...Поводырь безоглядного мира. Стихи

* * *

Я в дереве расслышал немоту.
Оно в ответ: “Молчи, ведь я расту”.
И мы молчим — две чутких немоты.
А все равно — я с деревом на ты.
Оно родня и небу и земле,
И, пусть немного, человеку. Мне.
Мы столковались. Нам легко вдвоем.
Прикидываю, сколько досок в нем.
Допустим, шесть. Я столько и хочу.
Оно смеется: не про то молчу.
2005

Что нужно миру от нас, или Чего мы хотим от него

Непонятно, чего этот мир от нас хочет.
Он большой — он повсюду,
хотя кажется, будто его и нет.
А на деле? На деле
нельзя и шагу ступить,
чтобы его не задеть —
он густой, он плотный,
часто окостенелый (и даже косный),
и его кулаком (а тем более маленьким кулачком!)
не проймешь — только всей своей жизнью.

Вот и спрашиваю: что ему нужно от нас?
От тебя, от меня, от других?
Не от какой-нибудь стрекозы или муравья,
хотя — ради святой справедливости —
надо их тоже спросить.
Было бы любопытно услышать ответ,
пусть невнятное бормотание, из которого станет ясно,
что, например, муравей
просто необходим вселенной,
ибо кто же еще
дотащит в муравейник щепочку,
втрое бульшую, чем он сам?
А еще, ты смотри, по пути в муравейник
ее у него берут,
рвут из лап, отнимают,
по своему закону
присваивают — конфискуют, приватизируют…

На этом вот месте посмею спросить:
ну и где этот мир?
Что он делает? Почему устраняется?
Если он ВЕСЬ, почему не вмешается?
По-моему, это нечестно.
Я возмущен и я протестую.
Если тот муравьишка с никчемной щепочкой
тьфу для хваленого нашего мира,
пусть так и скажет.
Громко. При всех.

Хотя бы станет понятно, с кем мы имеем дело.
2006

Под вечер в деревне

Мыканье дальней коровы. Бурчание пса.
Каждый по-своему рад всему, что еще осталось.
Кто-то совсем невеликий счастлив, что пала роса —
видно, очень уж глубоко он врос в свою малость.

Ветка аукает птицу. Открытые окна
ловят вечерний луч, в котором, как в хрустале,
светитесь книга и ты. Вишня дрожит: продрогла.
Сельский день, как всегда, неспешно идет по земле.
2005

* * *

взошло из-под пыли и видится всюду
как поле, которого я не забуду,
пока еще буду, до тьмы гробовой:
прохожий и пес, как усталый конвой,
бредут неразлучно, покуда не канут, —
так я обманул или сам я обманут?

бесплотная тьма у раскрытых дверей
считает еще не шагнувших: скорей!
и сердце в испуге листает былое
а тут — в давней памяти — Дафнис и Хлоя
одни среди сна, — вертоград, круговерть —
как слиты любовно рожденье и смерть!
Исторгнуться, вырваться нетяжело там —
отбросить крыла и остаться полетом
и где-то — над жизнью — возникнуть опять,
себя, словно брата, обнять и унять…
Навеки, пока небеса не отпрянут, —
так я обманул или сам я обманут?
2006

* * *

я пока не знаю с чем сравнить это утро
слышу звуки — они чисты и почти прозрачны
но кто-то спрятан за ними
не уловимый ни слухом ни зрением

разливается свет
поводырь безоглядного мира
и возжигает свечу в часовне загроможденной тьмою
пойте ангелы и архангелы
пойте уже пора
я вдыхаю свет
и во мне восходят лицо и время
и все равно я не знаю с чем сравнивать это утро

звучите трубы и горны
гремите цимбалы и гусли
этим утром свод был пронизан светом
иным чем вчера
долы хребты и бездны
родники и моря
жадно его вбирали
а исчерпать не могли
я закрыл глаза но свет все равно не меркнул
2006

В неожидании Годо

Сообщили: жизнь разыскивает меня.
Хочет что-то еще сказать мне.
Или спросить.

Я вымылся. Причесался.
Сменил рубашку.

Мимо окна прошла старая женщина.
Потом долго-долго никого не было.

Между прочим, что она мне
могла бы сказать?
Что было — было.
Что есть — то есть.

Осталось — что будет.
Очень уж хорошо не будет.

Звонок.
Бросаюсь к дверям.
Нет. Не она.
Доставили почту.

Проехал старый автомобиль.
Что-нибудь это значит:
старая женщина,
старенькая машина
и кошка, вне сомнения, старая.

Может быть, хочет этим сказать, что и я.
Напрасные хлопоты.

Шаги.
Кидаюсь к окну.
Только спину успел разглядеть.
Нет, не Годо.
Да я и не жду.

Жизнь, видимо, заплутала где-то.
Задержалась, как говорится.
Загуляла, занеслась,
закружилась...
Что ж, бывает.
Извинилась хотя бы.
Испортила мне весь день.
2005

Зимнее кладбище. Элегия

Ком из-под колеса —
черный, но как слеза,
заледененная стужей.
Ни дня — ни снова — ни дна, —
шепчут с крестов имена
тихо, но громче ружей.

Вроде бы это звук.
Мановение рук.
Дробь, убывание крови.
Пустота пронзена
тучами — ах, зима
на погосте и в слове.

Пройдено. Снежный след —
словно к могиле, — нет,
снова по бездорожью:
там, как душа, у ног
сник болевой цветок,
тоже раздавлен дрожью.

Жизни эти и те,
все — навсегда — в мерзлоте —
в непробудном наркозе.
Все — среди утлых камней —
смерзлось в памяти — в ней —
в белой метельной розе.
2003

Впервые опубликовано в журнале: «Дружба Народов» 2009, №1
Перевод с литовского Георгия Ефремова

Юстинас Марцинкявичюс — поэт, драматург, прозаик, переводчик. Родился в 1930 г. в деревне на юге Литвы. Окончил историко-филологический ф-т Вильнюсского университета. Первая книга “Прошу слова” вышла в 1955 г. Государственных премий Литвы удостоены поэма “Двадцатая весна” (1957) и драма “Миндаугас” (1969). Народный поэт Литвы (1978). Живет в Вильнюсе.