К столетию Революции

Сын

(отрывок из поэмы)

Посвящается Богатову А.М.

1

Прошёл легчайший дождь,
Почти неуловимый,
И радуга воздвигла зыбкий мост.
Трава курится вогловатым дымом,
Чуть розовым от зноя и стрекоз.
И вспыхнувший цветеньем
Куст сирени
Дымится тоже, хоть и не промок.
Над Волгою в неясном отдалении
Пошаливает радостный громок.
И стая голубей над парком кружит,
И падает на землю с виража.
И важно ходят голуби по лужам,
И воду пьют глотками, не спеша.
Они взлетают хлопотливым роем,
Меня крылами не задев едва.
Сегодня на земле всё молодое:
И гром, и дождь, и солнце, и трава.

2

Его весна назад тому столетье
Была такой же юной как сейчас.
И соловьи трубили о победе
Любви к всему, что окружает нас.
Клубился мёд сиреневых туманов.
Стучали ветви клёнов по окну.
Входил, волнуясь, молодой Ульянов
В открытую ветрам свою весну.

Семнадцать лет!
Судьба на ярком взлёте,
И в сердце ощущение крыла.
На грозовом российском небосводе
Его звезда высокая взошла.
Пускай она, неведомая миру,
Лишь для него горит в кромешной мгле,
Он ощущает радостную силу
В себе самом и молодой земле.
Ещё чуть-чуть, и будет брошен жребий,
Что мир расколет через тридцать лет.

За вешней Волгой, отражаясь в небе,
Вставал, играя, радужный рассвет.
Открыли церковь. Нищие старухи
На папертях с протянутой рукой.
Симбирск чадил угаром летних кухонь,
И терпко пахло молодой травой.
Прогрохотал исправник на пролётке,
Как будто идол, деревянно прям.
Прошёл, дырявой хлюпая подмёткой,
В кабак родства не помнящий Иван.
Швейцары двери драили присутствий,
Зевал судья, читая приговор,
И заводил с клиенткой об искусстве
Галантный парикмахер разговор.

Симбирск вставал, весь в колокольных звонах,
Весь благолепный, истовый как встарь.
Он был одной из многих ножек трона,
На коем восседал российский царь.
Царь был для всех – и божий гром и милость,
Паря над миллионами голов.
И паутины власти все сходились
В когтях бездушных гербовых орлов.
Сословия, чины… Кругом ранжиры,
Указы циркуляры, рапорта.
Битком набита каторга Сибири.
Разлома обозначилась черта.
Народовольцы – молодость и совесть,
Чья вера лишь один прицельный взрыв.
Не понаслышке знал он эту повесть,
А сердцем и умом  переварив.

Саднила память, горечью распята.
Рыданья мамы и сестёр испуг.
Ульянов помнил день ареста брата,
И сквозняковый холодок вокруг.
Косился лавочник, отвешивая сахар,
Судачили соседи шепотком.
На тротуаре взвизгивала плаха
Под полицейским жёстким сапогом.
У дома день и ночь в засаде сыщик
Сидел – как бы чего не просмотреть.
Ульянов знал: неумолимо рыщет,
Круги сужая, возле брата смерть.
Он заточён в пучину каземата
И отказался бить царю челом.

А здесь в Симбирске яблонька крылато
Плескалась под Володиным окном.
Запел скворец, сверкая антрацитно.
Жизнь совершала свой весенний взлёт.
И за Свиягой – с косогора видно –
Работал на полях простой народ.
Скрипели сохи. Надрывая жилы,
Тянули с хрипом баржу бурлаки.
И тощие коровы воду пили,
В трясине увязая, из реки.
Он был не в силах радоваться маю.
Ему судьбы чуть приоткрылась даль.
Его взрослила, душу остужая,
Недетская холодная печаль.

3

Куда пойти?..
С кем поделиться болью?
Мать рядом с Сашей,
Нет в живых отца.
Запруженная арестантской голью
Вскипала гулко улица с конца.
Косил лиловым глазом конь горячий,
Конвойный офицер крутил усы.
Совала бабка каторжным калачик,
Как повелось от века на Руси.
Владимир жадно всматривался в лица.
Кого не привели сюда пути!
Вот два студента, может, из столицы?
Спросить про Сашу… Но не подойти.
Гонимый люд шёл, спотыкаясь, в гору,
Сквозь толпы обитателей градских.
Хотелось отшатнуться от позора
Своей страны, но он смотрел на них.

4

Над городом
Весны звенело знамя.
С Венца дул лёгкий ветер – ласковей.
Над крышами домов, над куполами
Кружился май на крыльях голубей.
Шумело монастырское кладбище,
Вороньем граем, молодой листвой.
И словно на родное пепелище,
Пришёл Владимир к стеле гробовой.

Тот день вставал в сиянии немилом.
Народ всё шёл и шёл издалека.
Под синим генеральским вицмундиром
Остановилось сердце мужика.
Отец лежал в гробу, прямой, лобастый.
Сторонник дел. Противник болтовни.
Он был педагогических дел мастер,
Учитель и наставник ребятни.
Под шум дождя и всхлипывание вьюги,
Не думая про звание и почёт,
Он объезжал Симбирскую округу
И все деревни знал наперечёт.
Курные избы, рощицы, пригорки.
Серп полумесяца, сияние креста.
Папузы, Курослепки, Домосёрки –
Беспамятные дикие места.
Сквозила бедность русских, инородцев
Из каждого дремучего угла.
За ним вставали школы как колодцы
С живой водою знанья и добра.

– Отец, отец…
Мы – пасынки отчизны,
Твои сыны…
(О, как земля молчит!)
К чему ни прикоснёшься в русской жизни,
Умом иль сердцем – всё кровоточит.
Не оступиться б, что найдёшь, не знаешь.
Ведь на Руси как будто в сказке той:
Пойдёшь налево – совесть потеряешь,
Пойдёшь направо – голова долой.

Вороний грай шумел над тополями,
Земля молчала под родным крестом.
Но знал Владимир, что пойдёт он прямо.
Своим, ещё не тореным путём.
Пройдёт сквозь испытания на ощупь,
В бореньях прозревая, чтоб потом,
В семнадцатом, рванула штурмом площадь,
Всё обрекая на распыл и слом.

Земля молчала, но ударил ветер,
Взыграла в небе света полоса.
Цепляясь за верхушки старых ветел,
Шла на Симбирск весенняя гроза.

1987-2014