«Русь, Россия – отрада моя»
«Русь, Россия – отрада моя»
21 марта 2016
2016-03-21
2017-04-20
68
ПРОВЕРЕНО
Анатолий Гребнев
Из нового сборника «Русь, Россия – отрада моя»
Сокровенного слова сиянье
А. Вульфову
Как же их происходит слиянье
И откуда рождаются вдруг –
Сокровенного слова сиянье
И напева небесного звук?
Из каких же божественных далей
На безлюдье вселенской глуши –
Вечный трепет любви и страданий,
Плач и вера бессмертной души?
***
Где ж та удаль, что шла, подбоченясь,
Где ж те песни, что чудились мне?
Почему, как последний лишенец,
Прохожу я по отчей земле?
Почему на земле этой древней
Торжествует по-прежнему зло?
Так же грабят и гробят деревню,
Так же грабят и гробят село!
Те же древние страхи и страсти –
Как бы завтра вконец не пропасть.
Так же рвут горлопаны на части
Трижды клятую пахарем власть.
Об утратах почти не жалея,
Постою у старинной межи.
Ничего нет на свете милее
Безыдейного шелеста ржи!
Синайский воробей
Пожалуй, он нигде не оплошает,
До слёз родной проныра – хоть убей! –
Смотрю, как сладко финики вкушает
На финиковой пальме воробей.
Наверняка по-русски разумея,
Чирикая, он сел на пляжный тент.
– Да ты не из России ли, земеля?
Или с двойным гражданством, диссидент?
Спасибо, ты мне Родину напомнил!
Пускай, она отсюда не видна,
Хочу я, чтоб и ты душою понял:
У нас от Бога Родина одна.
Здесь нет зимы.
Да там твои собратья –
Их греет и в мороз родимый дым!
Могу тебя на Родину забрать я –
Давай-ка завтра вместе полетим!
***
Помню, в детстве упал я в траву
И, впервые,
В беспомощном плаче,
Содрогнулся душою ребячьей:
Я узнал, что я тоже умру.
Поседел я теперь, но однако,
Горе горькое знавший не раз,
Я бы снова об этом заплакал,
Но уже
не умею
сейчас…
***
По дороге пихтовые ветки –
Значит, гроб на погост повезли.
Это памяти скорбные метки
По обычаю нашей земли.
Замедляешь ты шаг поневоле,
Представляя того, кто в гробу,
И к его человеческой доле
Ты свою примеряешь судьбу.
Я на свете люблю всё живое!
Но когда мне придётся заснуть,
Пусть пихтовая нежная хвоя
Отмечает последний мой путь.
Пусть такой же прохожий
случайный,
Грустно голову долу клоня,
Обо мне, о себе ли печалясь,
Остановится в сумерках дня.
***
Вино ума не прибавляет! –
Так говорит мой старший брат.
А сам в рюмаху наливает,
Её с размаху поднимает,
Поскольку брата видеть рад.
Ну что ж, давай, давай, брательник, –
За то, что жизнь
Нас вновь свела.
Она была как понедельник.
Она почти прошла,
Брательник, –
Но слава Богу,
Что была!
Телеграмма
...А с повёртки два волока
То бегом, то пешком.
Вот и крайние дворики.
Вот и материн дом.
Потаённую думу
Отчуждённо храня,
Он темнеет угрюмо.
Нет в окошках огня.
У родного порога
Захолонула грудь.
Да и ноги с дороги –
Двух шагов не шагнуть.
Я стою, как в тумане.
Ночь темна и тиха.
Телеграмма в кармане:
«Приезжай. Мать плоха...»
Я в плохое не верю!
Но во тьме хоронюсь
И в тяжёлые двери
Постучаться боюсь...
***
А мне, когда глаза закрою, –
Родное мне
Ещё родней:
Она всегда передо мною –
Могила матери моей.
Там, за оградкой,
Две рябины,
Скамейка, что всегда пуста,
И синь со стоном голубиным
За колокольней без креста.
Не знаю, что с моей страною.
Но я живу во мраке дней
Тем, что она
Всегда со мною –
Могила матери моей.
***
Вон парнишка бежит босиком
Дальним полем, тропой луговою.
Он с былинкою каждой знаком,
Золотой весь от солнца и воли.
Это я – на заре бытия –
Мне понятны и глуби, и выси.
Птичий щебет и пенье ручья,
Трав и листьев зелёные мысли.
За привычным и зрелым трудом
И за поиском призрачных истин
Мне всю жизнь будут сниться
Потом
Этот луг,
Это солнце
И листья...
***
Да нет, душою старше мы не стали,
Но ты вздохнёшь о той поре тайком,
Когда с тобой без крыльев мы летали
И бегали по небу босиком.
Теперь как будто всё наперевёртку
И видится, и чувствуется вновь,
А первая из речки краснопёрка
Нам памятна, как первая любовь.
И всю-то жизнь, а почему – не знаем,
Счастливыми и в самый чёрный миг
Мы снова в детство душу окунаем —
В живой и чудотворный наш родник.
Под берёзой
Василию Белову
На душе ни печали, ни боли,
Я за облаком белым слежу.
Посредине бескрайнего поля
Под берёзою навзничь лежу.
Хорошо под берёзовой сенью
В полевой вековой тишине.
В этом шелесте – звоне весеннем
Я усну, и почудится мне,
Что душа в небеса улетела,
Что прекрасно ей там и светло.
А внизу позабытое тело
На сажень уже в землю вошло.
Но я слышу, как весел и шумен,
Ветер рвёт молодую листву.
Неужели ещё я не умер?
Неужели ещё я живу?
***
Ах, как журчали жаворонков речи,
Когда на гребне вспененного дня
Не верил я,
Что этот мир не вечен.
Что этот мир не вечен для меня.
Когда в одном порыве невозможном,
Цветов и трав подняв девятый вал,
Как жаворонок тот над ясной рожью,
Сходил с ума я,
Пел и ликовал!
Ну что ж, пора,
Коль выкошено жито
И в два конца видна тропа моя,
О том, что было жито-пережито,
Задуматься средь жёлтого жнивья.
***
И снова Родина светла
На переломе невеликом.
Уже малина отошла,
Уже поспела ежевика.
Ещё не выкошена рожь,
Но вдруг душа прослышит осень
В неясном шуме сникших сплошь
Тяжёлых, впрозолоть, колосьев.
Ещё чиста за речкой даль,
И журавли не откричали.
Ещё покамест не печаль,
А лишь предчувствие печали.
***
В. К.
Я знаю – былью станет небыль:
Мы и в гробу не улежим,
И босиком с тобой по небу,
Всем, сделав ручкой, убежим!
Как в детстве, вырвавшись из дому,
На вольной воле – я и ты –
Рванём по лугу заливному,
Ныряя в звёзды и цветы!
По зову сердца, мы над бездной
По звёздным тропочкам пройдём
И на скамейке поднебесной
Друзей потерянных найдём.
И, вспомнив радостно былое,
Забудет вечность о часах,
Когда Распутина с Беловым
Обнимем мы на небесах!
Хорошо, что ты есть у меня
– Нас с тобой не побьёшь,
не повалишь –
Хорошо, что ты есть у меня!
Так сказал мне мой друг и товарищ
На краю беспросветного дня.
Толковать нам об этом не нужно,
Всё, что есть,
Всё, что было, ценя,
Есть мужская надёжная дружба.
Хорошо, что ты есть у меня.
Без огня даже чай
не заваришь.
Словно погреб, душа без огня.
– Наливай, да покрепче, товарищ!
Хорошо, что ты есть у меня.
***
Тьму перечёркивая мелом,
Гроза сминала голоса.
Мы целовались неумело
У шелестящего овса.
Не оторваться друг от друга! –
Пусть ливень рушится стеной.
И всё, что деялось в округе –
С тобою было и со мной:
Как в первый раз,
В одно сливались
С землёй счастливой небеса, –
Когда с тобой мы целовались
У шелестящего овса!
***
А там, где ты со мною шла
С такой весёлою размашкой –
Там вся дорога заросла
И васильками, и ромашкой.
Она кипит передо мной,
Под ветром с шелестом и пеньем,
Сверкая синей глубиной,
Струится речкой белопенной...
Нет, ты не будешь рвать букет,
На лепестках гадать не будешь.
Что было
И чего уж нет –
И так до смерти не забудешь.
***
А ты, красивая такая,
Струилась телом и влекла.
Желаньям нашим потакая,
Нас луговая скрыла мгла.
Мы утолили нашу жажду
Так неожиданно и всласть.
Но это было лишь однажды.
Та ночь, как сон, оборвалась.
А жизнь чем дальше, тем короче.
Но ты во мне, со мной, светла.
«Вся жизнь –
одна ли, две ли ночи?»
Но эта ночь у нас была.
***
Памяти Николая Бурашникова
Убитый вечером осенним,
Ты был из хора тех певцов,
Кто край любил свой,
Как Есенин,
И неприкаян, как Рубцов.
И перехватывала горло
Не водка – боль родной земли.
И ни деревня, и ни город
Тебя приветить не смогли...
Тебе размашистая смелость
Дана природою была.
Вот жаль,
Что песня не допелась,
Едва лишь голос обрела.
Сокровенного слова сиянье
.
А. Вульфову
.
Как же их происходит слиянье
И откуда рождаются вдруг –
Сокровенного слова сиянье
И напева небесного звук?
.
Из каких же божественных далей
На безлюдье вселенской глуши –
Вечный трепет любви и страданий,
Плач и вера бессмертной души?
.
***
.
Где ж та удаль, что шла, подбоченясь,
Где ж те песни, что чудились мне?
Почему, как последний лишенец,
Прохожу я по отчей земле?
Почему на земле этой древней
Торжествует по-прежнему зло?
Так же грабят и гробят деревню,
Так же грабят и гробят село!
Те же древние страхи и страсти –
Как бы завтра вконец не пропасть.
Так же рвут горлопаны на части
Трижды клятую пахарем власть.
Об утратах почти не жалея,
Постою у старинной межи.
Ничего нет на свете милее
Безыдейного шелеста ржи!
.
Синайский воробей
.
Пожалуй, он нигде не оплошает,
До слёз родной проныра – хоть убей! –
Смотрю, как сладко финики вкушает
На финиковой пальме воробей.
Наверняка по-русски разумея,
Чирикая, он сел на пляжный тент.
– Да ты не из России ли, земеля?
Или с двойным гражданством, диссидент?
Спасибо, ты мне Родину напомнил!
Пускай, она отсюда не видна,
Хочу я, чтоб и ты душою понял:
У нас от Бога Родина одна.
Здесь нет зимы.
Да там твои собратья –
Их греет и в мороз родимый дым!
Могу тебя на Родину забрать я –
Давай-ка завтра вместе полетим!
.
***
.
Помню, в детстве упал я в траву
И, впервые,
В беспомощном плаче,
Содрогнулся душою ребячьей:
Я узнал, что я тоже умру.
.
Поседел я теперь, но однако,
Горе горькое знавший не раз,
Я бы снова об этом заплакал,
Но уже
не умею
сейчас…
.
***
.
По дороге пихтовые ветки –
Значит, гроб на погост повезли.
Это памяти скорбные метки
По обычаю нашей земли.
Замедляешь ты шаг поневоле,
Представляя того, кто в гробу,
И к его человеческой доле
Ты свою примеряешь судьбу.
Я на свете люблю всё живое!
Но когда мне придётся заснуть,
Пусть пихтовая нежная хвоя
Отмечает последний мой путь.
Пусть такой же прохожий
случайный,
Грустно голову долу клоня,
Обо мне, о себе ли печалясь,
Остановится в сумерках дня.
.
***
.
Вино ума не прибавляет! –
Так говорит мой старший брат.
А сам в рюмаху наливает,
Её с размаху поднимает,
Поскольку брата видеть рад.
.
Ну что ж, давай, давай, брательник, –
За то, что жизнь
Нас вновь свела.
Она была как понедельник.
Она почти прошла,
Брательник, –
Но слава Богу,
Что была!
.
Телеграмма
.
...А с повёртки два волока
То бегом, то пешком.
Вот и крайние дворики.
Вот и материн дом.
Потаённую думу
Отчуждённо храня,
Он темнеет угрюмо.
Нет в окошках огня.
У родного порога
Захолонула грудь.
Да и ноги с дороги –
Двух шагов не шагнуть.
Я стою, как в тумане.
Ночь темна и тиха.
Телеграмма в кармане:
«Приезжай. Мать плоха...»
Я в плохое не верю!
Но во тьме хоронюсь
И в тяжёлые двери
Постучаться боюсь...
.
***
.
А мне, когда глаза закрою, –
Родное мне
Ещё родней:
Она всегда передо мною –
Могила матери моей.
Там, за оградкой,
Две рябины,
Скамейка, что всегда пуста,
И синь со стоном голубиным
За колокольней без креста.
Не знаю, что с моей страною.
Но я живу во мраке дней
Тем, что она
Всегда со мною –
Могила матери моей.
.
***
.
Вон парнишка бежит босиком
Дальним полем, тропой луговою.
Он с былинкою каждой знаком,
Золотой весь от солнца и воли.
.
Это я – на заре бытия –
Мне понятны и глуби, и выси.
Птичий щебет и пенье ручья,
Трав и листьев зелёные мысли.
.
За привычным и зрелым трудом
И за поиском призрачных истин
Мне всю жизнь будут сниться
Потом
Этот луг,
Это солнце
И листья...
.
***
.
Да нет, душою старше мы не стали,
Но ты вздохнёшь о той поре тайком,
Когда с тобой без крыльев мы летали
И бегали по небу босиком.
.
Теперь как будто всё наперевёртку
И видится, и чувствуется вновь,
А первая из речки краснопёрка
Нам памятна, как первая любовь.
.
И всю-то жизнь, а почему – не знаем,
Счастливыми и в самый чёрный миг
Мы снова в детство душу окунаем —
В живой и чудотворный наш родник.
.
Под берёзой
.
Василию Белову
.
На душе ни печали, ни боли,
Я за облаком белым слежу.
Посредине бескрайнего поля
Под берёзою навзничь лежу.
.
Хорошо под берёзовой сенью
В полевой вековой тишине.
В этом шелесте – звоне весеннем
Я усну, и почудится мне,
.
Что душа в небеса улетела,
Что прекрасно ей там и светло.
А внизу позабытое тело
На сажень уже в землю вошло.
.
Но я слышу, как весел и шумен,
Ветер рвёт молодую листву.
Неужели ещё я не умер?
Неужели ещё я живу?
.
***
.
Ах, как журчали жаворонков речи,
Когда на гребне вспененного дня
Не верил я,
Что этот мир не вечен.
Что этот мир не вечен для меня.
Когда в одном порыве невозможном,
Цветов и трав подняв девятый вал,
Как жаворонок тот над ясной рожью,
Сходил с ума я,
Пел и ликовал!
Ну что ж, пора,
Коль выкошено жито
И в два конца видна тропа моя,
О том, что было жито-пережито,
Задуматься средь жёлтого жнивья.
.
***
.
И снова Родина светла
На переломе невеликом.
Уже малина отошла,
Уже поспела ежевика.
.
Ещё не выкошена рожь,
Но вдруг душа прослышит осень
В неясном шуме сникших сплошь
Тяжёлых, впрозолоть, колосьев.
.
Ещё чиста за речкой даль,
И журавли не откричали.
Ещё покамест не печаль,
А лишь предчувствие печали.
.
***
.
В. К.
.
Я знаю – былью станет небыль:
Мы и в гробу не улежим,
И босиком с тобой по небу,
Всем, сделав ручкой, убежим!
Как в детстве, вырвавшись из дому,
На вольной воле – я и ты –
Рванём по лугу заливному,
Ныряя в звёзды и цветы!
По зову сердца, мы над бездной
По звёздным тропочкам пройдём
И на скамейке поднебесной
Друзей потерянных найдём.
И, вспомнив радостно былое,
Забудет вечность о часах,
Когда Распутина с Беловым
Обнимем мы на небесах!
.
Хорошо, что ты есть у меня
.
– Нас с тобой не побьёшь,
не повалишь –
Хорошо, что ты есть у меня!
Так сказал мне мой друг и товарищ
На краю беспросветного дня.
Толковать нам об этом не нужно,
Всё, что есть,
Всё, что было, ценя,
Есть мужская надёжная дружба.
Хорошо, что ты есть у меня.
Без огня даже чай
не заваришь.
Словно погреб, душа без огня.
– Наливай, да покрепче, товарищ!
Хорошо, что ты есть у меня.
.
***
.
Тьму перечёркивая мелом,
Гроза сминала голоса.
Мы целовались неумело
У шелестящего овса.
.
Не оторваться друг от друга! –
Пусть ливень рушится стеной.
И всё, что деялось в округе –
С тобою было и со мной:
.
Как в первый раз,
В одно сливались
С землёй счастливой небеса, –
Когда с тобой мы целовались
У шелестящего овса!
.
***
.
А там, где ты со мною шла
С такой весёлою размашкой –
Там вся дорога заросла
И васильками, и ромашкой.
.
Она кипит передо мной,
Под ветром с шелестом и пеньем,
Сверкая синей глубиной,
Струится речкой белопенной...
.
Нет, ты не будешь рвать букет,
На лепестках гадать не будешь.
Что было
И чего уж нет –
И так до смерти не забудешь.
.
***
.
А ты, красивая такая,
Струилась телом и влекла.
Желаньям нашим потакая,
Нас луговая скрыла мгла.
.
Мы утолили нашу жажду
Так неожиданно и всласть.
Но это было лишь однажды.
Та ночь, как сон, оборвалась.
.
А жизнь чем дальше, тем короче.
Но ты во мне, со мной, светла.
«Вся жизнь –
одна ли, две ли ночи?»
Но эта ночь у нас была.
.
***
.
Памяти Николая Бурашникова
.
Убитый вечером осенним,
Ты был из хора тех певцов,
Кто край любил свой,
Как Есенин,
И неприкаян, как Рубцов.
И перехватывала горло
Не водка – боль родной земли.
И ни деревня, и ни город
Тебя приветить не смогли...
Тебе размашистая смелость
Дана природою была.
Вот жаль,
Что песня не допелась,
Едва лишь голос обрела.
