Старовер

На Венце по-над Волгой пещера,
Потаённый приют старовера.
Две доски да охапка соломы,
Да иконка, да книга святая.
А над Волгой то вьюги, то громы,
Редко вёдро, всё непогодь злая.

В Пустозёрске сожгли Аввакума.
Стенька Разин спалил пол-Симбирска.
Сердце гложет кромешная дума:
Суд Господень, неистовый, близко…

Он глядит из норы на раздолье
Волжских плёсов, осенние дали,
На плоты, где на каждом глаголи:
Восхотелось детинушкам воли,
Да пеньковый ошейник достали.

- Это нам за грехи наказанье, –
Мыслит старец, – свершились знаменья.
Всё свершилось согласно Писанью...
Все до буквы сошлись Откровенья.

И ложится на доски у входа,
На груди, скрестив руки смиренно,
Дожидаясь безмолвно ухода
В край, где жизнь и чиста, и нетленна.

ТОПОР ПЕТРА

Великий Пётр был остёр
Не только на бумаге.
Он крепко в руки брал топор
На верфи и на плахе.

Набатом каждый бил указ
Над затхлой стариною.
Он поднял русской жизни пласт,
Утоптанный Ордою.

И вёл победные полки,
Увенчанные славой.
Сияли русские штыки
Под Ригой и Полтавой.

Россия встала в полный рост,
Тем изумив Европу...
Царь не жалел чинов и звёзд
Толковому холопу.

Он по-хозяйски, как избу,
Срубил страны основу.
Предугадал её судьбу
И в путь отправил новый.

Он верил в русскую звезду.
И в труд свой дерзкий верил.
Людское горе и беду
Великий Пётр не мерил.

И гнал народы в топь и глад.
В болотной невской яме
Он замостил престольный град
Крестьянскими костями.

И что он сделал топором,
То зачеркнуть нельзя пером.

ПЕСНЯ

Сиротка я, сиротка,
Хоть с виду молодец.
Нет соли ни щепотки,
Ни хлебушка, ни щец.

Пойду я в лес. Из дуба
Там вытешу иглу.
И буду шить прохожих –
За стёжку по рублю.

Возьму алтын и с денежкой
В царёв кабак пойду.
И там пропью всё с девушкой
У мира на виду.

Сиротка я, сиротка,
Ни в чём удачи нет,
Забьют меня в колодки,
Забуду белый свет.

Сиротка я, сиротка…
Где ж вы, отец и мать?
Ведь обо мне красотка
Не будет горевать.

ЯКОВ  ЯРОВ

Топоры по берёзам  – туп!   туп!..
Что, мужики, рубите?.. Сруб!  Сруб!..

В дерево звонко стучит топор.
Берёза сухая – жарче костер.

А вокруг посадская шныряет ребятня.
А вокруг зеваки позорища ждут.
Завтра на рассвете морозного дня
Здесь колдуна в срубе сожгут.

В клети острожной мечется тень.
Кандалы железные –  звень!  звень!
Кончилась ночь. Утро встаёт.
В красной рубахе палач идёт.

Сруб на Венце, по-над  Волгой, готов.
Яр воевода. Ноздрёй сопит.
Яков Яров идёт без оков:
На дыбе изломан – не улетит.

Снег под лаптишками  – хруп! хруп!
Якова Ярова  бросили в сруб.
Искра упала в сухое сенцо.
Мать уронила в ладони лицо.

ЕМЕЛЬЯНОВА  ПТАХА

Из земли
Здесь вставали бунтарские грозы
И кровавой надеждой
Питалась заря…

Вот везут,
Вот везут по симбирскому взвозу
В кандалах и железах
Надёжу – царя.

Свищет кнут,
И крутые бунтарские выи
Возлюбила петля
Да топор палача.
Вот везут,
Вот везут по дорогам России
В зарешёченном троне
Царя – Пугача.

Тяжелы,
Словно скипетр государев,
Колодки.
Опостылел и солнца
Державный венец.
Вот звенят,
Вот звенят цепей кованых чётки:
- Отгулял, отгулял,
Молодец - удалец!

Блещет взгляд Пугачёва
Державною сталью.
Поезд царский послушно
Встречает народ,
Но не кличем заздравным –
Молчаньем повальным.
Только птица
На клетке царёвой поёт.

И откуда взялась
Эта дивная птаха?
Из казачьего ль сердца,
Из воли степной?..
Но выводят царя,
И граф Панин с размаха
Бьёт его по лицу
Пухлой барской рукой.

Но нельзя развенчать
Казака Пугачёва,
Коль его до царя
Возвеличил народ.
И звенят
От пощёчины барской оковы.
И стучат топоры,
Громоздят эшафот.

И когда голова
Покатилася с плахи,
И качнулась толпа,
Любопытствуя,
К ней,
Из груди Емельяновой алая птаха
Взмыла вверх –
Выше  древних московских церквей!

НИКОЛЬСКОЕ-НА-ЧЕРЕМШАНЕ

Над гладью Черемшанского залива
Печально увядал светила лик.
Из сумеречных вод, сгущавшихся лениво,
Туманный силуэт дворца возник.

За копьями узорчатой ограды
(Я б не поверил, коль не видел сам)
Мерцали мрамором сквозные колоннады.
Как шлемы, были башни по углам.

Журчал фонтан. Песчаные дорожки
Вели к крыльцу под каменным шатром.
За окнами порывисто и дрожко
Мерцали свечи трепетным огнём.

Играл оркестр. И в зале силуэты
В причудливых нарядах, париках
Под музыку скользили по паркету,
Беседуя на разных языках.

А рядом – стол, где яств был преизбыток.
Здесь царствовало под хрустальный звон
Токайское – любимейший напиток
Вельмож екатерининских времён.

О свежих новостях велась беседа,
Что чернью обезглавлен Людовик,
И, усмирив мятежного соседа,
Суворов обратил к французам штык.

За ломберным столом сдавали карты.
Четыре старца углубились в вист.
И вдруг –  в саду захлопали петарды,
Взвились шутихи, сыпя гроздья искр.

А к берегу причаливали лодьи
С рожечниками, с хором, полным сил.
Хозяин всех гостей своих сегодня
Речной прогулкой угостить решил.

Всяк тешил, как умел, свою охоту...
Но занялась восхода полоса,
И каменный дворец ушёл под воду.
Утихла музыка, и смолкли голоса.

Костёр погас. Росы ознобной сырость
Сочилась из тумана на траву.
И я не знал: всё это мне приснилось,
Иль видел чудеса я наяву?..

Свет памяти минувших поколений
Внезапно вспыхнул и погас во мгле.
И, может, правда – всех ушедших тени
Блуждают на покинутой земле.

РАДИЩЕВ

Затяжно бушует ненастье.
Клубится промозглая мгла.
Не брезжит грядущее счастье
Во тьме всероссийского зла.

Державными светят орлами,
Летят верстовые столбы.
И рваными свищет ноздрями
Буран в пугачёвской степи.

Снег волчьими звёздами прыщет.
Конвойные смотрят во тьму.
И едет угрюмый Радищев
За Каменный пояс в тюрьму.

Скрежещут и стонут полозья,
Бубенчик поддужный звенит.
Просторной, безлюдной, морозной,
Россия навстречу летит.

И нету конца ей и края.
Повсюду кнуты, железа.
Радищев молчит и вздыхает,
Прискорбно сощурив глаза.

Повсюду согбенные выи,
Ужасные яви и сны.
Длинна непогода в России,
Ненастные ночи темны.

СИМБИРСКИЕ МАСОНЫ

В саду витает прели сладкий запах,
Грот освещён,
И в нём вокруг стола
В передниках, перчатках, чёрных шляпах
Вершат масоны тайные дела.

Пустотами глазниц взирает череп.
Ногастый циркуль, молоток, свеча.
Испещрены символикою чёрен
И ножны ритуального меча.

А рядом гроб.
И что в нём – неизвестно,
Возможно, обиталище мышей.
Таинственность в скупых словах и жестах
Была дворянам юным по душе.

Не ведали они, во что играли,
К какой опасной близились черте.
Салонные мечты об идеале,
Пустая болтовня о доброте.

Без вольнодумства жить им было скучно,
Без умных книг Руссо и Кондорсе.
Хотя... за милу душу на конюшнях
Своих рабов пороли они все.

В передниках, перчатках, чёрных шляпах
Таинственный свершался ритуал.
Дворян симбирских просвещённый Запад,
Как нынче нас, новинками смущал.