Ступени лествицы

* * *

Мы живем в растерзанной России,
наши чувства, как в анестезии,
охладели от большой беды.
Над судьбой своей — уже не плачем,
боль и слезы глубоко мы прячем,
только — раньше времени седы.

Мы уже на всё глядим бесстрастно,
и давно в России всё нам ясно.
Мы о прошлом больше не грустим.
Стиснув зубы, кулаки сжимаем,
и врагов мы поименно знаем,
и до дней последних — не простим.

 

* * *

 

Как жалко летнего тепла!
Оно и коротко, и зыбко.
Июля яркая улыбка,
неторопливый плеск весла…

Цветы, цветы… Вечерний свет…
Высоких лип густые тени…
Влюбленных поцелуйный бред
и женщин смуглые колени…

Истает этот нежный день,
иссякнет трав благоуханье,
плаксивых туч немая тень
загасит озера сиянье.

И долгий холод, серый цвет
откроют нам свои объятья.
И клину белому вослед
с былой тоской взгляну опять я…

 

* * *

 

Просто брожу по зеленым аллеям,
просто прохладой вечерней дышу.
Возле пруда, ни о чем не жалея,
просто на гладкую воду гляжу.
Ни вспоминать, ни грустить не желаю,
сердце устало томиться тоской.
Просто на синее небо взираю,
просто вдыхаю зеленый настой.
Воздух недвижен, бесшумны деревья,
птицы молчат, догорает закат…
…Милое детство, родная деревня,
бабушка, мать молодая и брат.
Речка живая бежит благодатно…
Господи… Что ж я… Опять и опять…
Близко, и зримо, и так невозвратно —
поле в цветах и веселая мать…

 

СОКРОВЕННОСТЬ

 

В тени прохладной на исходе дня
моя скамейка в парке ждет меня.
И тайны, и печаль души своей
я доверяю сокровенно ей.
Как много раз в минувшие года
я приходил из города сюда,
уберегаясь от безумств людских
среди друзей приветливых моих.
Под их негромкий монотонный шум
я передумал здесь немало дум,
и всем эстрадным воплям вопреки,
друзьям зеленым я читал стихи.
Стрижи кружились низко, у земли,
порхали рядом толстые шмели,
кормились белки, не боясь, из рук
и ворковали голуби вокруг.
Вот и теперь сквозь листья на зарю
с невольной отрешенностью смотрю.
Застыли ветви в хрупкой тишине,
и строчки сами ластятся ко мне.
Когда совсем стемнеет, я уйду
в неразбериху, грохот и вражду.
Но на закате завтрашнего дня
скамейка в парке будет ждать меня…

 

* * *

 

В этот вечер прощанья с теплом
я сумею припомнить о многом.
Чайка плавно взлетит над прудом
и о давнем забытом былом
прокричит мне в круженье высоком.

В грустный вечер прощанья с листовой
даже воздух беззвучно-недвижен.
Предосенний зеленый покой
с каждым днем был дороже и ближе.

Откружит, отшуршит листопад,
станет меньше и неба, и света.
Вот и этого быстрого лета
отгорает последний закат.

Пруд подернется синим стеклом,
колкий ветер мой голос остудит,
и всю зиму мне помниться будет
этот вечер прощанья с теплом…

 

* * *

 

Покуда мать жива —
ты не один на свете
и есть тебе к кому
приникнуть в горький час.
Пускай верны тебе
друзья, жена и дети,
но в жизни только мать
одна лишь не предаст.

Когда уходит мать,
душевного разлада
и с миром, и с собой
уже не избежать.
Слабеет свет в пути
и рушится преграда
меж смертью и тобой,
когда уходит мать.

 

* * *

 

Опадают листья, опадает жизнь,
всё уходит в вечность — больно, неизменно.
В мире этом бренном сколько ни кружись,
обратишься в землю, а земля — нетленна.

На аллеях терпкий запах октября,
и шуршат деревья платьями цветными,
клены золотые, солнечно горя,
осыпают землю слитками резными.

И друзья уходят в землю навсегда,
нам свои печали щедро оставляя.
Пыльная дорога, серая вода
нас навеки свяжут в снах родного края.

Прошумят и стихнут желтые дожди,
и с метелью первой облетят березы…
Все еще надеюсь — в дышащей груди
не остудят сердце белые морозы…

 

* * *

 

Еще одна унылая зима
вошла в мой дом, как вечное заклятье.
Я вновь, быть может, не сойду с ума
в ее бездушно-ледяном объятье.

Стою у потускневшего окна,
смотрю на снега легкое круженье.
Зима, как разведенная жена,
таит надежд метельное крушенье.

Несносно долго будет падать снег —
на год печальный, словно саван, ляжет.
Бессонной ночью черный человек
мне о прошедшей жизни не расскажет.

А сам я всё, что было, позабыл.
И не желаю вспоминать, что было…
Погасшим днем упавший снег накрыл
всё то, чем сердце мучилось и жило…

 

МСТИТЕЛЬ

 

Зачем спасать Россию нам?
И муторно, и неохота…
…Трусит по снегу Росинант —
хромая кляча Дон Кихота.
Наездник стар, угрюм и сед.
Прогнили ржавые доспехи.
Но все ж ему покоя нет
в чаду отъявленной потехи.
Одним на смех, другим на страх,
с кривым копьем ночной дорогой
он сквозь веков разор и прах
трусит на кляче хромоногой.
Печальный рыцарь и поэт,
грозит Божественной расплатой.
Верхом объездив белый свет,
он мстит за боль страны распятой.
Ему с пути нельзя свернуть.
Его судьбе не быть иною.
И озаряет грозный путь
огонь содомский за спиною…

 

ПЕЧАТЬ

 

Их отъявленный блуд
врос в большую беду.
Торжествуют и жрут
у страны на виду.

И потоп, и пожар,
и паскудный бедлам…
А Чубайс и Гайдар —
Божья кара всем нам.

Их эфирный галдеж,
их всемирная вонь,
их ехидная ложь,
их содомский огонь…

Русофобский угар,
смрадный культ кошелька…
А Чубайс и Гайдар —
их печать на века.

 

* * *

 

Любовь несчастная моя…
Другой не будет.
В сетях земного бытия
кто нас рассудит?

Моя любовь казалась мне
тоской поэта.
И все ж в душевной глубине
я ждал ответа.

«Нет, со своей тоской души
ты просто скучен.
Во мраке хохота и лжи
кому ты нужен? —
Себе внушал я, говоря: —
Не жди признанья.
Ты отдаешь себя зазря
ей на закланье.
И безответны будут вновь
слова живые…»

Моя несчастная любовь…
Любовь к России.

 

ГОЛОС МОИХ ПРЕДКОВ

 

Это ж сколько ушло поколений
и сожглось отстрадавших сердец,
чтоб для ясных души озарений
я пришел в этот мир наконец!
Чтобы эти души озаренья
воспылали из тьмы вековой,
чтоб убитые мраком забвенья
наконец встали рядом со мной.
Чтоб отважно, спокойно, сурово
голос предков из праха восстал,
чтоб заветное русское слово
я жестокому свету сказал.
Да, трудились они не напрасно
до меня на российской земле.
И страдали они не безгласно,
и не сгинули глухо во мгле.

 

* * *

 

Свет надежды, в нашу ночь забредший,
разогнув, с колен поможет встать…
На руинах Родины ушедшей
нам еще позволено мечтать.

Нам еще дозволено подумать
о своей возвышенной судьбе.
Можем мы угрюмо, но без шума
меж собой погрезить о борьбе.

Как ни странно, мы имеем право
вспомнить старых песен красоту.
Мы в душе лелеем величаво
нашей славы прошлой высоту.

И не спящей памяти жар-птица
бередит в сердцах небесный дар…
Из надежды тихой возгорится
грозный очищающий пожар.

 

* * *

 

Блестит закатный окоём,
как на восходе…
В окне светлее с каждым днем.
Зима уходит.
Ей расставанье тяжело,
как умиранье.
И взгляд ее заволокло
слезы мерцанье.

Поплачь, зима, нам не дано
любить друг друга,
хоть и венчали нас давно
мороз да вьюга.
Хоть и не знаю никого,
кто стал бы ближе…
Обрывы сердца моего
легко предвижу.

Поплачь, зима, и уходи.
Не жди ответа.
И сны мои не береди
в соблазнах лета.
С собой, не надо, не зови.
Наш срок отмерен…
Тебе я даже без любви
останусь верен.

 

* * *

 

Все игрушки-ловушки,
все наши дела — трын-трава.
У России был Пушкин,
и этим Россия жива.

Ни ракеты, ни пушки
не значат для нас ни рожна.
У России был Пушкин,
и этим спасется она.

 

* * *

 

Птичий гомон весеннего леса,
ароматы листвы молодой…

Мчится с ревом и свистом железо,
раскаляя асфальт под собой.

Жрет железо и воздух, и сушу,
убивая и слух наш, и взгляд.

А соловушка трогает душу,
и березы о прошлом шумят…

 

* * *

 

Судьба нас всех по кругу гонит.
И в этой спешке — все сгорим.
В летящем под землей вагоне
глаза в глаза — вдвоем стоим.
Мы под землей летим по кругу.
Под свист и шум. Куда? Зачем?
Без слов глядим в глаза друг другу,
нигде не связаны ничем.
Летит вагон. Чужие люди,
уйдя в себя, не вспомнят нас.
Никто на свете знать не будет,
что видел я лишь только раз
ее глаза… На остановке
я через круг сойду во тьму,
с чужим плечом столкнусь неловко,
став безответным ко всему.
Среди толпящихся, галдящих
мы не расстанемся никак.
Сжигает всех, во тьму сходящих,
летящий свет, свистящий мрак.
Ждем неизбежную разлуку
мы, отраженные в стекле.
И всё еще летит по кругу
небесный взгляд в подземной мгле…

 

* * *

 

Мы стали безвольны, никчемны, смешны.
Близка к эпилогу печальная драма.
Торчат на экране убийцы страны,
лжецы и подонки не сходят с экрана.

Когда выживанием занят народ,
ему не важны ни страна, ни свобода.
В безликой России великий разброд.
Иссохла Россия от быдла и сброда.

Пивная гульба и ночная пальба,
кавказцы, менты и свои обезьяны…
Не сдавшихся русских заставит судьба
из каменных джунглей уйти в партизаны.

Разбитым не выжить без новой войны.
Иль всё еще мало плевали нам в морду?!
Без русской земли мы не будем нужны
ни новым хазарам, ни Богу, ни чёрту.

 

* * *

 

Всё не так, как хотелось бы нам на земле.
То дожди, то мороз, то жара…
Завтра будем жалеть об ушедшем тепле,
о зарницах, погасших вчера.

Наша бренная жизнь коротка и хрупка.
Оглянёшься — и всё позади.
К седине на висках прикоснешься слегка —
и тоска шевельнется в груди.

Ярко месячный рог золотится в окне,
одиноко сияет звезда…
Все печали истлеют в сердечном огне,
и мечту успокоят года.

Перед небом ночным встрепенется душа,
тишины мировой посреди,
оглянётся на жизнь, никуда не спеша,
и увидит, что всё впереди…

 

* * *

 

Тонок сердца прерывистый стук.
Выпить водки с отчаянья, что ли?
Жизнь моя — как натянутый лук,
ни покоя не знает, ни воли.

Так до самого, друг мой, креста
эта жизнь пронесется, как ветер.
Но в бесшумном паденье листа
смысла вечного больше на свете.

 

СТУПЕНИ ЛЕСТВИЦЫ

 

Лес в ожидании прощанья.
Померкла сонная листва.
Душа в расцвете увяданья
за землю держится едва.

И нет уже тоски по лету,
иссяк его последний день.
И так легко к иному свету
взойти на первую ступень.

Обиды, слезы, сокрушенья
и прегрешенья — с плеч долой!..
И всё ж земное притяженье
не даст подняться ко второй.

 

* * *

 

Что ж, я тоже не был на Босфоре.
И нисколько не грущу о нем.
Лип и кленов радужное море
взор мой греет ласковым огнем.

В ледяной воде играют блики
запредельных золотых лучей,
и мерцают листья, словно лики
безвозвратно отсиявших дней.

Буйством красок северная осень
будоражит ненасытный взор.
С новью наших осеней и весен
не сравнится никакой Босфор.

 

* * *

 

Хмурое небо и смутное,
листьев летящая ржавь…
Горечь моя бесприютная,
ты уж приют мой оставь.

Нудная и неприветная —
наша сердечная связь.
Как сирота безответная,
слишком ты здесь прижилась…

Небо чужое и темное.
Долгие спазмы в груди…
И отвечает бездомная:
«Некуда больше идти…»

 

* * *

 

Бесцветно, пасмурно и сыро,
уныло и оголено…
Холодным воздухом полмира
в смиренный плен заключено.

Предзимье будет скоротечным
в краю погодных перемен.
Но для кого-то станет вечным
холодный плен, холодный плен…

А время мчится быстрым бегом.
И чистый свет душа хранит…
Простудный ветер. Дождь со снегом.
И мать уже не позвонит.

 

* * *

 

«А снег идет, а снег идет…» —
пластинка старая поет.
И мой смурной недолгий век
прошел под этот светлый снег.

От детских лет до наших бед
ложился снег за мной вослед,
и сколько б лиц ни вспомнил я,
покрыта им вся жизнь моя.

А он идет… Под этот снег
никто не скажет мне вовек,
зачем вот так угасшим днем
струится он под фонарем?..

Никто не скажет, отчего
в извивах сердца моего
весь вечер тихо, без помех
кружится чистый, светлый снег?..

 

* * *

 

Вьюжит в марте, как ранней зимой,
сад заносит метелицей белой.
Вот опять над моей головой
тучи, тучи летят ошалело.

Сколько их! И откуда? Куда?
И с какими ветрами шальными?..
То ли ночь, то ль иная беда
приближается следом за ними…

Тучи, тучи — низки и темны —
будто ищут кого одичало…
Непогода. Начало весны.
Грозовых испытаний начало.

 

* * *

 

Ласточки летают высоко,
им вольготно в небе и легко,
им в избытке радостного срока.
Я в осоке на спине лежу,
взглядом синий купол обвожу —
И ширóко небо, и высóко.

Под бездонным куполом небес
нам даны поля, вода и лес,
и с лихвою — радостного срока.
Всем хватает места на земле,
всем довольно хлеба на столе,
всех к погосту выведет дорога.

Но придумал кто-то нам вражду
и войны бессудную беду,
научил убийству этот кто-то.
Человек стреляет далеко,
человек взлетает высоко,
мчась быстрее птичьего полёта.

Но безумствам нашим вопреки
теплый ветер веет от реки,
шелестит упругая осока.
Я обласкан бережной травой.
Ласточки кружатся надо мной.
И светило жаркое — высóко.

 

НА СМЕРТЬ ПОЛКОВНИКА БУДАНОВА

(10 июня 2011 г.)

 

Осудили его и убили
после ельцинско-волчьей войны.
Ритуально, прилюдно казнили
на глазах у жены и страны.

Нынче праздник для всех отморозков,
для зубастых шакалов и крыс —
кто гортанит со всех перекрёстков,
кто России колени изгрыз.

Власть молчит, ухмыляясь экранно.
Полицаи стоят враскоряк.
Смертоносно грохочет реклама
и до рвоты гогочет «Маяк».

Окруженье кремлевских капканов
нам пора бы прорвать наконец.
Пусть застынет полковник Буданов
в горькой памяти русских сердец.

На дорогах широких и узких
нет защиты надёжней, чем ствол.
Головами солдатиков русских
волчьи стаи играют в футбол.

 

* * *

 

Бредя по снегу бывшему,
объяты смутным сном,
тоскуем по уплывшему,
мечтаем о былом…

Зовет нас песня старая
в отцветшую весну…
Россия, как «Булгария»,
с людьми ушла ко дну.

Еще не раз минувшее
приснится на заре.
Россия затонувшая
всплыла на миг в Сагре…*

_________
* Сагра — поселок в Свердловской обл., жители которого, дали достойный отпор вооруженной банде.

 

ПУТЬ ХРИСТА

 

Нельзя вторгаться в область Бога —
настигнет душу слепота.
У каждого своя дорога.
Не претендуй на Путь Христа.

Свет вифлеемский всем нам светит.
Глазам не верить нет причин.
Да, в мире все мы Божьи дети.
Но Сын и Путь Его — один.

 

* * *

 

Август спасает от боли сердечной,
август наводит на светлую грусть…
С горечью жизни своей быстротечной
я никогда, ни за что не смирюсь.

Время — безумно, а сердцу — тревожно.
Век пронесется, как поезд ночной.
Скажут: «Ему позавидовать можно,
был он рожден под счастливой звездой…»

Счастьем, как видно, мне стали печали.
Нет, не мечтал я судьбу обмануть.
Верил я в жертвенный, слёзный вначале,
свыше дарованный — избранный путь.

Август, как жизнь, истекает и тает.
Осень в преддверье хмельной ворожбы.
Листья слетают, и ветер листает
чью-то забытую книгу судьбы…

 

* * *

 

Время лету прощаться с землёй.
Отцвело, отсияло, отпело…
Неотступное время приспело
певчим птицам смешаться с зарёй,
улетая от нас на юга —
за турецкое жаркое море.
С нами вьюги, морозы, снега,
как с родными, обнимутся вскоре.
Мы, как прежде, полюбим метель,
мы певцов позабудем крылатых.
И зачем у реки на закатах
так тоскливо кричит коростель?..

 

* * *

 

Сам себя судьбе доверю
и на плахе, и в тюрьме.
Просто верю, слишком верю
в свет живой в бездонной тьме.

Но тоски и слез не спрячу
перед самым горьким сном —
каждый взгляд родной оплачу,
каждый куст в окне моем…

И душа с небесной тверди
в миг, когда от всех уйду,
разглядит в колодце смерти
жизни яркую звезду…

 

* * *

 

Что-то в мире случилось такое,
отчего защемило в груди.
Липа кроной шумит надо мною
золотых облаков посреди.
Листопад, предвечерье, прохлада…
В сонном парке тропинки темны…
Ах, душа, не кручинься, не надо,
мы еще доживём до весны.
Но замри и прочувствуй мгновенье,
как в распахнутых детских глазах.
Кленов красных в пруду отраженье,
ветра лиственный, шелестный взмах…
Кучевых облаков позолота,
светло-рыжая проседь берёз…
Мы не можем с тобой отчего-то
не любить эту землю до слёз.

 

* * *

 

Снова сердце радо зареву заката
и лесной рябины перезревшим кистям.
И опять бесцельно я бреду куда-то
По опавшим листьям, по опавшим листьям.

Дни уходят в вечность. Где-то ждет расплата.
Кто-то вслед с ухмылкой смотрит взглядом лисьим.
Но всю жизнь с надеждой я бреду куда-то
По опавшим листьям, по опавшим листьям…

 

* * *

 

И ныне Божий Сын унижен и распят.
«Что истина?» — спросил с усмешкою Пилат.

Философ, он не знал: она не «что», а «Кто».
Его глазам прозреть не помогло ничто.

Был в слепоте своей Пилат неумолим.
А Истина живьем стояла перед ним.