Обзор журнала «Новая Юность», N4’2022

Есть в английском языке слово «stunning», что переводится как «ошеломительный». Ты прочитал и замер, оstanовился. Такое впечатление производит повесть Егора Куликова «Никаких гарантий». Может быть, потому что большинство из нас редко читает фантастику, мистику – нишу невероятного и необъяснимого нам с успехом заменяют ежедневные мировые новости. Тем более сильное впечатление производят такие вот «потусторонние» произведения – с непривычки-то... Сначала удивляешься: и приходит же такое в голову (такой сюжет), потом понимаешь, что зацепила не только увлекательность повествования, но и, главным образом, психологизм произведения. Автор лаконично, просто и точно описывает все всполохи души героя, то поднимая его ввысь (он бросается на неземную сущность – спасать женщину, которую уже даже и не любит, однако, жалеет), то ввергая в бездну, где мы немножечко со стыдом наблюдаем, как этот же человек слаб, эгоистичен, как он пытается всунуть в пасть смерти кого-то другого вместо себя, причем, близкого – вплоть до мамы... Автор не судит героя, он просто без стеснения пишет о том, каковы мы есть на самом деле. Сколько дурных мыслей приходит неплохому в общем-то человеку. Что один и тот же человек при разных обстоятельствах может быть героем и трусом. И как легко женщину поддеть на крючок, давя на чувства к ребенку. И как человек может одновременно и быть благородным – ухаживать за больной раком нелюбимой женой, и корыстно думать о том, что у любовницы, к которой собирается уйти, есть чудная квартирка в центре.
Взрослая сказка. Очень интересная. Заставляющая задуматься: а вот если б я смертельно заболел, и была возможность избавиться от болезни, толкнув в нее другого, заменив себя на него, что бы я сделал? Смог бы остаться порядочным человеком? Порядочным и мертвым. Повесть из таких, которые если уж начал читать, так читаешь сразу до конца.

О рассказе Марины Чуфистовой «Мамин плед на кресле» сказать что-то трудно, ибо непонятно, о чем он. Некий мужчина сидит в кресле, что-то вспоминает, но не все может вспомнить. Сознание напоминает больного, жена вокруг него вьется, потом психует и сообщает, что у нее есть любовник. Думаешь: наверное, тяжело больной после комы... В конце взрослая дочь его ругает, спрашивает, почему не пришел на день рождения внука (значит, может ходить), жена пилит, почему он на работу не ходит... Потом идет речь о том, что он врос в кресло, и жена с любовником приходят и накрывают его пледом.
Все.
Михаил Бару в миниатюрах «Напоминающие женщин» утомляет читателя описаниями природы и того, что видит вокруг. «Далекий шум электрички, уткнувшийся в свой телефон и шлепающий прямо по лужам мужчина, лужи, битком набитые клочьями облаков, бодро переставляющая палки для скандинавской ходьбы старуха в вязаном берете, одинокий ворон на голой сосновой ветке, девушка, сидящая на скамейке». Среди всего этого подражания то ли Пришвину, то ли Паустовскому встречаются мысли автора – вполне себе неглупые, но все же не грандиозные, а бытовые. Мелькнут и снова утонут в описаниях березок, осинок и сонных бабочек. Скучно.
Любопытно эссе Глеба Шульпякова «Море зла. Константин Батюшков и Москва 1812 года. Послание “К Дашкову”». Он рассказывает о войне 1812 года – как она начиналась, развивалась, как сказалась на судьбе Батюшкова. Читаешь с горечью и тревогой, так как и сейчас у России военное время, и никогда не знаешь к чему приведет конфликт, который где-то далеко, но тем не менее, при неблагоприятных обстоятельствах всегда может перекинуться на само тело страны.

«Жизнь в столицах шла в балах и выездах; послы еще не были отозваны, а поэты спешили заготовить оды на скорую победу, в которой никто не сомневался; в депо манускриптов как прежде работали библиотекари, а сердце Оленина еще не было разбито гибелью сына; французская актриса Жорж как ни в чем не бывало гастролировала в столице; правда, залы на ее представлениях заполнялись все хуже; в патриотическом экстазе многие петербуржцы отказывались от «всего французского». Однако уже в июле 1812 года, когда корпуса Макдональда и Удино начинают продвижение на север – над Петербургом нависает реальная угроза. Александр решает эвакуировать город».
Невольно проводишь параллели: у нас тоже еще гастролируют, но Дни городов уже отменили. Опасения каждого из нас сегодня, разумеется, касаются войны с НАТО, а не с Украиной.
«С самого начала войны историк настроен пессимистически. Эту войну не следовало начинать вовсе, считает он. Россия к ней была не готова. Слишком явный перевес силы у Франции. Мы обречены на проигрыш. Рационально рассуждая, так оно и должно было быть – и в 1812-м, и в 1941-м; но русская жизнь часто зависит от случая; ее бардак и несогласованность, ее незаконность– оставляют большой зазор для непредвиденных ситуаций, и кампания 1812 года тому лучшее подтверждение; сколько раз за лето и осень именно кривая вывозила русских из безнадежных, казалось бы, ситуаций».
Эх, и тут тоже есть некие параллели. Мы вовсе не обречены на проигрыш и напротив, верим в победу, однако про бардак и несогласованность – это да...
А вот и то, что одинаково во все времена. Об объединенной против России Европе. «Тут никакая страсть не действует; итальянец, вестфалец, вюртембергец приведены за несколько тысяч верст от домов своих, чтобы умереть на Бородинском поле: потому ли, что они были движимы мщением и ненавистью противу России? Ничего не бывало! – Все дело обстоит в том, что Наполеон, фабрикант мертвых тел, имеющий ежемесячный расход свой по 25 тысяч французских и союзничьих трупов, захотел сделать мануфактурный опыт и из оного узнать, сколько именно русских трупов и во сколько времени он произвести сможет посредством полумиллионной махины своей…»

Киваешь, вздыхаешь, а потом спотыкаешься на фразе: «Как народ Расина и Монтеня оказался на такое способен, как бы спрашивает поэт? Подобный вопрос требует ответа и сегодня, когда мы спрашиваем себя, как подобное совершил народ Баха и Гете или совершает народ Пушкина и Сергия Радонежского».
Автор! Наш народ такого не спрашивает. Может, какой-то другой народ интересуется... А мы точно знаем, что вершим и ради чего жертвы. Вы разве увидели какие-то повсеместные многотысячные протесты? Нет. Кучки орущих студентов, детей креаклов – это далеко не народ. Да и населением не назовешь, страшно далеки они и от населения нашей бескрайней Родины. «Мал клоп, да вонюч» – статью под таким названием я написала об этих кучках крикунов в малом числе больших городов. Навальнята. 
Обзор, конечно, не место для политических споров, но удивительно и печально, что в такой момент, когда «мы знаем что ныне лежит на весах» в литжурнале может пройти вот такая строчка, которую отношу к тому самому извечному бардаку и несогласованности, о которой автор написал выше. Не было б бардака, не смели бы граждане России в такое непростое для нее время делать столь иезуитские утверждения. Фраза, выходит, уравняла французов, напавших на Россию, немцев – фашистов и наших сегодняшних бойцов? Ну и ну...

Далее в эссе следует загадочное предположение: «Не за прихоть ли Александра, соблазненного идеями французских просветителей и возмечтавшего разумно обустроить мир – расплачивалась в 1812 году Россия?» Вона как! Александр Первый претендовал на обустройство мира, завоевать пытался, втюхать миру какие-то идеи силой? Война Наполеона против нас – оправдана? Заслужили? Конечно, это мысли якобы Батюшкова, не автора... Но как-то в этом сомневаешься. Такое чувство, что нас подталкивают к аналогиям. Дескать, и сейчас вот наш лидер стремится к разрушению идеи однополярного мира, хочет обустроить мир разумно, так пожнете бурю.
Чур меня, конечно, может, автор так и не думал, однако он должен знать, как слово его отзывается. Отзывается оно ощущением предательства в тылу. 
«Молчание – последнее оружие поэта, в России это хорошо известно, особенно сегодня», – пишет Глеб Шульпяков. Не то слово, Глеб. Если бы вы пожили на Западе, то увидели бы, что за все время, что шли войны в Ираке, Афганистане, Сирии, и совершались перевороты в Ливии, разные насильственные цветные революции и бомбежка Белграда, там не печатали в газетах и журналах стихотворений против действий правительства США. Вы думаете, не было тех, кто против? Были. Но такой вот всемирный мрак, отсутствие свободы слова... 
А так был бы интересный и своевременный материал... С патриотическим стихотворением Батюшкова, который не сомневался, воюя за Россию:

Нет, нет! талант погибни мой
И лира, дружбе драгоценна,
Когда ты будешь мной забвенна,
Москва, отчизны край златой!
Нет, нет! пока на поле чести
За древний град моих отцов
Не понесу я в жертву мести
И жизнь, и к родине любовь.

Рассказ Михаила Вассермана «Гроб» похож на «Мамин плед на кресле». Тем, что совершенно непонятно зачем мы все это узнали. Героиня – школьница, вдруг перестала понимать химию, физику, и полюбила хлопать крышкой парты. Учитель Гражданской Обороны, чтобы не хлопала, пригнул ее голову к парте, стукнул о парту. Она, разумеется, оскорбилась, нажаловалась директору. Потом она удивилась, почему люди такие жадные и не дают неимущим свои вещи. Хотела, чтобы мама подарила незнакомой женщине пальто, та не подарила. Девочка приходит в класс, а учителя нет. Наверное, уволили. 
Вот и все.
Осталось тайной, почему она понимала предметы, а затем перестала. Вначале думаешь, что сейчас случится трагедия – например, МРТ покажет опухоль, и вот тут-то и пойдет настоящая литература. Но увы и ах. Не случилось.

Рассказ Михаила Москалева «Конец алкоголей» – о том, что карантин в связи с ковидом заканчивает жизнь рюмочных, баров и прочих питейных заведений. Плач. Ну что... отмечаешь, что таки да, карантины – это скверно. Как и дистанционное обучение. Как и запреты на путешествия. Также отмечаешь, что автор знает много злачных мест. Но и только. Скажу прямо, произведение может быть интересным, скорее, только сильно пьющему человеку. Ему тема близка. Остальным... Что там пьют обитатели какой-то рюмочной, чем закусывают, какого состояния достигают – кому до этого какое дело? Кстати, ни прямой речи, ни действия в рассказе нет. Сплошное «бубубу» автора. А конец так прямо и вовсе реклама пабов, баров и ресторанов – обо всех понемногу, но сказано с указанием, где находятся. «Конец “Олд фешену” в Горгоне, покинув которую однажды, мы перешли через Никитский бульвар и попали в свеженький с иголочки французский барик на трех квадратных метрах, где одетая в парижанку девушка предложила нам галльских коктейлей, конец ужасному подвалу в Расторгуево, в котором когда-то, верно, проходили массовые расстрелы и собрания партактива, конец щам и горилке в Хмельницком напротив Библиотеки, конец ликерам и вермутам в бомбоубежище на Солянке». 
Читаешь перечисления, устаешь, и думаешь: «Ну и пес с ними».
Вообще, алкоголизация страны посредством литературы раздражает. Все эти «в Питере пить». От пьянства родителей страдают сотни тысяч детей, ими забиты дома инвалидов, и потому такие произведения не умиляют. Ради чего они созданы – неизвестно. И неинтересные, и вредные. 

Писать рецензию на стихи не буду, ибо не зацепили. Не будоражат ум, не трогают сердце.

Вообще, номер производит впечатление пустоватого, слабого. Может быть, конечно, другие номера сильнее, но кроме повести Егора Куликова, на мой взгляд, читать в нем нечего. И это при том, что хорошая литература на русском языке в России, СНГ и дальнем зарубежье есть. И при том, что в мире происходят глобальные перемены, и есть поэты и писатели, которые успевают, несмотря на высокую скорость смены событий, вставить свои хорошие, качественные пять копеек. Проблема данного номера – мелкотемье. В стихах, прозе... В мире только отшумела пандемия, идет СВО, одни профессии отмирают – и сотни тысяч людей остаются не у дел, другие появляются – и их представители интересны, еще никем не описаны, множество мигрантов разбросано по миру и России – у них свой, тоже мало описанный мир, где-то детям меняют пол – уже без разрешения родителей, там и сям землетрясения, цунами, обстрелы АЭС, расстрелы в школах, а в «Новой Юности» нам предлагают читать про осинки и как каких-то непонятных мужчин, неизвестно почему сидящих в кресле и не идущих на работу, пледом накрывают.

Художник: А.Пластов.