Корни

Корни

Моим родственникам, бойцам «Бессмертного полка»,

посвящается

Вот не было в моём роду нищих. Как со стороны отца, так и со стороны матери. Людей, которые по причинам социальным, личным или иного характера пролетели мимо сытой и крепкой жизни. Мои деды были крепкими мужиками. Украинского деда Павла советская власть считала «куркулём», хотя землицы у него было не так уж много, всего-то десятин двадцать. Зато у него была первая на селе крытая железом хата. И это ещё до ещё революции 1917 года. Семья трудилась на земле тяжко, но на столе всего было вдосталь. Помню слова бабушки Лукерьи, что как бы ни расхворалась: и лихорадит, и голова болит, да нужно вести хозяйство. Вот так и жили: трудно, но сытно. А когда советская власть стала организовывать в селе колхоз, дед долго тянул и вступил в него одним из последних. Из хаты его с семьёй не выкинули. Корову оставили, а вот коней со двора увели и изрядно потрусили закрома, изъяли съестные припасы. А вот Мину, брата бабушки, выгнали с женой и детьми из хаты и загнали аж на Урал.

Дети Мины пустили глубокие корни в Пермской области, его внуки и правнуки и сейчас там живут. Когда была жива моя бабушка, дочка Мины с детьми приезжала к ней в гости. На родине отца им понравилось, бабушка с улыбкой вспоминала, как они, отведав украинских разносолов, эмоционально восклицали: «Золотая Украина, дорогая Украина!». Бабушка тоже ездила к ним на Урал, но с её смертью общение с семьёй Мины прервалось. Теперь молодая Минова поросль считает себя русскими, и, думается, совсем не стремится на родину предков. На Украине теперь так закрутило и завертело, что они уже вряд ли считают её «золотой» и «дорогой».

Дед Павел Гордеевич воевал в Первую мировую войну, а когда началась Великая Отечественная война, был призван в армию и служил в отдельной инженерно-сапёрной бригаде. Он пропал без вести где-то в степях под Сталинградом. Но об украинской моей родне  свой особый разговор.

Сейчас же мне хочется рассказать о своей русской родне, о деде по матери Иване Несторовиче Варыгине. Судьба его, как и время, в которое он жил, сложна и драматична. Когда о нём думаю, на многие вопросы не нахожу ясного ответа, а семейные предания скупы. Уже некому рассказать о его боевой молодости. Бабушка давно умерла. Жива ещё моя мать, но ей 84 года, многое в её памяти стёрлось.

Да и кто в детские или уже взрослые годы серьёзно интересовался жизнью своих родителей, дедов, прадедов? Вот как они жили-тужили, как встретили свою первую любовь, о чём мечтали? Думаю, таких людей не так уж и много. У молодого поколения своя жизнь, свои запросы и увлечения, задумываться о жизни своих родителей им просто некогда. Немногие молодые люди сумеют подробно рассказать об их судьбе. А чем дальше вглубь веков, в родословной многих семей сплошное тёмное пятно.

***

Время летит стремительно. Вот уже и я дед. И старше своего деда Ивана на целых четыре года. А прожил он на белом свете 61 годок. Можно было бы пожить ещё, но не суждено было, напомнили о себе старые раны и увели из жизни. Помню я своего деда смутно. Только по одному стыдливому для меня мальца эпизоду. Когда наша семья гостила у родителей моей мамы, частенько я спал вместе с дедом. Постель наша стояла возле окна. Однажды прикорнул у него под боком, пригрелся и оконфузился. Когда оплошность моя открылась, мать начала меня упрёкать, я в слёзы. А дед стал защищать своего внука: да что набросилась на ребёнка, это с окошка набежало. А дело было зимой, в доме жарко от протопленной печи. Окно снаружи заиндевело от мороза, а с внутренней стороны отпотело и стало влажным. Вот дед и свалил всю вину на мороз и окно. Ситуация разрядилась. Так дед спас моё мужское достоинство перед мамой и бабушкой. Я был ему благодарен, а этот эпизод врезался в мою память на всю жизнь. Вот, собственно, и всё, что мне запомнилось такого личного о своём деде. Теперь, когда я уже сам в солидном возрасте, вспоминаю это незадачливое происшествие с улыбкой, и рассказываю о нём без тени смущения.

Помню, как плакала мама, когда к нам в Тбилиси, где служил мой отец, пришла телеграмма, о смерти деда. Стоял май, было тепло, я уже вволю набегался во дворе со сверстниками и усталый пришёл домой. А мама держит в руках телеграмму и плачет. Мне лишь сказала: умер твой дедушка. Жил он в Приморском крае под Спасском в селе с красивым названием Вишнёвка. Мне было девять лет, я был разгорячён своими дворовыми приключениями, и такая далёкая смерть не взволновала мою душу, только скользнула по ней лёгкой тенью. Но след свой оставила. Этот день, когда плакала мама, мне запомнился во многих подробностях. А ведь мог и не запомниться в долгой череде беззаботных детских дней.

В детстве я любил собирать этикетки  наклейки на спичечных коробках. Среди нас, пацанят, это было популярное занятие: найти на улице спичечный коробок и содрать с него наклейку. И пусть зачастую они были грязными, но мы их собирали, обменивались и гордились своими коллекциями. Вот и сейчас у меня осталось их много. И среди них этикетки Амурского леспромхоза. Многие их них присылал мне в письмах мой дед, когда узнал о моём увлечении. И это тоже моя светлая память о нём.

Моего отца перевели из Грузии на другое место службы, а пока он там обустраивался, мама увезла нас с сестрой в Приморский край. Так во второй раз я оказался в Вишнёвке, но деда в живых уже не было. Бабушка Нюра проживала в доме со своей престарелой матерью, а недалеко жила с семьёй её старшая дочь Нина. Муж у неё был отличным охотником и держал в тайге пасеку. Много охотничьих баек рассказывал нам дядя Миша: о медведе, который повадился ходить на пасеку за мёдом, о рыси, прыгнувшей на него с дерева.

В Великую Отечественную войну он был пехотинцем и воевал в Прибалтике. Осколком снаряда ему разворотило живот. Долго лежал в госпитале, но выжил. В одном из литовских хуторов экипаж танка, на его броне дядя Миша ехал с бойцами, попросил женщину, чтобы дала водицы. Она угостила бойцов молоком. Вволю напившись, солдаты поблагодарили её и уехали. Но не успели далеко отъехать, как всех стало тошнить и рвать. Тогда танкисты вернулись на хутор и расстреляли свою отравительницу.

Как отнестись к этому случаю? Кто-то может заговорить о зверстве красноармейцев, что они зверствовали, убивали мирное население. Но ведь это мирное население тоже было разным, особенно в Прибалтике. Отнюдь не все там встречали с хлебом и солью Красную армию, было немало людей, сотрудничавших с фашистами. И когда Красная армия вошла на территорию Латвии, Литвы и Эстонии, такие стреляли красноармейцам в спину. А та «мирная» женщина пыталась отравить русских солдат. Да, видимо, не рассчитала дозу, мало сыпанула отравы. Хотела убить, но сама поплатилась жизнью. И это тоже жестокая, правда той страшной войны.

В Вишнёвке мы прожили почти год. Ходили с сестрой в сельскую школу. Когда я шёл в школу, всегда проходил мимо сельского кладбища, находившегося на высоком взгорке среди села. И часто навещал могилу деда. На могиле вместо креста стояла окрашенная в красный цвет железная тумба с табличкой из нержавеющей стали и пятиконечной звездой. На кладбище мы, школьники, бывало, играли в войну, закидывая друг друга комками жёлтой липкой глины, которую сгребали с могил. Несмышлёныши, мы совсем не задумывались, что кладбище  совсем не место для детских забав. А мёртвые? Ну что же, пусть спят и слышат весёлый наш гам. Мы уже слышали о гражданской войне, немного больше знали о Великой Отечественной. Но наши детские знания были поверхностными, без глубокого осознания той истины, что война  это страшное горе и смерть. Тяжкий надрыв народной души. Для нас же война была просто весёлой игрой.

Участником двух войн был мой дед. В гражданскую он воевал в Сибири, а в Великую Отечественную попал в морскую пехоту и был пулемётчиком. Когда я попросил свою маму рассказать мне о нём, поведала она немногое.

«Мой отец Иван Несторович Варыгин родился в 1897 году в Красноярском крае (до революции это была Енисейская губерния  В.Т.) в селе Назарово в богатой семье. Все его родственники жили зажиточно. Семья моего отца имела 200 десятин земли. Были у него брат Егор и сёстры Василиса и Анастасия.  Муж Василисы был белогвардейцем. Когда Красная армия стала гнать белых с Дальнего Востока, они бежали в Китай. Долго и бездетно жили в Харбине. Муж умер, и она второй раз вышла замуж. В Китае началась какая-то там революция, русских эмигрантов стали преследовать. И они престарелыми выехали на Украину. Поселились в Ромнах на Сумщине, откуда родом был муж Василисы. Там и умерли».

Мне вспомнилась песня Высоцкого: «Возле города Пекина ходят-бродят хунвейбины…». Вот эти самые хунвейбины стали рупором Культурной революции, начавшейся в Китае в середине 60-х годов прошлого века. Жестокость молодых революционеров поразила даже самого великого кормчего. Мао Цзэдун поспешил откреститься от них. Некоторые главари хунвейбинов были расстреляны, а многие пополнили концлагеря, куда прежде сгоняли китайскую интеллигенцию.

А Советский Союз был вовсе не кровожадным, как теперь его представляют некоторые демократы, будь то украинские или российские. Вот разрешили же бывшему противнику советской власти доживать свой век на своей родине. И это ещё задолго до демократических подвижек в СССР, когда генсеком, а потом и президентом стал М.С. Горбачёв.

Мама продолжала: «Егор и Анастасия тоже бежали в Китай, но быстро вернулись, поселились с семьями в Петровском Заводе. Когда началась Великая Отечественная война, Егора призвали в армию, но до фронта он не доехал. Пришло извещение, что он пропал без вести. Эшелон, следовавший на фронт с сибиряками, разбила под Сталинградом немецкая авиация. Были у Егора два взрослых сына Иван и Александр, но тоже не вернулись с войны. Иван окончил Новосибирский железнодорожный институт и ушёл на фронт лейтенантом. Когда уходил, зашёл проститься. Мать моя была на работе, а я возилась у печи, всё не могла её растопить, а осталось всего две спички. Ваня развязал свой вещмешок и дал мне коробку спичек, вязку баранок и банку тушёнки. Это был его сухой паёк, который ему выдали перед отправкой на фронт. Немного посидел, попрощался и ушёл. Больше его мы не видели. Погиб он при переправе через реку Неман, когда наводил мост. Александр погиб уже позже в Манчжурии, когда началась война с японцами. Весь мужской род Егора Варыгина выбила под корень война. Анастасия же всю жизнь прожила с семьёй в Петровском Заводе».

Станция Петровский Завод расположена на Транссибирской железной дороге, далеко за Читой. Когда наша семья ехала в Приморский край, там нас встречали родственники Анастасии. Сам городок называется Петровск-Забайкальский. Сюда после неудачного восстания в Санкт-Петербурге сослали многих декабристов. Помню, на станции были их большие портреты.

***

Дед мой Иван прожил яркую жизнь, я бы сказал, что не одну, а даже две. Две сложных непростых жизни. Но ведь его судьба, это не только его биография, не только история его семьи. Хорошее и плохое, что было в тот период истории нашего государства  всё прошло через его жизнь и отразилось в ней. Вот как на кольцах срубленного дерева. Разные по толщине кольца на срезе дерева показывают, как жилось ему в разные годы. Толстые кольца, значит, хорошо, узкие, что жизнь была не сладкой. Так вот и в судьбе моего деда отразилась непростая судьба России: царской, потом советской.

В детские годы деду жилось счастливо, потому что родители были богатыми. Они ходили в церковь и в молитвах благодарили Бога и царя за сытую безбедную жизнь. А мужал дед Иван в годы, когда началась Первая мировая война, неудачная для России, и навлёкшая две революции. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 года заставила отречься от престола царя Николая Второго. Временное правительство князя Г.Е. Львова, а потом эсера А.Ф. Керенского оказалось неспособным решать стоящие перед страной проблемы. В стране царили анархия, голод, холод, разруха. Умело используя некомпетентность временных вождей, в октябре 1917 года власть захватили большевики. Новую власть зажиточные крестьяне Сибири встретили враждебно. Они посчитали её своим кровным врагом и стали бороться с ней. Стали вступали в белогвардейские отряды. В Сибири действовали белоказаки атамана Семёнова, Анненкова, Красильникова, других менее значительных атаманов. Действовали белые атаманы разрозненно и нередко конфликтовали друг с другом.

Самую большую Белую армию имел адмирал Колчак. Для борьбы с красными «правитель омский» проводил в подконтрольных ему сибирских районах мобилизацию. Двадцатилетнего Ивана Варыгина колчаковцы «забрили» в свою армию. Воевал он с большевиками в родной Енисейской губернии, а когда красные части стали теснить армию Колчака, вместе с ней ушёл в Забайкалье.

А Забайкалье было вотчиной Григория Семёнова. Амбициозный атаман не признавал Колчака, сам стремился стать правителем всей Сибири. Его поддерживали японцы. Продвинувшись из Владивостока в Забайкалье, они помогли Семёнову организовать здесь своё правительство.

В одном из боёв с японцами группа колчаковцев, среди них был и мой дед, попала в плен. Произошло это зимой на реке Лене. Пленных в издёвку загнали в жарко натопленную баню, мол, перед расстрелом попарьтесь, а двери заперли и выставили охрану. Жар в бане стоял невыносимый, пленные стали задыхаться. И тогда отчаявшиеся люди проломили крышу и в одном исподнем стали выпрыгивать на снег. Японцы их всех переловили и вот так, в нижнем белье, мокрых, повели на расстрел. Расстреливали их морозным днём на льду реки Лены. А когда расстреляли, не стали даже добивать раненых. Посчитали, что выжить они не смогут. Мороз довершит расправу.

Дед был ранен в обе ноги и замерзал в нижнем белье на льду реки, не было сил выбраться из груды тел расстрелянных своих товарищей. Но случилось так, что берегом ехал на санях лесник. Он и подобрал чуть тёплого, лежащего в замёрзшей луже крови раненого колчаковца. Положил на сани, прикрыв сеном, и привёз в свою таёжную сторожку, а там долго выхаживал. А пока дед болел, Красная армия и партизаны нанесли армии Колчака и бандам белогвардейцев серьёзное поражение. Белая гвардия стремительно откатывалась на восток. Помогали её добивать партизаны.

Когда дед выздоровел, и настала пора уходить, лесник посоветовал ему идти к партизанам. Видимо, он и свёл его с ними. Почему так резко поменялись взгляды моего деда, что из белогвардейца он превратился в красного партизана, уже никто никогда не узнает. Дед об этом никому не рассказывал, во всяком случае, моя мама ничего об этом не слышала. Можно только предположить, что он, молодой парень, был глубоко благодарен человеку, который вытащил его с того света и несколько месяцев выхаживал в своей лесной сторожке. Вот и прислушался к его совету. Да и жёсткая политика Колчака по отношению к сибирскому крестьянству, отвернула от него многих зажиточных селян.

Партизаны его приняли, они знали, что греха большого на нём нет. В зверствах и убийствах мирного населения замешан не был. И уже с красными мой дед Иван гнал по Сибири остатки армии Колчака и других белых атаманов. В одном из боёв вновь был ранен, и его отпустили из отряда. И ушёл он к себе на родину. Там помимо родителей ждала его жена. В родном Назарово встретили его враждебно, ведь все родственники были кулаками и ненавидели советскую власть. На него косилась даже жена, часто с ней вспыхивали ссоры. И тогда он посадил её на телегу и отвёз к родителям.

Но одиноким оставался недолго, по стройному и голубоглазому блондину вздыхали многие девицы. И вскоре он вновь женился на девушке из небогатой семьи, которую встретил в Ачинске. Это была моя бабушка. Родилась у них дочь Нина, и всё бы хорошо, но ему постоянно угрожали расправой. Даже стреляли по окнам дома. И тогда отец тайно вывез его глубокой ночью с женой и дочкой на станцию, а там посадил на поезд. Так мой дед с семьёй оказался во Владивостоке, а уже из него завербовался на Сахалин.

В Александровске, городе сахалинских шахтёров, началась его новая рабочая жизнь. В Александровске родилась моя мама, её брат Валериан (назвали в честь советского партийного деятеля В.В. Куйбышева, сибиряка родом) и сестра Алла. Дед работал на Октябрьском руднике, стал ударником-изотовцем, было тогда такое движение, сродни стахановскому. В своей среде завоевал авторитет и стал бригадиром проходчиков.

Мама показала мне выцветшую, изрядно потрёпанную и порванную бумажку. Это была выписка из постановления уполномоченного Центрального комитета Союза угольщиков по Сахалину. На ней стоит дата: 17 мая 1935 года. В выписке шла речь о премировании лучших работников Октябрьского рудника в связи с 10-летием советизации Сахалина. «За выдающиеся заслуги в развитии социалистического соревнования и ударничества, за долголетнюю и упорную работу по освоению угольных регионов Сахалина, за активную  организационную работу по подготовке кадро-квалифицированных забойщиков… наградить Варыгина И.Н. гарнитуром полумягкой мебели».

Не раз за ударный труд деда поощряли путёвками в санаторий. Отдыхать он ездил на другой конец Союза, в Кисловодск и Ессентуки. Благодатные тёплые места по сравнению с суровой природой Сахалина. Там появился у него приятель, он-то и уговорил деда переехать в Ставропольский край на постоянное место жительства. Иван Варыгин оказался лёгок на подъём, даже, несмотря на то, что семья была уже большая. Как ни как, а четверо детей. Рассчитался с шахты, как его ни уговаривали остаться, и семья отправилась в дорогу. Но в пути заболел корью сын. Болезнь заразная, потому их высадили с поезда в Новосибирске. И нежданно-негаданно семья задержалась тут на долгие семь лет.

Дедушка пошёл на железную дорогу, работал дежурным по станции. И надо же было случиться так, что на станции с рельс сошёл пассажирский поезд. Обошлось, правда, без жертв. Дежурного по станции посчитали виновным и арестовали. Следствие тянулось полгода, а когда объективно во всём разобрались, оказалось, что вины дежурного нет, и его оправдали.

Недолго мой дед проработал на железной дороге. Началась Великая Отечественная война, в августе 1941 года его призвали в армию и направили в Тобольск, но потом отпустили. А в ноябре забрали вновь. Было ему тогда 44 года, предпоследний призывной год, и попал он в морскую пехоту, стал пулемётчиком.

Судьба распорядилась так, что пришлось ему воевать в тех самых тёплых краях, куда он так стремился с семьёй. Своим родным дед рассказывал, как десант морских пехотинцев высадили в Новороссийске. Бойцы в чёрных бушлатах заняли прибрежный плацдарм. А накануне выпал снег. Чёрные бушлаты на белом снегу. Немцы перестреляли десант как куропаток, положили почти всех. А дед мой уцелел среди немногих. Скупо он рассказывал близким о своих боевых буднях. С боями дошёл до Венгрии. А там снова был тяжело ранен: потерял глаз и все зубы.

Ранение, как рассказывал дед, было дурное. Бойцы в окопе пережидали обстрел, а когда он затих, молодой боец не утерпел и высунулся из окопа. Дед приподнялся, пытаясь его осадить, а тут рядом рвануло… Парень сразу погиб, а деда тяжело ранило в голову. Очнулся он только в госпитале и долго в нём пролежал. Война для него уже закончилась. Домой уже вчистую списанный с военной службы он вернулся только в августе 1945 года. А в Новосибирске с нетерпением его дожидалась семья.

Когда дед ушёл на фронт, родилась у него ещё одна дочка, назвали её Галиной. Тяжело бабушка с малолетними детьми пережила военное время. Через неделю после рождения дочки, она пошла на работу. За своей младшей сестрой стала присматривать моя мама, а ей тогда ещё не исполнилось 12-ти лет. Старшая её сестра Нина училась в Новосибирском медицинском институте, а когда началась война, пошла работать на военный завод оптики, эвакуированный из Подмосковья. Завод был режимным, выходить с его территории запрещалось. Первое время станки стояли под открытым небом, и она при любой погоде шлифовала оптические стёкла, простаивая за станком по 18 часов. У детей рабочий день был по 12 часов. Тут же на заводе рабочие спали и ели, на хлебную карточку им выдавали по 800 граммов хлеба на день. За три года Нина только однажды увидела близких, когда тяжело заболела. Две недели она пролежала с высокой температурой дома, а когда выздоровела, снова ушла на завод.

Семья жила впроголодь. Бабушка работала поваром на кожевенной фабрике, на хлебный талон ей было положено 600 граммов хлеба в день, а по хлебным талонам на иждивенцев (детей) выдавали по 300-граммов  тяжёлый комочек чёрного колючего хлеба. Все остальные карточки не отоваривались. Чтобы хоть как-то прокормить детей, бабушка меняла на картошку вещи. Когда появлялась картошка в доме, это был большой праздник. Картофельные очистки не выбрасывали, а сразу съедали. К концу войны в доме остались только голые металлические кровати. Иногда она подрабатывала на мясокомбинате, но это случалось далеко не всегда, потому что желающих подработать было много. За работу расплачивались трёхлитровой банкой бульона  водой, в которой отваривали мясо для приготовления колбасы.

Мама вспоминает, как она с братом ходила по железнодорожным путям и собирала упавший уголь с проходивших товарняков. Так вот и грелись зимой. Тяжело выживали, но в школу мама ходила, потому что там давали бесплатно маленькую 50-граммовую белую булочку. Бывало, что выдавали не каждый день, а потом отдавали за несколько дней. Мама несла их домой, но случалось, что отбирали мальчишки. Однажды у неё отобрали три булочки. Она плакала и говорила, что это для маленькой сестры. Мальчишка, видимо, заводила компании, сжалился и сказал, чтобы пацаны отдали.

Когда пришла долгожданная весть о победе, фронтовики стали возвращаться домой. А солдат Иван Варыгин всё не приходил. Бабушка с детьми уже измаялись его ждать. Когда же придёт родимый с войны? Многие уже вернулись, а он всё не идёт. И вот прибежала соседка и сказала, что их разыскивает военный. Дети, догадавшись, что это их отец, наперегонки пустились его встречать. А увидев, выстроились втроём в шеренгу  один другого меньше  и взяли под козырёк. Он подошёл к ним с перевязанным глазом, на гимнастёрке позванивали медали, за спиной вещмешок. И тогда они, крича и галдя, бросились к нему. Он гладил их своей заскорузлой солдатской рукой, и слёзы катились по щекам солдата. Все плакали вместе, дети сквозь слёзы радовались, что отец, которого они не видели 4 года, вернулся с войны живым. А солдат плакал от радости, что прошёл всю войну и вернулся к своей семье.

***

С годами многое забывается. Уходят из жизни люди, вместе с ними незаметно исчезают молчаливые свидетели их жизни: дипломы, грамоты и документы. Мама ничего не может сказать, в какой части и где воевал её отец. Нет уже его медалей. Может, разобрали дети. Но у моей мамы наград его нет. Она запомнила только одну медаль «За Отвагу», позванивавшую на его выцветшей гимнастёрке. Сохранила она несколько фотографий отца и вот эту старую выписку, в которой не очень грамотно написано, что Ивана Несторовича Варыгина наградили мебелью за ударный труд на сахалинской шахте.

Мой дед вместе со страной прожил нелегкую жизнь. В гражданскую был расстрелян японцами, но остался живым. И тогда он порвал с белым движением и встал на сторону советской власти. Вместе с ней строил новую жизнь в мирное время. А когда грянула Великая Отечественная война, без колебаний ушёл на фронт, и воевал самоотверженно, как и подобает русскому воину. И опять судьба его уберегла, однако домой он вернулся инвалидом. Всё старался забыть войну, но так и не смог. Ныли, не давали покоя старые раны. И преждевременно свели Ивана Несторовича Варыгина в могилу.

И сегодня в год 70-летия великой Победы моему русскому и украинскому деду, всем моим павшим и вернувшимся с Великой Отечественной войны родственникам, но не дожившим до этого славного юбилея, хочется сказать: спите спокойно, родные, пусть мягкой будет для вас земля. Вы её любили и тяжело трудились на ней. А когда пришла пора защитить родную землю от незваных пришельцев, вы без колебаний встали в ряды её защитников. Подвиг ваш, красноармейцы, в сердцах ваших родных и близких. Мы вас любим и помним!

Виталий Топчий.

Чернигов.

.

Вот не было в моём роду нищих. Как со стороны отца, так и со стороны матери. Людей, которые по причинам социальным, личным или иного характера пролетели мимо сытой и крепкой жизни. Мои деды были крепкими мужиками. Украинского деда Павла советская власть считала «куркулём», хотя землицы у него было не так уж много, всего-то десятин двадцать. Зато у него была первая на селе крытая железом хата. И это ещё до ещё революции 1917 года. Семья трудилась на земле тяжко, но на столе всего было вдосталь. Помню слова бабушки Лукерьи, что как бы ни расхворалась: и лихорадит, и голова болит, да нужно вести хозяйство. Вот так и жили: трудно, но сытно. А когда советская власть стала организовывать в селе колхоз, дед долго тянул и вступил в него одним из последних. Из хаты его с семьёй не выкинули. Корову оставили, а вот коней со двора увели и изрядно потрусили закрома, изъяли съестные припасы. А вот Мину, брата бабушки, выгнали с женой и детьми из хаты и загнали аж на Урал.

Дети Мины пустили глубокие корни в Пермской области, его внуки и правнуки и сейчас там живут. Когда была жива моя бабушка, дочка Мины с детьми приезжала к ней в гости. На родине отца им понравилось, бабушка с улыбкой вспоминала, как они, отведав украинских разносолов, эмоционально восклицали: «Золотая Украина, дорогая Украина!». Бабушка тоже ездила к ним на Урал, но с её смертью общение с семьёй Мины прервалось. Теперь молодая Минова поросль считает себя русскими, и, думается, совсем не стремится на родину предков. На Украине теперь так закрутило и завертело, что они уже вряд ли считают её «золотой» и «дорогой».

Дед Павел Гордеевич воевал в Первую мировую войну, а когда началась Великая Отечественная война, был призван в армию и служил в отдельной инженерно-сапёрной бригаде. Он пропал без вести где-то в степях под Сталинградом. Но об украинской моей родне - свой особый разговор.

Сейчас же мне хочется рассказать о своей русской родне, о деде по матери Иване Несторовиче Варыгине. Судьба его, как и время, в которое он жил, сложна и драматична. Когда о нём думаю, на многие вопросы не нахожу ясного ответа, а семейные предания скупы. Уже некому рассказать о его боевой молодости. Бабушка давно умерла. Жива ещё моя мать, но ей 84 года, многое в её памяти стёрлось.

Да и кто в детские или уже взрослые годы серьёзно интересовался жизнью своих родителей, дедов, прадедов? Вот как они жили-тужили, как встретили свою первую любовь, о чём мечтали? Думаю, таких людей не так уж и много. У молодого поколения своя жизнь, свои запросы и увлечения, задумываться о жизни своих родителей им просто некогда. Немногие молодые люди сумеют подробно рассказать об их судьбе. А чем дальше вглубь веков, в родословной многих семей сплошное тёмное пятно.

.

***

.

Время летит стремительно. Вот уже и я дед. И старше своего деда Ивана на целых четыре года. А прожил он на белом свете 61 годок. Можно было бы пожить ещё, но не суждено было, напомнили о себе старые раны и увели из жизни. Помню я своего деда смутно. Только по одному стыдливому для меня мальца эпизоду. Когда наша семья гостила у родителей моей мамы, частенько я спал вместе с дедом. Постель наша стояла возле окна. Однажды прикорнул у него под боком, пригрелся и оконфузился. Когда оплошность моя открылась, мать начала меня упрекать, я в слёзы. А дед стал защищать своего внука: да что набросилась на ребёнка, это с окошка набежало. А дело было зимой, в доме жарко от протопленной печи. Окно снаружи заиндевело от мороза, а с внутренней стороны отпотело и стало влажным. Вот дед и свалил всю вину на мороз и окно. Ситуация разрядилась. Так дед спас моё мужское достоинство перед мамой и бабушкой. Я был ему благодарен, а этот эпизод врезался в мою память на всю жизнь. Вот, собственно, и всё, что мне запомнилось такого личного о своём деде. Теперь, когда я уже сам в солидном возрасте, вспоминаю это незадачливое происшествие с улыбкой, и рассказываю о нём без тени смущения.

Помню, как плакала мама, когда к нам в Тбилиси, где служил мой отец, пришла телеграмма, о смерти деда. Стоял май, было тепло, я уже вволю набегался во дворе со сверстниками и усталый пришёл домой. А мама держит в руках телеграмму и плачет. Мне лишь сказала: умер твой дедушка. Жил он в Приморском крае под Спасском в селе с красивым названием Вишнёвка. Мне было девять лет, я был разгорячён своими дворовыми приключениями, и такая далёкая смерть не взволновала мою душу, только скользнула по ней лёгкой тенью. Но след свой оставила. Этот день, когда плакала мама, мне запомнился во многих подробностях. А ведь мог и не запомниться в долгой череде беззаботных детских дней.

В детстве я любил собирать этикетки - наклейки на спичечных коробках. Среди нас, пацанят, это было популярное занятие: найти на улице спичечный коробок и содрать с него наклейку. И пусть зачастую они были грязными, но мы их собирали, обменивались и гордились своими коллекциями. Вот и сейчас у меня осталось их много. И среди них этикетки Амурского леспромхоза. Многие их них присылал мне в письмах мой дед, когда узнал о моём увлечении. И это тоже моя светлая память о нём.

Моего отца перевели из Грузии на другое место службы, а пока он там обустраивался, мама увезла нас с сестрой в Приморский край. Так во второй раз я оказался в Вишнёвке, но деда в живых уже не было. Бабушка Нюра проживала в доме со своей престарелой матерью, а недалеко жила с семьёй её старшая дочь Нина. Муж у неё был отличным охотником и держал в тайге пасеку. Много охотничьих баек рассказывал нам дядя Миша: о медведе, который повадился ходить на пасеку за мёдом, о рыси, прыгнувшей на него с дерева.

В Великую Отечественную войну он был пехотинцем и воевал в Прибалтике. Осколком снаряда ему разворотило живот. Долго лежал в госпитале, но выжил. В одном из литовских хуторов экипаж танка, на его броне дядя Миша ехал с бойцами, попросил женщину, чтобы дала водицы. Она угостила бойцов молоком. Вволю напившись, солдаты поблагодарили её и уехали. Но не успели далеко отъехать, как всех стало тошнить и рвать. Тогда танкисты вернулись на хутор и расстреляли свою отравительницу.

Как отнестись к этому случаю? Кто-то может заговорить о зверстве красноармейцев, что они зверствовали, убивали мирное население. Но ведь это мирное население тоже было разным, особенно в Прибалтике. Отнюдь не все там встречали с хлебом и солью Красную армию, было немало людей, сотрудничавших с фашистами. И когда Красная армия вошла на территорию Латвии, Литвы и Эстонии, такие стреляли красноармейцам в спину. А та «мирная» женщина пыталась отравить русских солдат. Да, видимо, не рассчитала дозу, мало сыпанула отравы. Хотела убить, но сама поплатилась жизнью. И это тоже жестокая, правда той страшной войны.

В Вишнёвке мы прожили почти год. Ходили с сестрой в сельскую школу. Когда я шёл в школу, всегда проходил мимо сельского кладбища, находившегося на высоком взгорке среди села. И часто навещал могилу деда. На могиле вместо креста стояла окрашенная в красный цвет железная тумба с табличкой из нержавеющей стали и пятиконечной звездой. На кладбище мы, школьники, бывало, играли в войну, закидывая друг друга комками жёлтой липкой глины, которую сгребали с могил. Несмышлёныши, мы совсем не задумывались, что кладбище - совсем не место для детских забав. А мёртвые? Ну что же, пусть спят и слышат весёлый наш гам. Мы уже слышали о гражданской войне, немного больше знали о Великой Отечественной. Но наши детские знания были поверхностными, без глубокого осознания той истины, что война - это страшное горе и смерть. Тяжкий надрыв народной души. Для нас же война была просто весёлой игрой.

Участником двух войн был мой дед. В гражданскую он воевал в Сибири, а в Великую Отечественную попал в морскую пехоту и был пулемётчиком. Когда я попросил свою маму рассказать мне о нём, поведала она немногое.

«Мой отец Иван Несторович Варыгин родился в 1897 году в Красноярском крае (до революции это была Енисейская губерния - В.Т.) в селе Назарово в богатой семье. Все его родственники жили зажиточно. Семья моего отца имела 200 десятин земли. Были у него брат Егор и сёстры Василиса и Анастасия.  Муж Василисы был белогвардейцем. Когда Красная армия стала гнать белых с Дальнего Востока, они бежали в Китай. Долго и бездетно жили в Харбине. Муж умер, и она второй раз вышла замуж. В Китае началась какая-то там революция, русских эмигрантов стали преследовать. И они престарелыми выехали на Украину. Поселились в Ромнах на Сумщине, откуда родом был муж Василисы. Там и умерли».

Мне вспомнилась песня Высоцкого: «Возле города Пекина ходят-бродят хунвейбины…». Вот эти самые хунвейбины стали рупором Культурной революции, начавшейся в Китае в середине 60-х годов прошлого века. Жестокость молодых революционеров поразила даже самого великого кормчего. Мао Цзэдун поспешил откреститься от них. Некоторые главари хунвейбинов были расстреляны, а многие пополнили концлагеря, куда прежде сгоняли китайскую интеллигенцию.

А Советский Союз был вовсе не кровожадным, как теперь его представляют некоторые демократы, будь то украинские или российские. Вот разрешили же бывшему противнику советской власти доживать свой век на своей родине. И это ещё задолго до демократических подвижек в СССР, когда генсеком, а потом и президентом стал М.С. Горбачёв.

Мама продолжала: «Егор и Анастасия тоже бежали в Китай, но быстро вернулись, поселились с семьями в Петровском Заводе. Когда началась Великая Отечественная война, Егора призвали в армию, но до фронта он не доехал. Пришло извещение, что он пропал без вести. Эшелон, следовавший на фронт с сибиряками, разбила под Сталинградом немецкая авиация. Были у Егора два взрослых сына Иван и Александр, но тоже не вернулись с войны. Иван окончил Новосибирский железнодорожный институт и ушёл на фронт лейтенантом. Когда уходил, зашёл проститься. Мать моя была на работе, а я возилась у печи, всё не могла её растопить, а осталось всего две спички. Ваня развязал свой вещмешок и дал мне коробку спичек, вязку баранок и банку тушёнки. Это был его сухой паёк, который ему выдали перед отправкой на фронт. Немного посидел, попрощался и ушёл. Больше его мы не видели. Погиб он при переправе через реку Неман, когда наводил мост. Александр погиб уже позже в Манчжурии, когда началась война с японцами. Весь мужской род Егора Варыгина выбила под корень война. Анастасия же всю жизнь прожила с семьёй в Петровском Заводе».

Станция Петровский Завод расположена на Транссибирской железной дороге, далеко за Читой. Когда наша семья ехала в Приморский край, там нас встречали родственники Анастасии. Сам городок называется Петровск-Забайкальский. Сюда после неудачного восстания в Санкт-Петербурге сослали многих декабристов. Помню, на станции были их большие портреты.

.

***

.

Дед мой Иван прожил яркую жизнь, я бы сказал, что не одну, а даже две. Две сложных непростых жизни. Но ведь его судьба, это не только его биография, не только история его семьи. Хорошее и плохое, что было в тот период истории нашего государства - всё прошло через его жизнь и отразилось в ней. Вот как на кольцах срубленного дерева. Разные по толщине кольца на срезе дерева показывают, как жилось ему в разные годы. Толстые кольца, значит, хорошо, узкие, что жизнь была не сладкой. Так вот и в судьбе моего деда отразилась непростая судьба России: царской, потом советской.

В детские годы деду жилось счастливо, потому что родители были богатыми. Они ходили в церковь и в молитвах благодарили Бога и царя за сытую безбедную жизнь. А мужал дед Иван в годы, когда началась Первая мировая война, неудачная для России, и навлёкшая две революции. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 года заставила отречься от престола царя Николая Второго. Временное правительство князя Г.Е. Львова, а потом эсера А.Ф. Керенского оказалось неспособным решать стоящие перед страной проблемы. В стране царили анархия, голод, холод, разруха. Умело используя некомпетентность временных вождей, в октябре 1917 года власть захватили большевики. Новую власть зажиточные крестьяне Сибири встретили враждебно. Они посчитали её своим кровным врагом и стали бороться с ней. Стали вступали в белогвардейские отряды. В Сибири действовали белоказаки атамана Семёнова, Анненкова, Красильникова, других менее значительных атаманов. Действовали белые атаманы разрозненно и нередко конфликтовали друг с другом.

Самую большую Белую армию имел адмирал Колчак. Для борьбы с красными «правитель омский» проводил в подконтрольных ему сибирских районах мобилизацию. Двадцатилетнего Ивана Варыгина колчаковцы «забрили» в свою армию. Воевал он с большевиками в родной Енисейской губернии, а когда красные части стали теснить армию Колчака, вместе с ней ушёл в Забайкалье.

А Забайкалье было вотчиной Григория Семёнова. Амбициозный атаман не признавал Колчака, сам стремился стать правителем всей Сибири. Его поддерживали японцы. Продвинувшись из Владивостока в Забайкалье, они помогли Семёнову организовать здесь своё правительство.

В одном из боёв с японцами группа колчаковцев, среди них был и мой дед, попала в плен. Произошло это зимой на реке Лене. Пленных в издёвку загнали в жарко натопленную баню, мол, перед расстрелом попарьтесь, а двери заперли и выставили охрану. Жар в бане стоял невыносимый, пленные стали задыхаться. И тогда отчаявшиеся люди проломили крышу и в одном исподнем стали выпрыгивать на снег. Японцы их всех переловили и вот так, в нижнем белье, мокрых, повели на расстрел. Расстреливали их морозным днём на льду реки Лены. А когда расстреляли, не стали даже добивать раненых. Посчитали, что выжить они не смогут. Мороз довершит расправу.

Дед был ранен в обе ноги и замерзал в нижнем белье на льду реки, не было сил выбраться из груды тел расстрелянных своих товарищей. Но случилось так, что берегом ехал на санях лесник. Он и подобрал чуть тёплого, лежащего в замёрзшей луже крови раненого колчаковца. Положил на сани, прикрыв сеном, и привёз в свою таёжную сторожку, а там долго выхаживал. А пока дед болел, Красная армия и партизаны нанесли армии Колчака и бандам белогвардейцев серьёзное поражение. Белая гвардия стремительно откатывалась на восток. Помогали её добивать партизаны.

Когда дед выздоровел, и настала пора уходить, лесник посоветовал ему идти к партизанам. Видимо, он и свёл его с ними. Почему так резко поменялись взгляды моего деда, что из белогвардейца он превратился в красного партизана, уже никто никогда не узнает. Дед об этом никому не рассказывал, во всяком случае, моя мама ничего об этом не слышала. Можно только предположить, что он, молодой парень, был глубоко благодарен человеку, который вытащил его с того света и несколько месяцев выхаживал в своей лесной сторожке. Вот и прислушался к его совету. Да и жёсткая политика Колчака по отношению к сибирскому крестьянству, отвернула от него многих зажиточных селян.

Партизаны его приняли, они знали, что греха большого на нём нет. В зверствах и убийствах мирного населения замешан не был. И уже с красными мой дед Иван гнал по Сибири остатки армии Колчака и других белых атаманов. В одном из боёв вновь был ранен, и его отпустили из отряда. И ушёл он к себе на родину. Там помимо родителей ждала его жена. В родном Назарово встретили его враждебно, ведь все родственники были кулаками и ненавидели советскую власть. На него косилась даже жена, часто с ней вспыхивали ссоры. И тогда он посадил её на телегу и отвёз к родителям.

Но одиноким оставался недолго, по стройному и голубоглазому блондину вздыхали многие девицы. И вскоре он вновь женился на девушке из небогатой семьи, которую встретил в Ачинске. Это была моя бабушка. Родилась у них дочь Нина, и всё бы хорошо, но ему постоянно угрожали расправой. Даже стреляли по окнам дома. И тогда отец тайно вывез его глубокой ночью с женой и дочкой на станцию, а там посадил на поезд. Так мой дед с семьёй оказался во Владивостоке, а уже из него завербовался на Сахалин.

В Александровске, городе сахалинских шахтёров, началась его новая рабочая жизнь. В Александровске родилась моя мама, её брат Валериан (назвали в честь советского партийного деятеля В.В. Куйбышева, сибиряка родом) и сестра Алла. Дед работал на Октябрьском руднике, стал ударником-изотовцем, было тогда такое движение, сродни стахановскому. В своей среде завоевал авторитет и стал бригадиром проходчиков.

Мама показала мне выцветшую, изрядно потрёпанную и порванную бумажку. Это была выписка из постановления уполномоченного Центрального комитета Союза угольщиков по Сахалину. На ней стоит дата: 17 мая 1935 года. В выписке шла речь о премировании лучших работников Октябрьского рудника в связи с 10-летием советизации Сахалина. «За выдающиеся заслуги в развитии социалистического соревнования и ударничества, за долголетнюю и упорную работу по освоению угольных регионов Сахалина, за активную  организационную работу по подготовке кадро-квалифицированных забойщиков… наградить Варыгина И.Н. гарнитуром полумягкой мебели».

Не раз за ударный труд деда поощряли путёвками в санаторий. Отдыхать он ездил на другой конец Союза, в Кисловодск и Ессентуки. Благодатные тёплые места по сравнению с суровой природой Сахалина. Там появился у него приятель, он-то и уговорил деда переехать в Ставропольский край на постоянное место жительства. Иван Варыгин оказался лёгок на подъём, даже, несмотря на то, что семья была уже большая. Как ни как, а четверо детей. Рассчитался с шахты, как его ни уговаривали остаться, и семья отправилась в дорогу. Но в пути заболел корью сын. Болезнь заразная, потому их высадили с поезда в Новосибирске. И нежданно-негаданно семья задержалась тут на долгие семь лет.

Дедушка пошёл на железную дорогу, работал дежурным по станции. И надо же было случиться так, что на станции с рельс сошёл пассажирский поезд. Обошлось, правда, без жертв. Дежурного по станции посчитали виновным и арестовали. Следствие тянулось полгода, а когда объективно во всём разобрались, оказалось, что вины дежурного нет, и его оправдали.

Недолго мой дед проработал на железной дороге. Началась Великая Отечественная война, в августе 1941 года его призвали в армию и направили в Тобольск, но потом отпустили. А в ноябре забрали вновь. Было ему тогда 44 года, предпоследний призывной год, и попал он в морскую пехоту, стал пулемётчиком.

Судьба распорядилась так, что пришлось ему воевать в тех самых тёплых краях, куда он так стремился с семьёй. Своим родным дед рассказывал, как десант морских пехотинцев высадили в Новороссийске. Бойцы в чёрных бушлатах заняли прибрежный плацдарм. А накануне выпал снег. Чёрные бушлаты на белом снегу. Немцы перестреляли десант как куропаток, положили почти всех. А дед мой уцелел среди немногих. Скупо он рассказывал близким о своих боевых буднях. С боями дошёл до Венгрии. А там снова был тяжело ранен: потерял глаз и все зубы.

Ранение, как рассказывал дед, было дурное. Бойцы в окопе пережидали обстрел, а когда он затих, молодой боец не утерпел и высунулся из окопа. Дед приподнялся, пытаясь его осадить, а тут рядом рвануло… Парень сразу погиб, а деда тяжело ранило в голову. Очнулся он только в госпитале и долго в нём пролежал. Война для него уже закончилась. Домой уже вчистую списанный с военной службы он вернулся только в августе 1945 года. А в Новосибирске с нетерпением его дожидалась семья.

Когда дед ушёл на фронт, родилась у него ещё одна дочка, назвали её Галиной. Тяжело бабушка с малолетними детьми пережила военное время. Через неделю после рождения дочки, она пошла на работу. За своей младшей сестрой стала присматривать моя мама, а ей тогда ещё не исполнилось 12-ти лет. Старшая её сестра Нина училась в Новосибирском медицинском институте, а когда началась война, пошла работать на военный завод оптики, эвакуированный из Подмосковья. Завод был режимным, выходить с его территории запрещалось. Первое время станки стояли под открытым небом, и она при любой погоде шлифовала оптические стёкла, простаивая за станком по 18 часов. У детей рабочий день был по 12 часов. Тут же на заводе рабочие спали и ели, на хлебную карточку им выдавали по 800 граммов хлеба на день. За три года Нина только однажды увидела близких, когда тяжело заболела. Две недели она пролежала с высокой температурой дома, а когда выздоровела, снова ушла на завод.

Семья жила впроголодь. Бабушка работала поваром на кожевенной фабрике, на хлебный талон ей было положено 600 граммов хлеба в день, а по хлебным талонам на иждивенцев (детей) выдавали по 300-граммов тяжёлый комочек чёрного колючего хлеба. Все остальные карточки не отоваривались. Чтобы хоть как-то прокормить детей, бабушка меняла на картошку вещи. Когда появлялась картошка в доме, это был большой праздник. Картофельные очистки не выбрасывали, а сразу съедали. К концу войны в доме остались только голые металлические кровати. Иногда она подрабатывала на мясокомбинате, но это случалось далеко не всегда, потому что желающих подработать было много. За работу расплачивались трёхлитровой банкой бульона - водой, в которой отваривали мясо для приготовления колбасы.

Мама вспоминает, как она с братом ходила по железнодорожным путям и собирала упавший уголь с проходивших товарняков. Так вот и грелись зимой. Тяжело выживали, но в школу мама ходила, потому что там давали бесплатно маленькую 50-граммовую белую булочку. Бывало, что выдавали не каждый день, а потом отдавали за несколько дней. Мама несла их домой, но случалось, что отбирали мальчишки. Однажды у неё отобрали три булочки. Она плакала и говорила, что это для маленькой сестры. Мальчишка, видимо, заводила компании, сжалился и сказал, чтобы пацаны отдали.

Когда пришла долгожданная весть о победе, фронтовики стали возвращаться домой. А солдат Иван Варыгин всё не приходил. Бабушка с детьми уже измаялись его ждать. Когда же придёт родимый с войны? Многие уже вернулись, а он всё не идёт. И вот прибежала соседка и сказала, что их разыскивает военный. Дети, догадавшись, что это их отец, наперегонки пустились его встречать. А увидев, выстроились втроём в шеренгу, один другого меньше,  и взяли под козырёк. Он подошёл к ним с перевязанным глазом, на гимнастёрке позванивали медали, за спиной вещмешок. И тогда они, крича и галдя, бросились к нему. Он гладил их своей заскорузлой солдатской рукой, и слёзы катились по щекам солдата. Все плакали вместе, дети сквозь слёзы радовались, что отец, которого они не видели 4 года, вернулся с войны живым. А солдат плакал от радости, что прошёл всю войну и вернулся к своей семье.

.

***

.

С годами многое забывается. Уходят из жизни люди, вместе с ними незаметно исчезают молчаливые свидетели их жизни: дипломы, грамоты и документы. Мама ничего не может сказать, в какой части и где воевал её отец. Нет уже его медалей. Может, разобрали дети. Но у моей мамы наград его нет. Она запомнила только одну медаль «За Отвагу», позванивавшую на его выцветшей гимнастёрке. Сохранила она несколько фотографий отца и вот эту старую выписку, в которой не очень грамотно написано, что Ивана Несторовича Варыгина наградили мебелью за ударный труд на сахалинской шахте.

Мой дед вместе со страной прожил нелегкую жизнь. В гражданскую был расстрелян японцами, но остался живым. И тогда он порвал с белым движением и встал на сторону советской власти. Вместе с ней строил новую жизнь в мирное время. А когда грянула Великая Отечественная война, без колебаний ушёл на фронт, и воевал самоотверженно, как и подобает русскому воину. И опять судьба его уберегла, однако домой он вернулся инвалидом. Всё старался забыть войну, но так и не смог. Ныли, не давали покоя старые раны. И преждевременно свели Ивана Несторовича Варыгина в могилу.

И сегодня в год 70-летия великой Победы моему русскому и украинскому деду, всем моим павшим и вернувшимся с Великой Отечественной войны родственникам, но не дожившим до этого славного юбилея, хочется сказать: спите спокойно, родные, пусть мягкой будет для вас земля. Вы её любили и тяжело трудились на ней. А когда пришла пора защитить родную землю от незваных пришельцев, вы без колебаний встали в ряды её защитников. Подвиг ваш, красноармейцы, в сердцах ваших родных и близких. Мы вас любим и помним!