Очень логичная потеря: как «мягкая сила» не помогла бы России удержать Украину

Алексей ПОПОВ 01 апреля 2016 16

Годовщины «Русской весны» и победы Евромайдана дополнительно актуализируют и без того актуальный русский вопрос: как могло случиться так, что Россия потеряла Украину?

Традиционная логика сводится к тому, что, дескать, Москва не предложила внятного совместного проекта развития, альтернативного Евросоюзу, а главное, вела работу с руководством Украины, а не с ее народом. То есть российская власть и аффилированные с ней корпорации думали лишь о доходах, тогда как Запад, раздавая гранты, занимался формированием гражданского общества в нужном ему направлении. В результате, дескать, украинское общество, особенно молодежь, не имеет информации о русском мире.

И многим думается: будь Кремль и поумнее, и пощедрее, проблема была бы быстро и благополучно решена. Ведь речь же идет о стране с близким нам народом, где половина населения предпочитает говорить по-русски. То есть задача кажется куда проще, чем была у американцев и их союзников в арабском мире, когда они хотели привить ему демократические ценности, вдохновили народы на смену власти, а в итоге получили ИГИЛ и, в лучшем случае, братьев-мусульман.

Но в грантах и прочей работе с обществом нельзя видеть архимедов рычаг. Разумеется, если бы Россия делала все, о чем сказано выше, ситуация было бы несколько лучше. Но все равно она не была бы принципиально, качественно иной. Ибо сохранение Украины в русском мире и демократизация арабского мира по европейским лекалам – это явления одного порядка по своей сложности.

Кстати, Россия давно предложила совместный проект развития. Речь идет о нынешнем Евразийском союзе, стартовавшем еще 12 лет назад как Единое экономическое пространство. Впрочем, экономический союз в рамках СНГ был традиционным проектом Москвы все время после распада СССР. Да, эти идеи и их воплощение можно критиковать за отсутствие идеологизации. Но, по мне, деидеологизация — это только плюс. И в любом случае, главная проблема не в наличии или отсутствии у проекта постсоветской интеграции идеологической составляющей.

Ведь что такое – эта интеграция? Это – интеграция вокруг России. Да, к России до 2014 года подавляющее большинство украинских граждан относились положительно, и не только к стране, но и к ее руководителям. Но при этом украинцы видели и реалии этого государства. А благодаря прозрачным границам, наличию в России родственников и друзей — видели хорошо. В итоге доминирующее мнение сводилось к тому, что Россия — это страна, где люди живут несколько лучше, но с немалым числом проблем. В общем, далеко не так, как по расхожим украинским представлениям живут люди в Германии и Франции, чьи реалии известны куда меньше.

***

Любой проект интеграции с Россией – независимо от того, будь в нем идеология или нет – не мог выглядеть залогом чуда. А интеграция с ЕС – выглядела, поскольку жизнь немцев или англичан кажется украинцам чудом.

Да, евроинтеграционная пропаганда накануне Майдана зачастую приобретала гротескные формы. Так, легко найти в интернете ролик, где тогдашний лидер крупнейшей оппозиционной фракции Арсений Яценюк вручает ребенку в киевском метрополитене красочную листовку с описанием преимуществ ассоциации с ЕС. Что именно в ней было написано, из ролика не разобрать. Но в самой распространенной из таких листовок говорилось, что после ассоциации вина и крепкий алкоголь подешевеют на 5%.

Тем не менее, не приходилось видеть, чтобы кто-либо из украинских политиков или штатных грантоедов говорил детям: «Подпишем ассоциацию, будете пить дешевый виски». Однако ожидания от ассоциации многократно превосходили пропаганду. Например, в селе Артёмовка на Харьковщине (название изменено) думали, что с заключением ассоциации пенсию будут давать в евро, а дороги сразу заасфальтируют. И думаю, это вполне типичное представление.

Да, судя по соцопросам, число приверженцев вступления в Таможенный союз было на момент Евромайдана примерно таким же, как и сторонников ассоциации с ЕС. Но ведь активных энергичных действий можно было ожидать, в первую очередь, от тех, кто ждал близкого чуда, а не от тех, кто рассчитывал на прагматичную выгоду от Таможенного союза (тем более, что фигура Януковича не вдохновляла и этот лагерь).

Так что может надо было не русский мир пропагандировать, а европейскую реальность в виде, например, документального фильма Илиана Метева «Последняя скорая в Софии»? Название говорит само за себя. Но думаю, что если бы широкому зрителю и стал своевременно доступен этот фильм, то ничего существенно не изменилось бы. Он в своей массе всё равно верил бы, что европейская Украина будет жить не как Болгария, а как Германия, по крайней мере, хотя бы как ее восточные земли. И больше всего в это верил именно интеллектуальный класс.

Ибо эта вера возникла на фоне другого более существенного феномена, который объясняет, почему Украина оказалась именно такой, как сейчас. Ведь что означала независимость Украины в 1991-м? Ее отделение от исторической России. При этом затруднительно было говорить и о многовековом сотрудничестве Украины и России. Ибо слова о сотрудничестве правомерны только в отношении двух субъектов. Но субъектом, хотя и с ограниченными полномочиями, Украина была только в составе СССР. Тогда благодаря её квазигосударственности в виде УССР, не только завершилось создание украинской нации, но и была впервые проведена граница, пусть внутрисоюзно-административная, между Украиной и Россией. А если мы отбрасываем советский опыт с перестроечным отрицанием этого периода истории, то оказывается, что сотрудничество надо начинать с чистого листа, и любые идеи по интеграции постсоветского пространства вызывают подозрения, что речь идет о возрождении СССР.

А для чего, разрушая СССР, Украина становилась независимой? У ее русскоязычной интеллигенции и у будущего также русскоязычного «креативного класса» не было никакой многолетней мечты о независимом государстве (как у галичан и многих киевлян), никаких особых пристрастий к Шевченко, Лесе Украинке и прочей украинской классике и современной культуре (ее могли любить, но она не занимала в уме и душе такого места, как культура русская), тем более не было желания читать Донцова и Бандеру. Независимость виделась лишь как самый практичный способ покончить с железным занавесом, войти в «цивилизованный мир», «мировое сообщество».

Поэтому в любой интеграции с Россией легко было увидеть препятствие к интеграции с этим миром. Тогда как образованное русскоязычное общество – независимо от отношения отдельных его представителей к Шевченко или вышиванкам – было в своей массе убеждено в разумности и полезности мироустройства, возникшего после распада СССР.

«Обозначился единственный полюс мира – США. Сторонники многополюсного мира, из числа самых сильных стран, ущемлённые в своем лидерстве и лишённые шансов занять первое место, лицемерно ссылаются на ограничения в соревновании, что вредит прогрессу. Однако, возражения не основательны. В стае борьба за повышение статуса, как стимул напряжения и тренировки, органически присуща всем особям. Если даже первое место (пока!) не достижимо, то «средним и слабым» выгоден порядок и устойчивость, которые поддерживает вожак …. Надежда на однополюсный мир — проще принимать решения, когда есть авторитетный арбитр. К тому же владеющий «большой дубинкой»».

Это написал на склоне лет выдающийся хирург, киевлянин и русский по национальности Николай Амосов в работе «Моё мировоззрение». Ему не приходила в голову мысль о том, что авторитетный арбитр будет думать, прежде всего, о благе своей страны, а не о благе стаи, то бишь человечества. А ведь все это написано по следам применения большой дубинки, после войны в Югославии, которую устроил Североатлантический Альянс. Впрочем, о НАТО в этой работе тоже прямо сказано: «Совет Безопасности (и НАТО) останавливают военные конфликты».

Разве не идентично это мировоззрение взглядам украинских грантополучателей? По-моему, идентично. Но смешно предполагать, что именно они (будучи тогда гораздо незначительнее и малозаметнее) убедили Амосова. Он, как и многие интеллектуальные гуру тех времен, был убежден, что дошел до всего этого своим умом. И это мировоззрение возникло у него и его единомышленников не в 1999 году, а лет на 10-15 раньше.

***

Суть этого взгляда на мир – в полном согласии с гегемонией американско-европейской (или европейско-американской, ибо американцы по своему происхождению – те же европейцы) цивилизации. Имею в виду гегемонию в том смысле, в котором понимал это слово Грамши. Не просто как превосходство в экономическом развитии, позволяющее странам этой цивилизации реализовывать свои интересы, а прежде всего как дополнительную власть, возникающую благодаря тому, что интересы этих государств воспринимаются как общечеловеческие, как воплощающие идею «прогресса».

Потому-то не было никаких заметных проявлений недовольства в основном сегменте интеллигенции Украины по поводу войн, которые эта цивилизация устроила в последние два с лишним десятилетия в Ираке, Югославии, Ливии и других местах земного шара.

О том, как влияла эта гегемония на людей, не просто принадлежащих к русской культуре, но и в значительной степени русофильских, могу судить по примеру профессора-филолога Ф. Он, как и я, многократно публиковался в довоенное время в киевском еженедельнике «2000», а известность получил гораздо раньше, благодаря подготовке к изданию в «Литературных памятниках» многих выдающихся произведений русской литературы ХIХ века.

Так, профессор резко критически относился к правлению Ющенко, к государственному поощрению национализма. В 2009 году Ф. высказывалась и за союз с Россией как за единственный вектор политики, и за немедленное признание независимости Абхазии и Южной Осетии. А с приходом к власти Януковича он энергично поддержал министра образования и науки Дмитрия Табачника, вернувшего русскому языку ряд утерянных им позиций. Но когда в 2010-м Украина, несмотря на недовольство Китая, приняла участие в церемонии награждения диссидента Лю Сяобо Нобелевской премией мира, профессор тут же осудил тех, кто критиковал Киев за пренебрежение мнением Пекина. Ведь, по его словам, эту церемонию проигнорировали «сплошь монархические и авторитарные афроазиатские и латиноамериканские режимы. Мне было бы стыдно, если бы моя родина оказалась в такой компании». И тут же — пространные цитаты из академика Сахарова и прочих диссидентов.

И профессору Ф. не приходило в голову, что писать такие статьи и защищать Табачника – означает растягиваться в немыслимом шпагате. Ведь пресса «демократических государств» уже полгода как травила столь любимого им политика. Приведу лишь одни заголовки: «Министр-буян сеет раздор» (немецкий «Шпигель»), «Возвращение коммунистических динозавров» (швейцарская «Ле Тан»).

Логично было бы подумать, что «демократическим государствам» как раз был нужен столь отвратительный профессору украинский национализм. Но ведь они не говорили прямо ничего подобного. И если в литературе Ф. хорошо видел подтекст, то в политике ему доступен был лишь откровенный дискурс. И вбирая этот дискурс, он находил актуальными такие вещи, о которых вряд ли бы задумался в иных обстоятельствах. Году в 2013-м он опубликовал статью в защиту «гей-парадов». И это очень логично. Ведь, по тому же Амосову, один из плюсов глобализации в том, что «идёт распространение по всему миру новостей, поп- музыки, голливудских фильмов, мод одежды, манеры поведения, английского языка, стандартов образования…». А ведь гей-парады, каминг-ауты – и т.п. – это как раз и есть манеры поведения.

Правда, скоро в стране начались события актуальнее гей-прайдов в Киеве. А когда это произошло, мне не приходилось встречать статьи профессора Ф. в поддержку Евромайдана и военного решения проблемы Донбасса, с осуждением сепаратистов и российского государства. Думаю, таких статей и вовсе не было.

И все же на этом примере видно: максимум, на что могло подвигнуть таких людей до войны сочетание любви к русской культуре и к «демократическим странам» – это раздвоение личности. Ну разве не раздвоение: в одной статье скрупулезно перечислять «сплошь монархические и авторитарные афроазиатские и латиноамериканские режимы», упоминая в этом ряду Россию, и переживать, чтобы Украина не оказалась в «подобной компании»; а с другой – выступать за присоединение к Евразийскому союзу, то есть к «подобной компании».

А ведь упомянутый профессор Ф. в своей нецельности не типичен. Большинство интеллигентов воспринимали американско-европейскую гегемонию, как общечеловеческие ценности и прогресс без подобного раздвоения. Правда, их прежде мог раздражать примитивный национализм как проявление провинциальности, тогда как к России они ничего негативного не испытывали. По крайней мере, пока она казалась страной, идущей по «пути реформ», «пути цивилизации», что подчеркивалось как ее вступлением в «Большую восьмерку», так и не слишком острой критикой в ее адрес со стороны Европы и США. Думаю, они не возражали бы и против близости между Украиной и Россией, но если б эта была близость в фукуямовском конце истории, как двух территорий с окраины «общечеловечества», которые вместе вписываются в «цивилизацию»: «общее пространство мод и голливудских фильмов». Но не как близость двух субъектов, претендующих хоть на какую-то отдельность от этой цивилизации в виде хоть «Русского мира», хоть Таможенного союза. Ибо в российском суверенитете для них не было никакой самоценности.

И отношение этой части интеллигенции к России ухудшалось по мере того, как Москва все больше проводила самостоятельную политику, и все больше ее критиковал «цивилизованный мир». Не испытывая раздвоения, подобного профессору Ф., они чутко улавливали все сигналы, идущие оттуда. И потому со времени Майдана легко сели в одну лодку с радикалами, ибо с радикалами их роднило главное: готовность делить граждан на украинцев-европейцев, с одной стороны, и совков-ватников, с другой. К тому же радикалы были единственной силой, способной разделаться с «колорадами», а значит, сохранить для интеллигентов и креативного класса цивилизационную перспективу, которая оказывалась куда важнее, чем свастики на знаменах. В конце концов, под европейским контролем эти свастики должны трансформироваться в миролюбивые правозащитные руны, подобно тому, как итальянские неофашисты в реформированном виде стали партией, вошедшей в кабинет Берлускони.

То, что дело в европейском мифе, а не в бандеровских идеях, хорошо показывает судьба Костя Бондаренко. Сейчас это один из очень немногих украинских политологов, выступающих за реальный диалог с Донбассом. А ведь он и участник студенческого антисоветского движения, и автор многих работ по истории Организации украинских националистов. Это отнюдь не апология бандеровцев, но думаю, его книги и статьи на эту тему шокировали бы многих в России, по крайней мере, тех, кто привык видеть историю в черно-белом цвете. И Бондаренко от них не отрекался. Почему же он сейчас такой? Для меня ключ к ответу в его статье 2001-го «Возвращение Рэмбо». Там Бондаренко выступил против американского вторжения в Афганистан. Нет, он совсем не антизападник. Он просто не принадлежит к тем, кто свято верует, что Запад прав всегда и во всем.

Но амосовы бы подобного не написали, а такие, как Кость Бондаренко, не типичны. Как не типичен и профессор Ф., и те интеллектуалы, которые занимали последовательно пророссийскую позицию. И если бы Россия до Майдана давала бы гранты и проводила иную работу с гражданским обществом, то это всё равно принципиально не повлияло бы на взгляды русскоязычного интеллектуального класса Украины. А без изменений во взглядах этого класса вряд ли можно было бы эффективно ретранслировать необходимые идеи в широкие массы.

Да, можно говорить, что вера этого класса в цивилизацию и прогресс – это не то же самое, что вера египтянина или ливийца в истины Корана. Но ведь и там, и там, мы имеем дело с мировоззрением, а то, что в одном случае оно религиозное, а в другом – светское, вторично по сравнению со схожестью этих мировоззрений в их твердости.

Пресловутые грантополучатели – это отнюдь не люди изначально аморфных взглядов, которым затем уже придали нужную форму их американско-европейские учителя. Это, как правило, личности с уже сформировавшимися идеями, которых просто подучили различным способам дошлифовки мировоззрения интеллектуалов, отшлифованного еще во времена культа сахаровых и амосовых. Но сами сформировать мировоззрение миллионов они не смогли бы.

Кстати, говоря о грантоедах и «мягкой силе» вообще, зачастую забывают, что граждане Украины смотрели российские фильмы или сериалы заметно больше западных, российское телевидение было им в массе доступно до весны 2014-го (причем в последние полтора десятилетия с распространением кабельного ТВ оно было куда доступней, чем во второй половине 1990-х). О литературе я вообще не говорю. Как же после этого думать, что народ Украины не знал о русском мире, если повседневно сталкивался с этой «мягкой силой».

Захар Прилепин на днях написал о «непобедимом спецназе русской литературы». Образ, на мой взгляд, неудачный, хотя писатель удачно иллюстрирует его стихотворением Языкова «К ненашим». Но если Языков – спецназ, то, например, поболе читаемый Пастернак кем будет? А, по моим впечатлениям, среди любителей этого поэта гораздо больше доля тех, кто оправдывает войну в Донбассе, чем среди тех, кто этого автора не знает. И думаю сами по себе и стихи, и «Доктор Живаго» здесь не при чем, и не надо их автора посмертно записывать в добровольческие батальоны «Азов» или «Айдар». Просто Пастернак – это не только писатель. Это одна из составляющих мифа о России как о государстве, уничтожающем все лучшее, что в нем есть, в отличие от Европы. Да и Пушкин, и Лермонтов были в советское время частью этого интеллигентского мифа, направленного тогда на разрушение России в форме СССР.

Этот миф воспроизводится и массой современных русских писателей и прочих деятелей «мягкой силы», которых, конечно, читали и смотрели на Украине все эти годы. Но значит ли это, что Россия для правильного знакомства украинских жителей с русским миром должна была, начиная с 1990-х, отсекать каналы поступления на Украину акуниных и улицких, райхельгаузов и войновичей и прочих их единомышленников, творящих в России?

Я не слышал, чтобы кому-то такая идея приходила в голову. Но в любом случае она никогда не была бы осуществима. И хорошо, что не осуществима. Но, может, стоит подумать, что не только отсутствие грантов украинским русофилам, но и присутствие в русской культуре такого цивилизационного пласта привели к произошедшему на Украине. Ведь эта часть русской культуры объективно помогала русскоязычным интеллектуалам превращаться в граждан «мирового сообщества» с украинским паспортом, который служит куда лучшим пропуском в это сообщество, чем паспорт российский.

Хотя, может, я и преувеличиваю роль так называемой «мягкой силы». Ведь эти слова вызывают у меня в памяти записанный «Гардиан» в 2002 рассказ одного из исламистов, который с восторгом смотрел по спутниковому телевидению матчи английской премьер-лиги, прежде всего с участием Майкла Оуэна. Ну а на следующее утро после такого отдыха вновь приступал к теоретическим и практическим занятиям по подготовке терактов против соотечественников Оуэна.

Как не мешала «мягкая сила» английского футбола замыслам этого исламиста, так и русская культура не мешает украинским общечеловекам и европейцам. Они собирают деньги на «Азовы» и «Айдары», точно так же, как они сами или их родители собирали подписи в поддержку академика Сахарова. Повторяя про себя любимые строки на русском языке. Например, «возьмемся за руки, друзья… раздавите гадину».