17 октября 2016 54
Из цикла «Созвездие Корабля»
Александр ЧЕРЕВЧЕНКО
Туман
.
Туман... Он давит грудь и виснет на плечах.
Черты родных людей он делает чужими.
И облик берегов в локаторных лучах –
как облик мертвецов, которых знал живыми.
Гость давнишних веков или иных миров?
Немыслимы его всеядность и упрямство.
Глотает все подряд: лучи прожекторов,
и вопли ревунов, и время, и пространство.
Но эта нищета нам вовсе ни к чему,
но роскошь эта нам, увы, не по карману.
Мы можем, мы должны привыкнуть ко всему –
к разлукам и штормам, но только не к туману.
.
Когда в родном порту ты станешь пить до дна
за клятвы без измен, за верность без обмана/
подумай, кто налил тебе стакан вина.
А вдруг перед тобой стоит стакан тумана?
.
Дикобразы
.
Капитану сейнера «Панютино»
Николаю КОВАЛЕНКО
.
Нам вначале крепко не везло.
Потому однажды в воскресенье
экипаж постригся наголо
в знак протеста против невезенья.
Капитан кипел, впадая в раж,
насмехался, заверял, божился.
Наголо постригся экипаж –
бороды сбривать не согласился.
.
«Мы уже и так идем ко дну!
Нас не любят девушки плавбазы!
Это мы, побритые «под нуль»
получили кличку «дикобразы»!
Были кудри – волнам до плеч,
без следа ушли на дно морское.
Так должны хоть как-нибудь сберечь
мы свое достоинство мужское!..»
.
Капитан, однако, не соврал.
Хоть все это стоило нам крови,
мы с тех пор не подрывали трал
и ни разу не были в пролове.
Серые от рыбьей чешуи,
в робах пересоленных и рваных,
лица нетипичные свои
вряд ли мы увидим на экранах.
Что ж, путина это не круиз
и не яхта – промысловый сейнер,
и недаром все мы поклялись,
что придем с победою на Север.
.
Только жаль, что девки засмеют
нас, наверно, и в тайге, и в тундре,
потому что медленно растут
наши замечательные кудри!..
.
Охотоморский снегопад
.
Все снег да снег. Просвета нет
ни на день, ни на час.
Уже неделю этот бред
изматывает нас.
Снег, поглощаемый волной,
нашедший в ней ночлег, –
солоноватый, неземной,
охотоморский снег.
.
Его проклятье – океан.
Бродяга и изгой,
он превращается в туман
над пляшущей шугой.
Клубясь, уходит в небеса,
чтобы в который раз
метелью через полчаса
обрушиться на нас.
.
Не ляжет он в глуши лесной
или в тиши аллей.
Не станет ни твоей лыжней
и ни слезой твоей.
Да, там спешит к тебе другой,
как радостная весть, –
полудомашний, городской,
прирученный... А здесь...
.
Мне кажется, что мы плывем
не  просто сотни миль,
а проглотила нас живьем
космическая пыль.
Меж черных дыр спасенья нет,
как нет в ночи огня...
Уже неделю этот бред
преследует меня.
Не спи, подумай обо мне,
когда заснет Земля,
и ты увидишь в вышине
созвездье Корабля.
.
***
.
«Собачью» вахту – черную, с ноля –
не каждому доверят рулевому,
и льстит доверье сердцу молодому,
оно в согласье с сердцем корабля,
а все-таки печалится по дому!
.
Четвертый штурман юн и толстогуб.
Но, подражая грозному старпому,
он в разговорах холоден, как труп,
в распоряженьях нарочито груб,
а все-таки печалится по дому!
.
Он видит, как нахмурился старпом.
Но ведомо ли сердцу молодому,
что, всматриваясь в льдины за бортом,
табачный дым глотая мудрым ртом,
он, как и все, печалится по дому?
.
А что же остается мне, ответь,
коль даже облака
летят вдогонку грому
в глаза родным озерам посмотреть,
осыпаться дождем и умереть,
они ли не печалятся по дому?
.
И эта чайка над охотским льдом,
взмывающая по  ветру крутому,
разводье отыскавшая с трудом, –
она не знает, что такое дом,
а все-таки печалится по дому!
.
И я бы не писал веселых строк
и вспоминал тебя бы по-иному,
когда бы хоть на миг, помилуй бог,
вдруг позабыл моей души исток
и смог бы не печалиться по дому.
.
***
.
От заячьей любви твоей,
от хуторских твоих амбиций
туманом северных морей
пытался я отгородиться.
.
Здесь на исходе октября
со льдами в гибельном соседстве
я вымораживал тебя
дыханьем полюса из сердца.
.
В сиянье скоротечных зорь
и злыми долгими ночами
я вышибал тебя, как хворь,
из памяти моей – штормами.
.
Мечтал, чтоб хоть одна из вьюг
твой след в душе запорошила.
Об этом ты сама просила.
Тебе не холодно, мой друг?
.
Покер во льдах
.
Воздух в каюте
прокурен, тяжел, неподвижен.
С курской махрой
не справляется польский кондишн.
В тесной каюте,
как в тропиках Африки, жарко.
Шутки иссякли,
последняя выпита чарка.
А за бортом
на огромном соленом просторе
сковано льдом
и пустынно Охотское море.
Вмерзшая в лет –
не хватило ледового класса –
ждет ледокол
неподвижная наша плавбаза.
Остановились
глаза у врача судового.
Остановились
часы на руке рулевого.
С картой «на ты»,
переполненный юным задором,
вновь он «болты»
незадачливым пишет партнерам.
Время течет
в океане не так, как на суше.
Близок расчет,
приготовьте, товарищи, уши.
Доктор, не трусь!
Ах, поэт,
не задерживай, что ж ты?
Покер на туз.
Время вышло. Финита. Итожьте.
Я не волнуюсь
и молча  готовлюсь к расправе
так же, как в юности
к шумной готовился славе.
Ждал, примеряя
таланта стальные доспехи,
не унывая
и не сомневаясь в успехе.
Тщетны  труды –
не хватило ледового класса.
Врезался в льды,
как веселая наша плавбаза.
Мертвый простор одиночество,
тускло и голо
и до сих пор, до сих пор
не видать ледокола...
Медленно пьет
рулевой опресненную воду,
молча берет
и слегка разминает колоду.
Роль палача
рулевому не кажется тяжкой,
хлещет сплеча,
исполняет, рисуясь, с оттяжкой.
– Это тебе
для начала, как лучшему другу!
Это тебе
за разруху в душе и разлуку!
Это покуда слегка –
за буфетчицу Свету,
чтобы, паскуда,
не строила глазки поэту!
Это, браток,
чтобы впредь не писал ты хреновин!
Словом, за все,
в чем виновен ты и не виновен...
В тесной каюте,
как дети, хохочут мужчины,
а за бортом
громоздятся зеленые льдины,
а за кормой
только чаек в ночи причитанья.
Берег родной
навсегда потерял очертанья.
Что приключилось
с твоею душой и моею,
я, как ни силюсь,
пока что сказать не умею.
Не по плечу
мне сегодня такая забота.
Молча плачу по счетам
и сбиваюсь со счета.
Это тебе
в благодарность, как лучшей подруге!
Это тебе
за бессонницу в замкнутом круге,
стиснувшем ночь,
за рассвет в золотом ожерелье!
Это за дочь,
что похожа на нас, к сожаленью!
Это в ответ
на обиды твои и упреки!
Это за бред,
что к рассвету настиг мои строки!
Это за сон мой,
куда ты вошла вероломно!..
Словом, за все,
в чем, конечно же, ты не виновна.
.
Морю
.
И видел я твое святое небо,
и слышал шум знамен твоих и крыл.
В твоих походах пассажиром не был
и экскурсантом – у твоих могил.
.
И твой простор в работах мной измерен,
и навсегда – в любом счастливом дне –
я счастлив тем, что был тебе я верен,
хотя земля была милее мне.
.
Благодарю тебя за непокой,
за то, что ошибок не прощало.
За бескорыстье каждого причала,
которому обязан я землей.
Туман
.
Туман... Он давит грудь и виснет на плечах.
Черты родных людей он делает чужими.
И облик берегов в локаторных лучах –
как облик мертвецов, которых знал живыми.
Гость давнишних веков или иных миров?
Немыслимы его всеядность и упрямство.
Глотает все подряд: лучи прожекторов,
и вопли ревунов, и время, и пространство.
Но эта нищета нам вовсе ни к чему,
но роскошь эта нам, увы, не по карману.
Мы можем, мы должны привыкнуть ко всему –
к разлукам и штормам, но только не к туману.
.
Когда в родном порту ты станешь пить до дна
за клятвы без измен, за верность без обмана/
подумай, кто налил тебе стакан вина.
А вдруг перед тобой стоит стакан тумана?
.
Дикобразы
.
Капитану сейнера «Панютино»
Николаю КОВАЛЕНКО
.
Нам вначале крепко не везло.
Потому однажды в воскресенье
экипаж постригся наголо
в знак протеста против невезенья.
Капитан кипел, впадая в раж,
насмехался, заверял, божился.
Наголо постригся экипаж –
бороды сбривать не согласился.
.
«Мы уже и так идем ко дну!
Нас не любят девушки плавбазы!
Это мы, побритые «под нуль»
получили кличку «дикобразы»!
Были кудри – волнам до плеч,
без следа ушли на дно морское.
Так должны хоть как-нибудь сберечь
мы свое достоинство мужское!..»
.
Капитан, однако, не соврал.
Хоть все это стоило нам крови,
мы с тех пор не подрывали трал
и ни разу не были в пролове.
Серые от рыбьей чешуи,
в робах пересоленных и рваных,
лица нетипичные свои
вряд ли мы увидим на экранах.
Что ж, путина это не круиз
и не яхта – промысловый сейнер,
и недаром все мы поклялись,
что придем с победою на Север.
.
Только жаль, что девки засмеют
нас, наверно, и в тайге, и в тундре,
потому что медленно растут
наши замечательные кудри!..
.
Охотоморский снегопад
.
Все снег да снег. Просвета нет
ни на день, ни на час.
Уже неделю этот бред
изматывает нас.
Снег, поглощаемый волной,
нашедший в ней ночлег, –
солоноватый, неземной,
охотоморский снег.
.
Его проклятье – океан.
Бродяга и изгой,
он превращается в туман
над пляшущей шугой.
Клубясь, уходит в небеса,
чтобы в который раз
метелью через полчаса
обрушиться на нас.
.
Не ляжет он в глуши лесной
или в тиши аллей.
Не станет ни твоей лыжней
и ни слезой твоей.
Да, там спешит к тебе другой,
как радостная весть, –
полудомашний, городской,
прирученный... А здесь...
.
Мне кажется, что мы плывем
не  просто сотни миль,
а проглотила нас живьем
космическая пыль.
Меж черных дыр спасенья нет,
как нет в ночи огня...
Уже неделю этот бред
преследует меня.
Не спи, подумай обо мне,
когда заснет Земля,
и ты увидишь в вышине
созвездье Корабля.
.
***
.
«Собачью» вахту – черную, с ноля –
не каждому доверят рулевому,
и льстит доверье сердцу молодому,
оно в согласье с сердцем корабля,
а все-таки печалится по дому!
.
Четвертый штурман юн и толстогуб.
Но, подражая грозному старпому,
он в разговорах холоден, как труп,
в распоряженьях нарочито груб,
а все-таки печалится по дому!
.
Он видит, как нахмурился старпом.
Но ведомо ли сердцу молодому,
что, всматриваясь в льдины за бортом,
табачный дым глотая мудрым ртом,
он, как и все, печалится по дому?
.
А что же остается мне, ответь,
коль даже облака
летят вдогонку грому
в глаза родным озерам посмотреть,
осыпаться дождем и умереть,
они ли не печалятся по дому?
.
И эта чайка над охотским льдом,
взмывающая по  ветру крутому,
разводье отыскавшая с трудом, –
она не знает, что такое дом,
а все-таки печалится по дому!
.
И я бы не писал веселых строк
и вспоминал тебя бы по-иному,
когда бы хоть на миг, помилуй бог,
вдруг позабыл моей души исток
и смог бы не печалиться по дому.
.
***
.
От заячьей любви твоей,
от хуторских твоих амбиций
туманом северных морей
пытался я отгородиться.
.
Здесь на исходе октября
со льдами в гибельном соседстве
я вымораживал тебя
дыханьем полюса из сердца.
.
В сиянье скоротечных зорь
и злыми долгими ночами
я вышибал тебя, как хворь,
из памяти моей – штормами.
.
Мечтал, чтоб хоть одна из вьюг
твой след в душе запорошила.
Об этом ты сама просила.
Тебе не холодно, мой друг?
.
Покер во льдах
.
Воздух в каюте
прокурен, тяжел, неподвижен.
С курской махрой
не справляется польский кондишн.
В тесной каюте,
как в тропиках Африки, жарко.
Шутки иссякли,
последняя выпита чарка.
А за бортом
на огромном соленом просторе
сковано льдом
и пустынно Охотское море.
Вмерзшая в лет –
не хватило ледового класса –
ждет ледокол
неподвижная наша плавбаза.
Остановились
глаза у врача судового.
Остановились
часы на руке рулевого.
С картой «на ты»,
переполненный юным задором,
вновь он «болты»
незадачливым пишет партнерам.
Время течет
в океане не так, как на суше.
Близок расчет,
приготовьте, товарищи, уши.
Доктор, не трусь!
Ах, поэт,
не задерживай, что ж ты?
Покер на туз.
Время вышло. Финита. Итожьте.
Я не волнуюсь
и молча  готовлюсь к расправе
так же, как в юности
к шумной готовился славе.
Ждал, примеряя
таланта стальные доспехи,
не унывая
и не сомневаясь в успехе.
Тщетны  труды –
не хватило ледового класса.
Врезался в льды,
как веселая наша плавбаза.
Мертвый простор одиночество,
тускло и голо
и до сих пор, до сих пор
не видать ледокола...
Медленно пьет
рулевой опресненную воду,
молча берет
и слегка разминает колоду.
Роль палача
рулевому не кажется тяжкой,
хлещет сплеча,
исполняет, рисуясь, с оттяжкой.
– Это тебе
для начала, как лучшему другу!
Это тебе
за разруху в душе и разлуку!
Это покуда слегка –
за буфетчицу Свету,
чтобы, паскуда,
не строила глазки поэту!
Это, браток,
чтобы впредь не писал ты хреновин!
Словом, за все,
в чем виновен ты и не виновен...
.
В тесной каюте,
как дети, хохочут мужчины,
а за бортом
громоздятся зеленые льдины,
а за кормой
только чаек в ночи причитанья.
Берег родной
навсегда потерял очертанья.
Что приключилось
с твоею душой и моею,
я, как ни силюсь,
пока что сказать не умею.
Не по плечу
мне сегодня такая забота.
Молча плачу по счетам
и сбиваюсь со счета.
Это тебе
в благодарность, как лучшей подруге!
Это тебе
за бессонницу в замкнутом круге,
стиснувшем ночь,
за рассвет в золотом ожерелье!
Это за дочь,
что похожа на нас, к сожаленью!
Это в ответ
на обиды твои и упреки!
Это за бред,
что к рассвету настиг мои строки!
Это за сон мой,
куда ты вошла вероломно!..
Словом, за все,
в чем, конечно же, ты не виновна.
.
Морю
.
И видел я твое святое небо,
и слышал шум знамен твоих и крыл.
В твоих походах пассажиром не был
и экскурсантом – у твоих могил.
.
И твой простор в работах мной измерен,
и навсегда – в любом счастливом дне –
я счастлив тем, что был тебе я верен,
хотя земля была милее мне.
.
Благодарю тебя за непокой,
за то, что ошибок не прощало.
За бескорыстье каждого причала,
которому обязан я землей.
Средняя оценка: 2.64545
Проголосовало: 220