Vidi, legi, oblitus

Будь на то моя воля, я бы отрецензировал «Лолотту» в трех словах, на манер Цезаря: vidi, legi, oblitus – увидел, прочитал, забыл. К несчастью, такой расклад исключен по определению.
Однажды попалась мне на глаза матвеевская фраза: «Лена долго педагогила в школе». Вот-вот. Лена педагогила, Анна прозаичит. Или писателит. Прочие определения не годятся.
А.М. уже добрых два десятка лет тщится повторить подвиг барона Мюнхгаузена – тащит себя за волосы из болота женской прозы. Я не такая, я жду трамвая… Ну-ну. Еще в дебютном «Перевале Дятлова» она на живую нитку сшила трагедию погибшей экспедиции с тусклой историей разведенки. Вышло весьма органично – примерно как сосиска в шоколаде или пирожное с аджикой. Второй значимой вехой стало «Завидное чувство Веры Стениной» – гибрид лавбургера с интеллектуальной прозой. Посыл был многообещающий – зависть: Яго, Сальери, Кавалеров… Но обошлось без сальерианского яда в бокале. И даже без кавалеровских инвектив – покупка лифчика и куннилинг для авторессы оказались не в пример важнее.

Воля ваша, не верю я в синергию жанров – понятие межеумочное и оттого ублюдочное. Ибо прав был Вильям наш Шекспир: «Скорее красота стащит порядочность в омут, чем порядочность исправит красоту». Но А.М. – барышня на редкость упрямая. «Лолотта» – очередная попытка и рыбку съесть, и… э-э… ну, вы поняли. Творожный пирог соседствует с Модильяни, трусы в цветочек – с египетской богиней Бастет. C’est charmant, сказали бы парижане. Впрочем, давайте-ка по порядку.
Заголовок обещает читателю «парижские истории» – настоятельно рекомендую не принимать посулы на веру. Рассказы из «Лолотты» с тем же успехом можно назвать колбасными историями – благо, колбаса там упоминается немногим реже Парижа. В основном «Докторская». Что до Парижа, то он у Матвеевой многолик, как бодхисаттва Авалокитешвара: это и деревня в Челябинской области, и одноименный жилой комплекс, и забегаловка с претенциозным названием. Больше скажу: никакой особой роли Париж в большинстве случаев не играет. Замените его на Лондон, Сену на Темзу, Лувр на галерею Тейт, – ничего-то в жизни персонажей не поменяется. Так же будут надевать цветные трусы с белыми брюками. Да отчего же непременно Лондон? Не все ли равно отставному директору завода («Красный директор»), где водку жрать? А художница-огородница («Немолодой и некрасивый») может скучать по оставленной дома брунфельсии на любой широте, вплоть до Монтевидео.
Однако это так себе претензия, слабейшая из возможных. Дальше хуже.
Категорический императив нынешних литераторов средней руки – не быть умнее и талантливее читателя. Никаких вам épater les bourgeois. Консьюмеризм – вот царь и Бог, и воинский начальник. Стивен Кинг как-то раз раскрыл секрет своего успеха: «Я – литературный эквивалент биг-мака с картошкой-фри». Хочешь популярности? – выдавай на-гора словесный фаст-фуд: деликатесы сложны в приготовлении и плохо усваиваются организмом. Как говаривал фольклорный персонаж: «Не поймут-с!» Вот Матвеева и старается быть понятной и понятой. Допускает лишь гомеопатическую дозу культурологии (скорее для приличия, в виде дефиниций), не обременяя публику стилистическими, психологическими или идейными изысками.

Резонно будет начать с последней позиции, поскольку идея делает все то, чем сильна проза – сюжет, композицию, характеры. Года два назад суровая Валерия Жарова аттестовала Матвееву так: «Бессмысленные истории о жизни (читай: ни о чем)». Недавно Сергей Морозов подтвердил: «Настоящих трудностей, серьезных конфликтов в мире Анны Матвеевой не встретишь. Окружающее функционирует в каком-то однотонном нравственно-безразличном регистре». Самое любопытное, что А.М. к ним присоединилась: «Я вообще не всегда понимаю, что в итоге получилось. Я пишу как пишется, а потом мне умные люди объясняют, что я написала. Особенно этим грешат филологи, за что я их нежно люблю. Мое любимое чтение – это студенческие курсовые и дипломные работы. Я столько о себе узнаю нового! Есть очень точные вещи. Филологов учат доставать тот самый скрытый смысл, о котором писатель сам не подозревал, когда писал». Архиверная мысль: кто ищет, тот всегда найдет. И в «Курочке Рябе» можно отыскать трансцендентальную апперцепцию Канта, было бы желание.
А коли желания нет, текст начинает выглядеть довольно-таки убого. «Немолодой и некрасивый»: замужняя русская художница положила глаз на английского скульптора, а потом решила: да ну его на фиг. И?.. «Минус футбол»: журналист забавы ради переоделся в платье и открыл в себе транссексуала. Ну?.. Сих басен какова мораль? Своего апогея авторское безмыслие достигает в повести «Вздохули львы»: 14 718 слов про то, как литредактор глянцевого журнала мается под грузом бытовухи и грезит львами. Помянуты львиноголовая богиня Сехмет aka Бастет, львы евангелиста Марка и святого Иеронима, подобающий знак Зодиака etc. Да, да! А еще львенок и черепаха пели песню. Хемингуэй охотился на львов. Лев Бонифаций ездил к бабушке на каникулы. И при матушке Екатерине прославился Мудищев Лев, красивый генерал-аншеф. Реестр можно продолжать до полной децентрации повествования, пока рахитичная фабула окончательно не издохнет.
Раз уж к слову пришлось: здесь А.М. далеко не одинока. В эпоху кризиса смыслов любое осмысленное высказывание – моветон. Его место давно и прочно заняли вялые нарративы – загляните хоть в аморфного Слаповского, хоть в анемичного Снегирева, хоть в безликого Зайончковского. Лица стерты, краски тусклы. Трагедия выцвела до мещанской драмы, комедия – до ситкома… да речь не о том. Вернемся к нашему предмету.

Избытком психологизма Матвеева никогда не отличалась. Вместо характеров у нее типажи, по слову одного гуманного критика, – «устойчивые представления гуманитария». Красный директор Романов – практически точная копия Абрикосова из райзмановской «Частной жизни». Деревенские бабки – эталон простоты и добросердечия, вроде солженицынской Матрены Григорьевой. И прочие белокурые друзья и рыжие враги. Я поймал себя вот на чем: не помню ни одного из картонных героев «Лолотты» по имени – пришлось сверяться по тексту…
А.М. давно носит аксельбанты хорошего стилиста – знать бы, за какие заслуги. Из всех тропов она освоила лишь сравнения и производит их в промышленных масштабах: «гром едва слышен – как чей-то стихающий гнев», «слезу однажды выпустил – капелька маленькая, как из шприца перед уколом». Матвеевскую стилистическую гармонию легко поверить арифметикой: наречие «как» встречается в «Лолотте» 1 108 раз, подчинительный союз «как будто» – 123. Подчас любовь к сравнениям возносит г-жу авторессу до сюрреалистических высот: «загадочная русская душа всходила над сценой, как Луна» – сильно сказано. Чтоб картина была полной, добавьте из рук вон скверную звукопись: «с сыном», «с сыром», «с сушками», «с ручника», «с Риверой». À l‘œuvre on connaît l‘ouvrier, сказали бы парижане, – по работе и мастера знать.
Вообще, проза такого рода годится для чтения в электричках: все лучше, чем бесцельно пялиться в окно. Прочел, сунул в урну на перроне – да и фиг с ней. Vidi, legi, oblitus.

И еще кое-что вдогонку: в «Лабиринте» «Лолотта» продается с 25-процентной (!) скидкой – 299 рублей вместо 399. Le jeu n'en vaut pas la chandelle, сказали бы парижане, – игра не стоила свеч…