Другой мир Веры Пановой

К 110-летнему юбилею В. Ф. Пановой, несгибаемого русского, советского Литератора с большой буквы

.

В век грандиозных обещаний и надежд… Посредине поля эти фонари, у братских могил. …из другого мира светят они. В.Панова

.

«Дело не в моде, которая прошла, хотя существуют «модные» книги и «престижные» темы, и не в благодарности читателя, и даже не в том, что каждое время выдвигает свои проблемы и каждое следующее поколение – и литераторов и читателей – ждут от сиюминутного художественного процесса постановки своих вопросов. Каждая тема, любая новая образность, своя эстетика, новый взгляд на действительность имеют своего первооткрывателя; это вовсе не обязательно самая сильная книга в ряду последующих, о ней забывают, читая следующие, более совершенные... Но Панова – первая!». Д. Тевекелян

.

Мы беседовали с классиком отечественной литературы – Пановой. «Конечно, – говорю, – я против антисемитизма. Но ключевые позиции в русском государстве должны занимать русские люди». «Дорогой мой, – сказала Вера Федоровна, – это и есть антисемитизм. То, что вы сказали, – это и есть антисемитизм. Ибо ключевые позиции в русском государстве должны занимать НОРМАЛЬНЫЕ люди...». С. Довлатов, «Ремесло»

.

Да, один из столпов соцреализма. Да, лауреат 3-х Сталинских премий. И в то же время, человек исконно православного вероисповедания, лучшей своей книгой считающий историю духовных подвигов древней Руси «Лики на заре»: княгиня, мудрая «великанша» Ольга; устроитель Киево-Печёрской лавры Феодосий; деспотичный Феодорец Белый Клобучок; отец Иоанна Грозного Василий III; скрупулёзно прорисованные подробности костюмов, вещей, манер...

Рано потеряв отца, с 14-ти лет начавшая зарабатывать на хлеб насущный, сызмала, с младых ногтей поклявшаяся «внушать людям хорошие чувства»: «…чувства мои были чрезвычайно прямолинейны. Я либо любила, и тогда в человеке мне всё нравилось, либо не любила, тогда мне с человеком было тягостно».

Девочка, девушка, твёрдо уверенная в том, что собственно счастье и благополучие отныне и навсегда будут зависеть только и исключительно от результатов творчества: «Как это случится, я не умела предугадать, но знала, что это будет, и будет через литературный успех, не иначе». – Всё произошло именно так, как предрекалось в далёкой юности. Не догадываясь, естественно, чего ей придётся испытать во имя осуществления мечты.

Мало того, В.Ф. определённо создала уникальную самобытную эстетику – некое личностное понимание, непредвзятую оценку существования социума в заданных рамках. Понимание, смело идущее в чеховском фарватере новаторских традиций, неповторимое к нему отношение. Философию, критический метод. Стиль.

.

«…По радио начинают передавать «Песенку американских бомбардировщиков», которую я очень люблю и которую Вы презрительно обозвали занудой. Люблю джаз и такие славные слова: «Бак пробит, хвост горит, и машина летит на честном слове и на одном крыле». Может быть, мне потому нравится, что я столько раз сама летала на честном слове и на одном крыле…» Из писем Пановой к С. Разумовской

.

Между делом добавлю: в английском варианте поётся «на одном крыле и на молитве» – «on a wing and a prayer». В общем понятно, почему советским переводчикам текста Болотину и Сикорской пришлось немного переиначить. Не беда.

Вместе с Верой Фёдоровной мелодию «бомбардировщиков» напевал и слушал (в утёсовской обработке) весь военный и послевоенный СССР от мала до велика. Да чего далеко ходить, вот и песня (Макхью – Адамсон). В исполнении известного современного рокера Чижа. Кстати, давнего приятеля автора статьи, Вашего покорного слуги.

.

.

Но продолжим.

«…Между прочим, у нас тогда не было паровозов, все ломаные, старые, и американцы нам предлагали сто новых паровозов, а мы им чтоб отдали решётку Летнего сада», – ведут неспешную беседу о поре гражданской войны «трое мальчишек» из одноимённого рассказа Пановой.

Сто лет прошло… Неугомонные американцы по-прежнему втюхивают устаревшие «бомбардировщики» и «паровозики» взамен прибыльного благорасположения начинающих демократий. Невзирая на подозрительно апокрифичные метаморфозы приоритетов и приобретаемых демократиями «новых» кумиров.

Россия же, в свою очередь, невзирая на санкционные западные списки и катастрофическое ухудшение, как проникновенно вещали в СССР, «международного положения» (шёпотом), готовится к майскому торжеству 70-летия Победы в Великой Отечественной: самому громкому, большому национальному празднику. Что никоим разом не подлежит сомнению ни под каким санкционным соусом.

А мы, уважаемые товарищи, друзья-читатели, вспоминаем, как сказал Довлатов, классика советской литературы, дорогого юбиляра Веру Фёдоровну Панову, вдохновителя и учителя многих ныне здравствующих творцов, писателей и людей искусства. Дай бог Вам здоровья, веры и терпения на долгие годы.

.

Будучи абсолютно советским человеком по духу, пролетарской крови и мысли, впитанными в эпоху революции, гражданской, НЭПа и 2-х мировых войн. Обаче заставшая старую Россию с чеховской «тогдашней серенькой» жизнью, описанной Куприным и Горьким, она издетства пропиталась многосложным, кипучим смешением «племён, наречий, состояний». Вобрав и воплотив потом в поэтике образов донскую «печенегскую» ширь степей – и тонкую, тончайшую урбанистику многолюдно-староукладческого Ростова-«остроумца»: «…портной принимает всевозможную починку. Тут же продаётся мусорный ящик». Равно революционного Ростова-бойца, Ростова-страдальца, не раз переходившего из рук в руки – от красных к белым и наоборот – в бушующих 20-х.

.

Эх-ма, эх-ма,

веселись, душа моя:

четверых зарезал я –

отсидел четыре дня. «Моё и только моё»

.

Что, под непререкаемым воздействием Булгакова и Бабеля, Фадеева и Шолохова выплеснулось в первых же оперативно-журналистских опытах конца двадцатых – начала тридцатых годов: изощрённо-тонких, острых антимещанских газетных фельетонах, заметках, очерках – под звучным псевдонимом В. Вельтман, под могутными лучами солнца «коммунистической утопии».

Первые неуверенные беллетристические попытки в детской литературе,  корреспондентские мытарства соцпозитивизма (ж. «Костёр», «Горн», г-та «Ленинские внучата») впоследствии обернулись «лучшими страницами её зрелой прозы, посвящённой подросткам и детям» (А. Нинов); с неодолимой свежестью юношеской, молодёжной «нефальшивой» лексики, с великолепно-шедевральными находками. Такими как дневник Серёжи Борташевича из «Времён года»: «Цимлянское море войдёт в контакт с луной»; «непонятно также, как может медведь воздействовать с религиозной стороны»…

Далее – репрессия мужа по делу Кирова («…я не знаю, где твоя могила. Я не знаю, как ты кончил свои дни…»). Предвоенная Украина, частые поездки в Москву «за синей птицей». Удачи в драматургии – победы в республиканском, всесоюзном конкурсах. 1941 год застал Панову под Ленинградом, в Пушкине. К осени превратившемся в руины. (Там же, в Пушкине, в тот момент умирал от голодной смерти великий фантаст Александр Беляев, глядя на построенную фрицами во дворе виселицу, заканчивая «Ариэля».)

Из оккупационного Ленинграда – через Эстонию – бегство с дочерью на Полтавщину, к семье, двум пацанам-малолеткам. Под «новый порядок» фашистов. Чтобы избежать отправки в Германию, приходилось скрываться в лесах.

Эти незамысловатые строки – предыдущий абзац, – вобравший в себя тяжелейшие годы скитаний в оккупации, художественно воплотились в крупных послевоенных произведениях: повести «Спутники» (о повседневной рутине санитарного поезда); романе «Кружилиха» (предвестнике советского «производственного» романа) и пьесе «Метелица» (черновое название «Пленные», об оккупационной Нарве 43-го). «Спутники» и «Кружилиха» необычайно быстро и по праву отмечены госпремиями. Что принесло автору заслуженную всесоюзную известность.

.

.

«…Я вплотную соприкоснулась с миром, до тех пор мне незнакомым, оказавшимся странно созвучным мне и давшим могучий толчок моей застоявшейся работе. В хаосе рассказов, песен, слёз зарождалась книга о подвиге любви и милосердии», – замечает В.Ф. насчёт задумки «Спутников». И далее, с восторгом от ощущения необычайного состояния всепоглощающего везенья-счастья (писатели поймут!): «…Я себя не узнаю в этой вещи. У меня новый голос. Я позволяю себе всё, что хочу. А хочу я ужасно много! Я резвлюсь в этой повести, как жеребёнок на лугу, – что мне и не пристало бы: пять дней назад мне исполнилось, слава богу, 40 лет». Шёл 1945…

В 1946-м Вера Фёдоровна возвращается из уральской эвакуации в Ленинград, с которым связана вся её творческая дальнейшая жизнь. Публикуется в «Знамени», «Новом мире».

Значимые произведения 50-х гг. «Времена года» и «Сентиментальный роман», напечатанные в «Новом мире», злободневно пытаются решить неумирающие проблемы отцов и детей, коррумпированной номенклатуры(!); революционной, предвоенной, «элегически» настроенной молодёжи. По-чеховски ярко и «без агитации» (В. Вишневский) предвосхищая исповедальную прозу шестидесятников.

Одновременно навлекая на себя строгую критику неусыпных литераторов-«охранителей», куда ж без них. (Мол, не может советский человек – например, юная Дорофея Куприянова из «Времён года» – мечтать голову сложить за красную юбку с оборками!) Но всевышний берёг её… Я бы произнёс: ограждал от злых нападок её всеобъемлющий живой талант. …к сожалению не сохранив под конец дней здоровья.

.

Я, Панова Вера Фёдоровна, родилась 20 марта 1905 года в Ростове-на-Дону, умерла 20 июня 1967 года, когда меня поразил инсульт, лишивший меня возможности ходить и владеть левой рукой. …несмотря на все усилия любящих близких, превосходных врачей и целой роты людей, помогающих мне в моём бедственном существовании, не могу без посторонней помощи ступить ни шагу… «Моё и только моё»

.

Жизнедеятельность и прямо-таки бердяевское жизнетворчество В. Пановой потрясает разнообразием и качественным набором профессиональных интересов-инструментов. От драматургических – до кинематографических. От философии к прагматике. (Что немудрено: бытие определяет, так сказать…) От забот бюрократических (член правления СП СССР) – до культурно-идеологического воспитания молодёжи в «ручном режиме», как сейчас модно изрекать.

Многие маститые сочинители, почившие и ныне здравствующие, обязаны Вере Фёдоровне добрым напутствием и незримым участием: С. Довлатов, В. Конецкий, Ю. Казаков, В. Голявкин, В. Ляленков, Г. Ходжер, А Битов, В. Попов, да не счесть… И «Уличные фонари» Семёнова, «Эшелон» Рощина, и повети Трифонова, романтическая «Звезда» Казакевича, и бесконечные разновидности «женской прозы» – все они ощутимо смыкаются с текстами Пановой творческими инициациями, принципами, «эмоциональным кодом» страстно-интонационного поиска достоверных подробностей повествования.

…Вплоть до зарубежных поездок и встреч (США, Италия) с целью налаживания контактов в области художественной литературы. А также с деятелями кино, радио, телевидения, – Вера Панова на зависть известна и переводима на Западе. (По количеству переводов всех обогнал пановский «Серёжа» с подстрочником «несколько историй из жизни очень маленького мальчика», 1955 г. «Классической повестью» восторженно назвал «Серёжу» К. Чуковский, пророчествуя произведению всемирную славу. И не ошибся.)

.

.

Профессиональный, мастерский результат и итог неохватно кипучей, страстно-целеустремлённой натуры В. Ф. Пановой, жены, матери, бабушки в конце концов – пятисерийный телефильм по сюжету «Спутников»: «На всю оставшуюся жизнь…» (реж. П. Фоменко); телеспектакль О. Лебедева «Кружилиха» с блестящим актёрским составом; кинофильм «Сентиментальный роман» И. Масленникова; последняя пьеса Пановой, вышедшая на экран: «Свадьба как свадьба». Всего около 15-ти экранизаций. Издан и переиздан пятитомник собрания сочинений.

Биографические высоты, творческие и социальные, дались В. Пановой нелегко, не с кондачка, как говорится. Не сразу и не рано, по частям, по ломтикам: «Из кусочков складывались главы», тут же заполняя недостающие пробелы. С отмеченным литературоведением непревзойдённым «актёрским дарованием» обращая начатое в многоплановые и многожанровые, «многонаселённые» и многослойные широкие полотна. Объединяя и уравновешивая единым центральным мотивом огромное количество фабульных и временных параллелей. Объединяя нравственные критерии прошлого и настоящего. Предугадывая будущее поведение человека. Постигая причины поступков, дел, событий. Постепенно выстраивающихся в единый замысел-интригу сюжета:

«По-разному может возникать писательский замысел. Часто в его основе лежит некое пронзительное впечатление, оно даёт первоначальный толчок, на него (иногда многими годами) напластываются другие впечатления, встречи, мысли, прочитанные книги. Причём всё тянется к основоположному, обжёгшему тебя впечатлению. Это не просто накапливается – происходят своего рода «химические» процессы, от соединения простейших элементов рождается новое, часто неожиданное».

Объём, фундаментальность прозаической описательности, также удивительная целеустремлённость и уверенность Пановой работают отнюдь не сами по себе. Иначе бы она попросту слилась с масскультом, его «монументальностью»; так и не приблизившись вплотную к «художническому постижению народной судьбы», истинному героизму скромных служителей тыла, санитаров, докторов: «…чтобы мы могли жить дальше как советский народ, часть из нас должна, возможно, сегодня умереть»; – и наизворот, будничной обывательской трусости, мимикрии исковерканного сознания в оковах страха смерти: «…он всех ненавидел. Зачем они притворяются, что не боятся?!»

«Невмешательство!», «безразличие!!» – вопила критика в ответ…

Не подстраиваясь под социалистический мейнстрим, она отталкивается в первую очередь от ощущений. Окрашивая героев и окружающий их мир невероятным психологизмом. Изображая весь срез, всю невообразимую глубину внутренних противоречий. Превращая собственный индивидуализм экспектации, предвосхищений – «субъективную камеру», без идеологических отскоков, – в общеценностное, общечеловеческое противоборство образов. Что оказалось неожиданно и свежо. И попало точно в цель.

Что вывело Панову за рамки, границы чувств, территорий и восприятий… И примирило с непримиримым. Как примиряет страны и континенты её маленький мальчик Серёжа своею безграничной чуткостью и не по-детски острой всеохватной прозорливостью. Ведь такие «Серёжи» были, есть и будут обретаться во всяком государстве. Вне зависимости от социального устройства.

.

Коростелёв говорит:

– Я тебя люблю.

Мама не верит:

– Правда?

– Люблю, – подтверждает Коростелёв.

А мама всё равно не верит:

– Правда – любишь?

«Сказал бы ей: «честное пионерское» или «провалиться мне на этом месте», – думает Серёжа, – она бы и поверила». («Серёжа»)

.

Мелочи, мелочи, детали, наброски, чеховские «снетки», кубики, ахматовский «сор», из которого растёт поэзия, стихи, слова; возникает столь обожаемый читателями толстовский эпос Пановой…

Глава о замыслах последней книги «О моей жизни…» так и называется: «Как складывают из кубиков». Мол, для искусства не существует незначительных деталей. Где она не по разу возвращается в свои многочисленные, потаённые до времени в подсознании некие запасники души, куда «совершенно непроизвольно откладываются впечатления и наблюдения», ожидающие подходящего момента.

.

«Можно присоветовать, как надо варить щи, чтобы они были вкусны. Нельзя присоветовать, как написать роман. Дело нежное, штучное». Из рецензий В. Пановой

.

Нравы, имена, лица, судьбы, голоса, воспоминания… Развёрнутые портретные характеристики, точные, чёткие. Зиждущиеся на незыблемости и основательности традиций обыденно-обиходных зарисовок Радищева, безжалостно-натуралистических картинах Золя, интеллектуально-вдумчивом презрении Горького к бессмысленности и  беспощадности однообразия, нелепости «бытовухи», точнее даже, «чернухи».  Характеристики-референции, вне всякого сомнения опирающиеся на непреложное знание детальных отображений «изнутри» Артамоновых, Мелиховых, Форсайтов, Тибо, Буссарделей, Лариных, Ростовых.

Последнюю книгу «Моё и только моё», обращённую к другу-читателю, Вера Фёдоровна писала и корректировала будучи тяжело парализованной, теряя зрение, проявляя беспримерные мужество и стойкость не впасть в безнадёгу, депрессию: не зря её звали Верой. Веру и надежду ей помогали вернуть друзья и близкие, в том числе молодые литераторы (Юрьева, Довлатов, Арьев), до конца дней поддерживавшие её: «…от желания жизни приходят и силы жить…».

.

.

Не давая себе никаких поблажек, одномоментно трудится над подготовкой радиопередач, пьесами «Свадьба как свадьба», «Погребок», сценарием «Сентиментального романа». Готовит продолжение цикла исторических повестей, для чего перечитывает сочинения Афанасьева и Водовозовой. Договаривается с Детгизом о переиздании «Графа Монте-Кристо». Ведёт внутреннюю переписку – с «толстыми» журналами, Росиздатом. Редактирует. Общается по мере сил и возможностей – с внуками, единственным пока правнуком, семьёй.

.

То был другой, параллельный реальности, мир Веры Пановой – созидательный лучезарный мир движения и преодоления, любви и участия, игнорирующий страдание, болезнь и немощь, думающий о жизни и жаждущий токмо лишь жизни во всех её чудных проявлениях: «…авось либо меня ещё потерпит судьба на земле хоть два-три года, на роман, думаю, хватит, мы порода рабочая… Если вам смешно читать эти оптимистические строчки, написанные старухой у края могилы, не спешите смеяться»… (из последних посланий. 1972).

.

«Панова, как настоящий писатель, понимала, что в литературе нужно постоянно делать подвижки, нужно всё время говорить новое, нужно быть смелее, чем раньше, – иначе нет смысла писать. Ради этого она шла на самые опасные конфликты, считая, что без борьбы ей нельзя работать. Она умела не идти на поводу у власти, будучи лауреатом сталинских премий, оставаясь в президиумах и комитетах. Панова ведь состояла в этой особой комаровской компании (дом отдыха в Комарово, – авт.), которая создала себе отдельную несоветскую страну – страну успешных, талантливых, смелых и красивых людей. Я имею в виду Евгения Шварца, Анну Ахматову, актёра Николая Черкасова. Вера Панова, безусловно, входила в этот особенный круг людей». В. Попов