Вберу я Русь в зрачки… И не согнусь я …
Вберу я Русь в зрачки… И не согнусь я …
***
.
Как быстро все это, как скоро!..
Уходит эпоха.
Мальчонка стоял у забора –
Тогда еще кроха.
.
Гадал про концы и начала,
Вздувалась рубаха.
Над озером птица кричала –
Тогда еще птаха.
.
Кричала светло и несмело
О вещей минуте.
А дерево солнца хотело –
Тогда еще прутик.
.
Листочки в зеленых накрапах,
На листиках – жилы.
И были и мама, и папа
Тогда еще живы…
.
Стоял тот мальчонка, не зная
Путей к пьедесталам.
И туча была грозовая
Лишь облачком малым…
.
***
.
Памяти друзей-писателей
.
Как летят времена! –
Был недавно еще густобровым.
Жизнь – недолгая штука,
Где третья кончается треть…
Заскочу к Маруку,
Перекинусь словцом с Письменковым,
После с Мишей Стрельцовым
Пойдем на «чугунку» смотреть.
.
Нынче осень уже,
И в садах – одиноко и голо.
Больше веришь приметам
И меньше – всесильной молве.
Вот и Грушевский сквер…
Подойдет Федюкович Микола,
Вспомнит – с Колей Рубцовым
Когда-то учились в Москве.
.
Мы начнем с ним листать
О судьбе бесконечную книгу,
Где обиды обидами,
Ну а судьбою – судьба.
Так что хочешь не хочешь,
И Тараса вспомнишь, и Крыгу…
Там и Сыс не буянит,
Печаль вытирая со лба.
.
Там – звенящее слово
И дерзкие-дерзкие мысли.
Скоро – первая книга,
Наверно, пойдет нарасхват…
Там опять по проспекту
Бредет очарованный Кислик
И звонит Кулешову,
Торопко зайдя в автомат.
.
А с проспекта свернешь –
Вот обшарпанный дом серостенный,
Где Есенин с портрета
Запретные шепчет слова,
Где читает стихи только тем, кому верит
Блаженный…
.
Только тем, кому верит…
И кругом идет голова.
.
Что Блаженный? – И он
Перед силой природы бессилен.
Посижу – и домой,
Вдруг под вечер, без всяких причин,
Позвонит из Москвы мне, как водится,
Игорь Блудилин,
А к полуночи ближе, из Питера,
Лёва Куклин…
.
Неужели ушло
Это время слепцов и поэтов? –
Было время такое,
Когда понимали без слов.
Вам Володя Жиженко
Под вермут расскажет об этом…
И Гречаников Толя…
И хмурый Степан Гаврусёв…
.
Не толкались друзья мои –
Истово, злобно, без толку.
И ушли, не простившись –
Негромкие слуги пера.
Вот их книги в рядок,
Все трудней умещаясь на полку.
Там и мест не осталось,
И новую вешать пора…
.
***
.
Станиславу Куняеву
.
По пыльной Отчизне, где стылые дуют ветра,
Где вечно забыты суровой судьбины уроки,
Бредем и бредем мы… И кто-то нам шепчет: «Пора!
Пора просыпаться… Земные кончаются сроки…»
.
Алёнушка-мати! Россия… Унижен и мал
Здесь каждый, кто смеет отравной воды не напиться.
Иванушка-братец, напившись, козленочком стал,
А сколько отравы в других затаилось копытцах?
.
Здесь сипло и нудно скрежещет забытый ветряк
И лица в окошечках, будто бы лики с иконы –
Морщиночки-русла от слез не просохнут никак,
И взгляд исподлобья, испуганный, но просветленный.
.
Здесь чудится медленным птицы беспечный полет,
Светило в протоку стекает тягуче и рдяно.
Поется и плачется целую ночь напролет,
И запах медвяный… Над росами запах медвяный.
.
Дорога раскисла, но нужно идти до конца.
Дойти… Захлебнуться… И снова начать с середины.
Кончается осень… Кружат золотые сердца…
И лёт лебединый… Над Родиной лёт лебединый…
.
***
.
Стою на сквозняке… – Ты кто? – Аврутин…
– Зачем ты здесь? – Достали шулера…
Опять один в своей извечной смуте,
Опять один – как завтра, как вчера.
.
Душа болит… Не много-то народу
Стоит впотьмах с тревогой о душе.
Кому на радость, а кому в угоду
Мой голос тише сделался уже.
.
Душа болит… И слава не в зените –
Солги, попробуй, строки выводя…
«Отчизна иль дитя?» – вы мать спросите,
И мать в ответ промолвит, что дитя…
.
И тот ответ правдивей и превыше
Высоких слов, что в горький миг – пустяк.
Стою один… Пустых словес не слыша…
Стою один… Не понятый никак…
.
***
.
Снег покружится и ляжет…
Молча поклажу сложу.
Мать что-то грустное скажет,
Я ничего не скажу.
.
Лишь карандашиком скрипну,
Строчку отправлю в блокнот.
Знаю – про девочку-скрипку
Мать все равно не поймет.
.
Только в заветное спрячет
Адрес… Шепнет: «Не забудь…»
Только неслышно заплачет,
Я не заплачу ничуть.
.
Выйду… Ступлю на дорогу,
Снегом умоется взгляд.
Эта дороженька – к Богу
Или от Бога назад?
.
Чуть оглянусь… И охрипнув,
Мамино вспомню житьё,
Вдруг неожиданно вскрикнув
Тихое имя её…
.
***
.
Как все-таки устроен мир! –
Путь арестанта…
А сзади вечный конвоир,
Без вариантов.
.
На суд, на дыбу, эшафот –
В служебном раже.
Один чуть в сторону шагнет,
Другой – туда же.
.
Один по тюрьмам до седин,
Второй – в запоях.
Но путь-то в сущности один
У них обоих.
.
***
.
Холодно… Сумрачно… Выглянешь,
а за окном – непогодина.
Свищет сквозь ветви смолёные
ветер… Черно от ворон.
Души, как псы одичалые.
Холодно… Сумрачно… Родина…
В свете четыре сторонушки –
ты-то в какой из сторон?
И ожидая Пришествия,
и не страшась Вознесения,
Помню, звенят в поднебесии
от просветленья ключи.
Вечер. Осенние сумерки.
И настроенье осеннее.
Не докричаться до истины,
так что кричи–не кричи…
То узелочек завяжется,
то узелочек развяжется…
Что с тобой, тихая Родина,
место невзгод и потерь?
То, что понять не дано тебе –
Всё непонятнее кажется,
Всё отдаленно-далекое –
вовсе далёко теперь.
Вовсе замолкли в отчаянье
все петухи предрассветные.
Где соловьи?—А повывелись…
Летом – жарища и смрад.
Ночи твои одинокие,
Утра твои беспросветные,
Ворог попал в тебя, Родина,
хоть и стрелял наугад.
Скрипнет журавль колодезный –
и цепенеет от ужаса.
Горек туман над лощиною,
лодка гниет на мели.
Каждый – в своем одиночестве.
Листья осенние кружатся,
И разлетаются в стороны,
не долетев до земли.
.
***
.
Темнеет к полудню… Какой там еще звездопад…
Всё в рытвинах небо, а в нем – будто бездна клокочет.
Себя вопрошаешь… С собой говоришь невпопад…
И кто-то под окнами воет, ревет и хохочет.
.
По стылой Отчизне давно уж гуляет сквозняк,
И люди лихие гуляют давно по Отчизне.
Емелину печь на кирпичики Ванька-дурак
По пьянке разнес… И сегодня рыдает на тризне.
.
И хочется в детство. Туда, где горланит петух,
Где тополь дарит тебе желто-багряные длани,
Где чей-то фонарик в ночи помигал и потух…
И хочется к маме… Как, Господи, хочется к маме!
.
Чтоб молвила мама: «Вновь встретились наши пути…
Ты нынче не весел… Не думай о всяческой дряни.
Всё видит Всевышний!.. Чуток посидишь – и иди,
Но съешь на дорожку вот этот горяченький драник…»
.
Пойду… И услышав, как сосны скрипят на ветру,
Как ломится сиверко в окна, сгибая раструбы,
Я прежде, чем с хрипом средь бешеной вьюги умру,
Страну поцелую в давно посиневшие губы.
.
***
.
Вот и снова метель…
Заревело в ночи, загудело.
Фонари ослепило,
забило оплывшую щель.
Эти груди сугробов,
как белое женское тело,
Только женское тело
белее, чем эта метель.
.
Всё гудят в проводах
Чьи-то судьбы, забитые в строки:
«Тчк… Телеграмма…
Прости… Не звони… Тчк…»
Только низкие тучи,
и голос, и голос высокий
Да шальная сосулька
похожа на отсвет штыка.
.
А вглядишься в метель,
Видишь – грузные сучья провисли,
И тяжелая наледь
на каждой из хрупких ветвей.
Это белое буйство…
И черные-черные мысли…
Эта нежная снежность…
И снежная наледь на ней…
.
Повезет, и дождусь –
Вот и эта метель отгудела,
Отсвистала сквозь ветви,
на время тропинок лишив.
Но позволив подумать –
вначале тайком и несмело, –
А потом всё уверенней:
«Кажется, кажется жив…»
.
Возликует душа:
«Просто жив… Ни отнять, ни прибавить…»
И опять телеграммы
о чем-то талдычат взахлеб.
Солнце брызнет в зрачки…
И причем тут какая-то наледь,
На которой споткнешься
и рухнешь в тяжелый сугроб?..
.
***
.
Снова мокрый декабрь… Очертанья не резки…
Тьма во тьму переходит, что хуже всего.
Я не знаю, курил или нет Достоевский,
Но вон тот, с сигаретой, похож на него.
.
Так же худ… И замызганный плащ долгополый,
Не к сезону одетый, изрядно помят.
Он в трамвай дребезжащий шагнет возле школы,
На прохожих метнув с сумасшедшинкой взгляд.
.
Что с того? Те же тени на стеклах оконных,
Та же морось… И те же шаги за спиной.
Но теперь на «униженных» и «оскорбленных»*
Все прохожие делятся в дымке сквозной…
.
*«Униженные и оскорбленные» – роман Ф.М.Достоевского
.
***
.
Скупой слезой двоя усталый взгляд,
Вобрал зрачок проулок заоконный.
И снова взгляд растерянно двоят
В биноклик слез забившиеся клены.
.
Через слезу до клена – полруки,
Пол трепетного жеста, полкасанья…
Сбежит слеза… И снова далеки
Вода и твердь, грехи и покаянья.
.
Вот так всегда…
Как странен этот мир,
Как суть его божественно-двояка!
Вглядишься вдаль – вот идол… вот кумир…
Взглянешь назад – ни памяти… ни знака.
.
***
.
Все ничейно… Поля? – Вот те на…
А по-русски выходит «поляна».
И высокое слово «страна»
На две трети читается «рана».
.
Сердце Родины. Ширь да подзол.
Хоть в «подзоле» все чудится злое.
Это кто к нам с небес снизошел?
«Снизу шел»… Остальное пустое…
.
Всё рыдали княжны в теремах,
Расшивали рубакам рубаху.
Ох, Владимир ты свет Мономах,
Что ж преемники дали-то маху?
.
Сколько взгляд ни мечи из-под век –
Лишь устанут набрякшие веки,
А тут все не поймешь – «человек»:
О челе или, может, о веке?
.
Так вот, мучась, уйдем навсегда
В мир, где больше ни боли, ни бреда.
Помня – русское слово «беда»
Все ж две трети от слова «победа».
.
***
.
Вновь темнеет… Резко… Скоро…
Оставляя за плечами
Нечто, полное простора,
Нечто, полное печали.
.
В пруд нырнешь… Коснутся горла
Две звезды щербатым краем
Там, где ива распростерла
Ветви, пахнущие маем.
.
И всплывает по спирали
Из-за сумрачного бора
Нечто, полное печали,
Нечто, полное простора.
.
Да беззвучно раздается
В золотистое предранье:
«Только тем и воздается,
Кто не жаждет воздаянья…»
.
И все смотришь без укора,
Осознав себя едва ли,
В нечто, полное простора,
В нечто, полное печали…
.
***
.
…И выдох мой пускай зовется Русью,
И пусть зовется Русью каждый взгляд.
Вберу я Русь в зрачки… И не согнусь я,
Когда враги согнуться повелят.
.
А Русь моя пускай зовется мною,
Я – щит ее, она мне – тоже щит.
Я заболею – скажется больною,
Я возлечу – пусть тоже возлетит.
.
И будем мы парить над миром тленным,
Парить в больной, раздумчивой тиши.
Совсем одни, одни во всей вселенной,
Лишь я и Русь… И больше ни души…
.
***
.
То ль душа солгала,
то ль мятежное сердце озябло,
То ль забытое чувство
пробилось опять между строк,
Но в холодной ночи
Захотелось мороженых яблок…
Все, что впрок запасалось,
опять оказалось не впрок.
.
Снова ветви гудят,
будто струны гудят вековые,
Снова рушится небо
в немую озерную гладь.
Снова годы летят –
По-самойловки «со-роковые», –
И не в силах Всевышний
иную судьбу ниспослать.
.
Что-то ухнет вдали…
Бабий голос истошно завоет.
И почти расколов
бесполезную тушу Земли,
Роком посланный рок
принесет нам свое, роковое,
И обрушив столетья,
лениво исчезнет вдали.
.
Больно сдавит в груди…
Слабо пискнет испуганный зяблик.
Вспомнишь очи любимой,
что молвила тихо: «Не люб…»
И останется привкус
морозных антоновских яблок
На обугленной коже
холодных, запекшихся губ…
.
***
.
Веранда. Полдень. Дождь отвесный.
На всем напрасности печать.
И мне совсем не интересно
От женщин письма получать.
.
Хотя лежит на стуле венском,
Не раз прочитано, не два,
Письмо, где крупный почерк женский,
Где очень грешные слова.
.
Грешил… Грешу… И словом грешным
Меня случайно не пронять.
Но этот голос безутешный
Мне вдруг почудился опять.
.
Как не поверить этой муке,
Не отозваться, не дерзнуть?
А эти скрещенные руки,
Напрасно прячущие грудь…
.
А этот ворот, ставший тесным,
Ладонь, где жилки – на просвет?
Веранда… Полдень… Дождь отвесный…
И этим письмам – тридцать лет…
.
***
.
Тленом станут и эти смешливые губы,
И медовая млечность мерцающих плеч,
И улыбка, с которой юнец редкозубый
Обещает навеки любовь уберечь.
.
Все уйдет, как вечернее солнце над кленом,
Как сосулька на позднем изломе зимы,
Как сиянье на божьем челе просветленном,
Что четыре столетья тревожит умы…
.
Все уйдет, как уходят аккорды и звуки,
Но под модный мотив, что опять завели,
Позабыв обо всем, чуть прозрачные руки
На уже чуть прозрачные плечи легли…
.
***
.
Гудок. Погода ржавая.
Темно совсем.
«Не спи, вставай, кудрявая…»,
Динамик. Семь.
.
Глазунья. Сени темные.
Сальца не трожь.
«Вставай, страна огромная…»,
И ты встаешь.
.
В любую непогодину
Вперед, за дверь.
«Была бы только Родина…»,
А что теперь?
.
Былая жизнь с невзгодами
В смурной дали.
«Ходили мы походами…»,
К чему пришли?
.
И помыслы греховные,
И в душах тлен.
«Среди долины ровныя…» –
Не встать с колен…
.
***
.
Не согрел кипяток,
Да и водкой уже не согреться,
Тепловозик угрюмый
в тупик мой вагон отволок…
Что-то ноет в груди,
но не сердце, а около сердца,
Сердцу вроде не сроки…
Хоть, впрочем, а где этот срок?..
И в ладонную глубь
Стылый лоб опуская знакомо,
Все спешу окунуться
в мелодию прожитых лет.
Вот я в детстве стою,
но не в доме, а около дома,
И над мамой мерцает
Какой-то серебряный свет.
Там дерутся грачи…
Там ручьи распевают стозвонно,
Там нехоженых тропок
побольше, чем в свете – сторон.
Но сегодня я здесь –
не в вагоне, а возле вагона,
И подножка на уровне сердца
Взрезает перрон.
Все коварнее склон.
Позади – буераки да ямы,
И обида змеею
вползает в сердечный сосуд…
Я останусь навек,
но не с мамой, а около мамы,
Там, где тихие сосны,
да Вечность,
да Праведный суд…
.
***
.
Только грохни ведром –
отзовется тоска мировая,
Только стукни калиткой –
земля затрясется околь.
И увидишь печаль,
что шагает, забавы не зная,
И увидишь страданье, что чуть улыбнется
сквозь боль.
Сколь платков ни нашей –
будет Родина простоволоса,
Сколь монет ни подай –
будет пусто в усталой горсти,
Сколь ни вешай замков –
все равно вдруг прорвется без спроса,
Сколь обид ни сноси –
все равно не промолвит: «Прости…»
Да и что тут прощать? –
Как живем, значит, так заслужили,
Ведь цифирь не повинна,
что вдруг умноженье забыл…
Можно жилу порвать,
но все держится тут на двужилье,
А сломаешь крыло –
здесь от века взлетают без крыл…
И не знаешь опять,
то ли каяться, то ли молиться,
Что за гул непонятный
Идет из-под сумрачных плит?..
То ли стонет земля,
то ль какая-то хищная птица
Сквозь немытые стекла
в глаза твои жадно глядит…
.
***
.
Стылый сумрак. Родина у дома
Бесприютно спит на сквозняке.
Мир изломан… Линия излома
Бьется синей жилкой на виске.
.
Тронешь за плечо – глаза откроет,
Бросит на тебя безумный взгляд.
И собака истово завоет,
И от страха дети закричат.
.
И опять такое бесприютство,
Что зрачки отталкивают свет,
Что без научений и напутствий
Только вьюга шамкает во след.
.
Только совесть к истине воздета,
Да порою чудится – вдали
Чей-то голос кличет Пересвета,
А в ответ: «Все наши полегли…»
.
***
.
Здесь есть дорога, но нет пути…
Питомец житейских бурь,
Ты если сможешь вперед идти,
То только в закат и хмурь.
.
У здешних женщин который год
Недобрый, тяжелый взгляд.
И сколько ты ни иди вперед,
В итоге придешь назад.
.
Жестокий ветер шерстит лицо,
Башку отрывая с плеч.
И если сможешь шепнуть словцо,
То следом отнимет речь.
.
Но всё глядишь в эту тьму опять,
Лишь ропот ловя в ответ.
И остается одно – солгать,
Солгать, что ты видишь свет.
.
***
.
Ложь… Ерунда… Полова…
Огненная роса.
Вскрикни… И брызнет слово
С плачем на полчаса.
.
Будет гулять по кронам
Света кудрявый луч.
Хватит играть с патроном,
Выстрели, но не мучь!
.
Чтоб от испуга птицы
Дернулись в небеса,
Чтоб прекратила длиться
Черная полоса.
.
Чтобы протаял в насте
Черный горячий пыж
Две параллели счастья
С выемками от лыж…
.
Чтобы слова листая,
В окна ломилась зря
Только заря пустая,
Проклятая заря…
.
***
.
Взъерошенный ветер к осине приник…
Одна вековая усталость,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.
.
На бой не взывают ни горн, ни труба,
Вдали не рыдает гармошка…
Лишь тополь печаль вытирает со лба
Да птицы воркуют сторожко.
.
Вражина коварен и так многолик!..
Но воинство насмерть сражалось,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.
.
О, смерд, погибающий в час роковой –
Ему ни креста, ни могилы.
Зарублен, он вновь становился землей,
И голубь взлетал сизокрылый,
.
Когда он предсмертный выдавливал рык,
И падал… Всё с пеплом мешалось,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась.
.
Заброшено поле… Не скачет гонец.
Давно покосились ворота.
Неужто всё в прошлом?.. Неужто конец?..
Неужто не вышло полета –
.
Туда, где лебяжий предутренний крик,
Где спеет рассветная алость,
Где русские души, где русский язык,
Где русская кровь проливалась?..
.
***
.
...Наш примус всё чадил устало,
Скрипели ставни… Сыпал снег.
Мне мама Пушкина читала,
Твердя: «Хороший человек!»
Забившись в уголок дивана,
Я слушал – кроха в два вершка,–
Про царство славного Салтана
И Золотого Петушка…
В ногах скрутилось одеяло,
Часы с кукушкой били шесть.
Мне мама Пушкина читала –
Тогда не так хотелось есть.
Забыв, что поздно и беззвездно,
Что сказка – это не всерьез,
Мы знали – папа будет поздно,
Но он нам Пушкина принес.
И унывать нам не пристало
Из-за того, что суп не густ.
Мне мама Пушкина читала –
Я помню новой книжки хруст…
Давно мой папа на погосте,
Я ж повторяю на бегу
Строку из «Каменного гостя»
Да из «Онегина» строку.
Дряхлеет мама… Знаю, знаю –
Ей слышать годы не велят.
Но я ей Пушкина читаю
И вижу – золотится взгляд…
.
***
.
Кто там плачет и кто там хохочет,
Кто там просто ушел в облака?
То ли кречет кричит, то ли кочет…
То ли пропасть вдали, то ль река...
И гадаю я, тяжко гадаю,
Не поможет здесь даже Господь,–
Где прошли мои предки по краю,
Чем томили суровую плоть?
Зажимаю в ладонях монетку
И бросаю в бездонье пруда –
Робкий знак позабытому предку,
Чтобы молвил – откуда?.. Куда?..
И вибрирует гул непонятный
Под ладонью, прижатой к земле,
И какие-то сизые пятна
Растворяются в сумрачной мгле.
И вдруг чувствую, дрожью объятый,
Посреди перекрестья дорог,
Как ордою идут азиаты
На восток… На восток… На восток…
Но не зрится в прозрениях редких,
Что подобны на детский наив, –
То ль с ордою идут мои предки,
То ль с дружиной, орды супротив?
И пока в непроявленной дали
Растворяются тени теней,
Чую – токи идти перестали
А вокруг всё – мрачней и темней.
И шатаюсь я вдоль раздорожий,
Там, где чавкает сохлая гать,
И всё Бога пытаю: « Я – божий?..»
А Господь отвечает: «Как знать..»
.
***
.
Мы вновь остались с Родиной одни…
Пожалуй, нет решительнее часа,
Чем этот… Монотонно и безгласо
Дрожат-мерцают вещие огни.
.
Они – страшны в мерцании, – зовут
Туда, где снова сечь на поле хлебном,
Туда, где ни моленьем, ни молебном
Не изменить напрасный ход минут.
.
Куда ты, конный?.. Господи, не злись
За то, что ошалел сегодня конный.
Ему скакать сквозь сумрак многотонный,
Растаптывая головы и слизь.
.
Ему спиною пулю целовать,
Ему сползать с коня, шинель роняя…
И будет дотлевать страна родная,
И будет умирать от жажды рать.
.
Всего глоток, чтоб вялая рука
Вновь обратилась в мощную десницу,
Чтоб, ворогу ломая поясницу,
Встал Пересвет… Но нет ему глотка…
.
Бессилен он… Напрасно не кляни,
Потомок мой, проигранную сечу.
Всё–божья воля… Богу не перечу…
Но мы остались с Родиной одни…
.
Она мне и палач, и свет в окне,
Я – часть ее искромсанного тела.
И нету в мире лучшего удела,
Чем с Родиной страдать наедине.
.
***
.
Как тревожен пейзаж,
Как понуро вдали заоконье!
Все мы – блудные дети,
Чьи головы меч не сечет.
Вон уселись грачи
На чернено-серебряной кроне, –
Только б видеть и видеть,
А все остальное – не в счет.
.
Две исконных беды
На Руси – дураки и дороги.
Дураков прибывает,
А умным – дорога в острог…
Не могу, когда лгут,
Что душою терзались о Боге,
Позабыв, как недавно глумились:
«Вранье этот Бог…»
.
И в душе запеклась,
Будто кровь на обветренной ране,
Вековая обида
За этот забытый народ,
За того мужичка,
Что с получки ночует в бурьяне,
И все шарит бутылку…
А все остальное – не в счет.
.
Как он ловок
Венец за венцом возводить колокольно,
Как он любит по-старому мерить –
Верста да аршин!..
А поранится: «Больно, Михеич?» –
Ответит: «Не больно…»
Все не больно – и нажил не больно
До самых седин.
.
Он доволен житьем,
Хоть мерцает в зрачках укоризна:
«Кто заступник народный?..
Чего он опять не идет?..»
Изменяется все…
Пусть останется только Отчизна,
Да смурной мужичонка…
А все остальное – не в счет…
.
***
.
Если вдруг на чужбину
заставит собраться беда,
Запихну в чемодан,
к паре галстуков, туфлям и пледу,
Томик Блока, Ахматову…
Вспомню у двери: «Ах, да…
Надо ж Библию взять…»
Захвачу и поеду, поеду.
.
Если скажут в вагоне,
что больно объемист багаж
И что нужно уменьшить
поклажу нехитрую эту,
Завяжу в узелок
пестрый галстук, простой карандаш,
Томик Блока и Библию –
что еще нужно поэту?
.
Ну а если и снова
заметят, что лишнего взял:
«Книги лучше оставить…
На этом закончим беседу…»
Молча выйду из поезда,
молча вернусь на вокзал,
Сяду с Блоком и Библией…
И никуда не поеду.
.
***
.
Я иду по земле…
Нынче солнце озябло…
Перепутались косы на чахлой ветле.
За спиною –
котомка подобранных яблок,
И я счастлив, что просто иду по земле.
Что могу надышаться –
без удержу, вволю,
Что иду, отражаясь в болотце кривом,
Мимо русского леса,
по русскому полю,
Где мне русский журавлик
помашет крылом…
.
***
.
И опять на песке блики белого-белого света,
И опять золотая небесно-невинная даль.
И светает в груди… И душа по-над бренным воздета,
И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль…
.
В мир открыты глаза, как у предка – распахнуты вежды,
И под горлом клокочет: «Высокому не прекословь!»,
Сможешь – спрячь в кулачок тот
живительный лучик надежды,
Чтоб мерцала внутри то ли Родина, то ли любовь.
.
И придут времена, когда слово в окно застучится,
И перо заскрипит, за собою строку торопя.
Что-то ухнет вдали… Но с тобой ничего не случится,
Хоть и целился враг то ли в Родину, то ли в тебя.
.
И приблизишься ты, хоть на шаг, но к заветному слову,
Что в дряхлеющем мире одно только и не старо.
Испугается ворог… Уйдет подобру-поздорову…
Если будет здоровье… И все-таки будет добро…
.
И тогда осенит, что последняя песня – не спета,
Что перо – это тоже звенящая, острая сталь,
Что опять на песке – блики белого-белого света,
И парит над тобой то ли Родина, то ли печаль.
.
Анатолий Юрьевич Аврутин – поэт, переводчик, критик, публицист. Родился в Минске, окончил Белгосуниверситет. Автор двадцати поэтических книг, изданных в России, Беларуси и Германии, двухтомника избранных произведений «Времена». Главный редактор журнала «Новая Немига литературная». Член-корреспондент Академии поэзии и Петровской академии наук и искусств. Лауреат международных литературных премий им. Симеона Полоцкого, «Литературный европеец» (Германия), им. Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…», им. Бориса Корнилова «Дорога жизни», им. Константина Бальмонта (Австралия), всероссийских премий им. А.Чехова, «Белуха» им. Г.Д.Гребенщикова, «Герой нашего времени», годовых премий журналов «Аврора», «Молодая Гвардия» и др. Член редакционных коллегий семи литературных журналов разных стран.
Название «Поэт Анатолий Аврутин» в 2011г. присвоено звезде в созвездии Рака.
Публиковался в «Литературной газете», «Дне поэзии», журналах «Москва», «Юность», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Нева», «Аврора», «Невский Альманах», «Север», «Дон», «Подъем», «Литературный европеец» (Германия), «Мосты» (Германия), «Студия» (Германия), «Витражи» (Австралия), «Венский литератор» (Австрия), «Пражский Парнас» (Чехия), «Альманах поэзии» (США), газетах «Литературная Россия», «Обзор-weekly» (США), «Обзор-плюс» (США), «Соотечественник» (Австрия), «Россия-Русия (Болгария) и др. Живет в Минске.
