слова имели для меня большое значение. До Вас все преподаватели, кроме одного московского скульптора Иванова, говорили мне, что я на ложном пути, что нельзя работать так, как я; их упрёки меня мучили, но не могли изменить меня, потому что я им не верила. И вот, когда я увидела Ваши работы в музее Люксембург, я подумала: если этот художник скажет то же самое, я должна подчиниться. Вы не можете себе представить, какая для меня была радость, когда Вы, лучший из всех художников, сказали мне то, что я сама чувствовала, и Вы дали мне возможность быть свободной».
Что тут можно добавить... Это трагедия женской души, явно ведь, что ученица испытывает к своему обожаемому учителю больше, чем чувства благодарности, она благодарит его за то, что он дал ей свободу чувств... Но закончилось всё это для неё психическим заболеванием и отказом на всю жизнь от радостей семейной жизни. Она даже вывела свою теорию по этому поводу и говорила уже своим ученицам, что если те хотят стать художниками, тем более скульпторами с вечно натруженными от грубой работы жилистыми руками, то им надо забыть о личной жизни, о любви, отдаться полностью творчеству, только тогда они смогут достигнуть результата своего труда.
Памятью этой несостоявшейся любви осталась чудная скульптурная ваза «Туман», что вылепила Голубкина, вернувшись из Франции в 1899 году. Вернулась не с пустыми руками, уже имея медаль парижской выставки. Ваза эта – настоящий неповторимый шедевр. С одной стороны вазы Анна вылепила свой скульптурный портрет, а с другой стороны – скульптурное лицо Родена, а между ними облик тумана трагических страстей... Эта работа была первой действительно профессиональной работой мастера, после неё о Голубкиной заговорили в среде знатоков искусства как о новом оригинальном таланте. Посыпались заказы, сам великий меценат искусств (тогда ещё не банкрот) Савва Мамонтов заказывает ей барельеф «Пловец» над входом в Малую сцену Московского художественного театра. «Пловец» – надо полагать, по аналогии со знаменитой чайкой – символ МХТ.

В России разгорались политические страсти, назревала Первая русская революция, и в этой ситуации Голубкина проявила себя как сторонник революционных перемен. Она участвует в политических демонстрациях, заводит знакомства с деятелями из партии большевиков, даже укрывает их людей у себя дома. В результате её арестовывают и дают год тюрьмы. Но тут ей помог опыт её несчастной французской любви. Тогда ведь, вернувшись в Россию, она на почве своих неудачных любовных потрясений, попыток суицида попала на несколько месяцев в психиатрическую клинику, вылечилась, но знала теперь, как ведут себя сумасшедшие, и смогла симулировать психическое расстройство. Власти заменяют ей тюремное заключение домашним арестом под надзором полиции. Но опасность вновь подвергнуться аресту над ней висела, вот она в 1907 году и пишет об этом своему любимому учителю Огюсту Родену:
«Если б Вы знали, как меня преследовали, но Вы сразу же меня освободили. Я ничего не говорила потому, что у меня не было слов, чтобы выразить Вам всю свою благодарность. Вы дали мне возможность жить. Быть может, Вы меня уже забыли – высокого роста русскую, Вашу ученицу, Голубкину. Я Вам пишу теперь потому, что у нас сейчас очень тревожное время, и никто не может знать, во что это выльется. Берут и сажают в тюрьму всех, и я один раз уже сидела. Осенью будет у меня новый суд, и я боюсь, что Вы никогда не узнаете, до какой степени я Вас почитаю и уважаю и полна благодарности к Вам. И пока я буду жива, я от всей души благоговею перед Вами как великим художником и как человеком, который дал мне возможность жить. От нашей тяжелой жизни шлю Вам горячие пожелания здоровья и счастья. Ваша ученица Анна Голубкина».
Так старая и несчастная любовь, спасла её в годину политических страстей. Однако «очень тревожное время» в России постоянно ставило подножки её творчеству. К 1914 году, к 50-летию скульпторши, готовится, наконец, её большая персональная выставка в Москве, в Музее изящных искусств имени императора Александра III (ныне Музей изобразительных искусств имени Пушкина). 150 скульптурных работ Голубкиной выставлены там, выставка имеет колоссальный успех, оправдываются слова известного поэта и «арбитра искусств» серебряного века Максимилиана Волошина: «Скульптурная манера Голубкиной очень разнообразна, и разнообразие это зависит главным образом от того материала, в котором она работает. Её гипсы носят отпечаток импрессионистической манеры. Она работает для глаза, а не для ощупи – с сильными тенями, глубокими выемками, широкими мазками. В её скульптуре больше чисто живописных приёмов, чем у Родена, но меньше, чем у Россо или Трубецкого. Она любит окрашивать свои гипсы в разные тона и даже «просветляет» выпуклости бронзовым порошком. Эта же манера, естественно, остаётся у неё и в отливах из бронзы. Но прикасаясь к мрамору, она неожиданно преображается. Грубость её манеры в глине сменяется изумительной деликатностью и тонкостью моделировок. Мрамор смягчает её душу и в то же время сам становится под её руками более мужественным, не теряя своей нервности. Но истинный её материал, как показали её работы последних лет (потому что она только недавно перешла к нему), – это дерево. В деревянной скульптуре Голубкина как бы вновь нашла себя. Многое из того, что ей так долго не давалось ни в глине, ни в мраморе, стало для неё вдруг доступно в дереве. В дереве есть и сила, и деликатность, и разнообразие тонов, ей необходимые. Дерево – более живой, более чувствующий материал, ближе стоящий к той осознающей себя на разных степенях плоти, которую она так ясно прочувствовала.
Голубкина уже не молода. За ней больше двадцати лет работы. Но её знают мало. Виною этому отчасти и её собственная замкнутость – замкнутость большого художника, который предпочитает работать в тишине и уединении, боясь ненужной шумихи молвы. Как мастер, творчество которого является неугасимым горением совести, Голубкина представляет исключительно русское, глубоко национальное явление. Она принадлежит к художникам типа Достоевского и Толстого, к которым нельзя подходить с заранее предрешенными критериями искусства. Их надо принять целиком как людей; только тогда примешь целиком и их творчество».
Это написано Волошиным ещё за три года до выставки, опубликовано в журнале «Аполлон», лучшем издании символистов. Как видно, по стилю своего творчества Голубкина близка символистам, но правильно подчёркивается импрессионистская манера скульпторши. Не всех устраивала эта «непричёсанная", так сказать, манера мастера, но она соответствует духу времени, времени тревожному, чреватому близкими военными и политическими катастрофами. Вот и юбилейная выставка 1914 года открылась тогда, когда уже разразилась мировая война... Все деньги, полученные Анной Голубкиной от этой выставки, она отдаёт на нужды простых русских солдат, а сама пребывает почти в полной нищете, живёт уроками, режет из бильярдных шаров слоновой кости (их ей приносят друзья) изящные камеи и продаёт. Ей ничего не нужно, она привыкла к аскетической жизни и ещё находит возможность помогать беспризорным детям. Вот оно – «русское, глубоко национальное явление», как сказал Волошин. Только русский художник никогда не покинет своей родины в годину войн и революций.
После октября 1917 года, памятуя её прошлые заслуги перед революцией, новая власть приглашает её работать в Комиссию по охране памятников старины. Но недолго она там проработала, когда в сентябре 1918 года, после покушения на Ленина, начался террор против деятелей старой власти, она устраняется от сотрудничества с новыми хозяевами жизни в знак протеста против репрессий. Её начинают зажимать, отклоняют её проект памятника драматургу Островскому, не устраивают ей выставок. А тут ещё обостряется её застарелая болезнь – язва желудка, ей делают операцию, но не совсем удачно. Уже смертельно больная, старая женщина выполняет свою последнюю большую работу – лепит модель памятника Льву Толстому, которого помнит по личному знакомству и потому не руководствуется фотографиями. Толстой на её скульптуре словно поднимается из земли, сквозь какие-то наплывы земной толщи, будто из вод океана. Огромный по стихийной своей силе образ! Она не успела закончить эту свою работу, но мотив такой передачи характера русского таланта, мне кажется, был развит известным советским скульптором Александром Кибальниковым в его знаменитом грандиозном памятнике Сергею Есенину в Рязани, где русский народный поэт вот также словно поднимается из толщи земли.
Последние свои дни Анна Семёновна провела в своём родном доме, в тихом Зарайске, где и родилась за 63 года до своей кончины. 63 года нелёгкой творческой жизни, полностью отданной поиску и созданию бессмертных образов прекрасных русских людей.