«Я не был там…»
«Я не был там…»
Мама
Совсем старушкой мама стала,
Всё реже по дому снуёт.
Она всю жизнь не уставала,
Теперь же что-то устаёт.
Устанет, сядет у окошка,
И вздох её глубок-глубок.
Достанет спицы из лукошка,
И вяжет внученьке носок.
А если кончится вязанье,
Она, перекрестивши рот,
Шалунье внученьке преданье
Старинной старины споёт.
Покормит, вымоет посуду,
Короткий отдых даст рукам,
А на завалинку покуда
Её не тянет к старикам.
Когда совсем уж без заботы,
А жить усталость не даёт,
Она наденет тихо боты
И в магазин гулять идёт.
Вернётся, выложит покупку,
Благодаря за хлеб судьбу,
И, вновь уставши, на минутку
Присядет перебрать крупу.
Совсем старушкой мама стала,
Всё реже по дому снуёт.
Она всю жизнь не уставала —
Теперь усталостью живёт.
Телеграмма
Колки, поля и перелески,
Околица и зерноток,
И конский волос вместо лески,
И гнутый из иглы крючок,
И очень тёплое ночное,
Когда костёр трещит в ночи,
Из кринки молоко хмельное,
На чёрной пахоте — грачи.
Зимою — быстрые салазки,
И запах восковой свечи,
И удивительные сказки
На удивительной печи.
И утро, и сугроб до крыши,
И до колодца первый след,
И класс, где на руки ты дышишь,
И впереди несчётно лет...
И деревянный, с уголками,
Вдруг чемодан... И ты уже,
Забыв махнуть ответно маме,
На чужедальнем рубеже.
И жизнь. Приливы и отливы.
И письма, где приветов рой.
И сладко-горькие зазывы:
«Когда, сыночек, ждать домой?»
А дом другой, а дом кирпичный,
Авто, троллейбус и трамвай...
Когда ж при занятости личной?
«Не знаю, мама, ожидай...»
И телеграмма... Телеграмма!
Теперь хоть бейся и кричи.
Под холмиком навеки — мама.
На чёрной пахоте — грачи.
Сюжет
Сюжет — родился человек...
Всё было просто и непросто.
Родные выпили грамм по сто,
Чтоб в мире прожил он свой век.
А он лежал, ещё не громкий,
В кроватке, сделанной отцом,
И сохли на печи пелёнки,
И мать томилась молоком.
А по селу, что житель новый,
Летела радостная весть:
И ростом он полуметровый,
На мать похож, отцово есть!
А он лежал, ещё не видя,
Ещё не ведая, кто он,
И крёстный, над гармонью сидя,
Пел крёстной про опавший клён.
Отец, механизатор знатный,
Улыбку не спускал с лица.
Он счастлив был, ему, понятно,
Хотелось сына-молодца.
А бабка, старая певунья,
Снохой своею дорожа,
Над внуком доброю колдуньей
Склонилась молча, чуть дыша.
И мнилось ей, простой и русской,
Что это самый первый — Фрол,
Который пал под Старой Руссой,
В другом обличье к ней пришёл.
Я не был там…
В годы Великой Отечественной войны
в детских зонах фашистских
концлагерей малолетних узников всех национальностей систематически подвергали
забору крови для медицинских нужд гитлеровской армии.
Я не был там,
Но жжёт огонь мертвецкий,
Как вспомню маму — голова бела:
Во сне она ругалась по-немецки,
Хоть совершенно русскою была.
Я был пацан, я спрашивал наутро:
«А что такое, мама, русишь …..?»
Её лицо белело, словно пудра,
Но отвечала: «Рано тебе знать!»
И ремешок затягивала ловко
Своих часов мужских — идут верней!
А ремешок скрывал татуировку —
Родимое пятно концлагерей...
Я вырос, изучил язык немецкий,
Узнал слова, что вслух не повторю.
Пусть мамы нет...
В медпункте зоны детской
Я каждой ночью
Кровь её сдаю.
Я не был там,
Но жжёт огонь мертвецкий,
Как вспомню маму — голова бела:
Во сне она ругалась по-немецки,
Хоть совершенно русскою была.
Встреча
Сестра разыскивала брата,
А брат разыскивал сестру...
Он помнил, как огонь встал рядом,
Она — как тишь вдруг на версту.
И что ещё они погодки,
И что ещё их разлучил
Налёт стервячий у слободки
С названьем памятным — Ключи.
А как случилось остальное,
Что разбросало их затем, —
Тому, конечно же, виною
Не чьё-то там коварство злое,
А боль и от ранений темь...
Сестра разыскивала брата,
А брат разыскивал сестру,
Не веря в вечную утрату
На переправе поутру.
Сестра разыскивала брата,
А брат разыскивал сестру:
Две головёшки если рядом,
Тогда не тлеть — гореть костру.
И повезло. Пусть стариками —
Сошлись их стёжки в общий путь.
И первый же вопрос о маме:
«Она была ведь тоже с нами,
О ней не знаешь что-нибудь?..»
И всё. Никто их не обидел.
А слёзы были от того,
Что брат сестры своей не видел,
Она — не слышала его...
Мать солдата
Живёт одна в избушке,
Где городу — черта,
Ещё и не старушка,
Хотя не молода.
В трудах живёт, в терпенье,
Без зла на этот свет,
Детдомовка рожденья
Послевоенных лет.
Жила при всякой власти —
Застой или развал.
Пусть позднее, но счастье
За это Бог ей дал.
Теперь одна, но только
Иначе он не мог, —
Сыночек её Колька
Свой исполняет долг.
Одна она сыночка
Растила, как могла,
А где сыновья «точка» —
Там огненная мгла.
Уж скоро год, как нету,
С ней рядом его нет,
И чокнутой за это
Прозвал её сосед.
«Могла, — шипит он, — шмара,
Когда б умела жить,
Сынка у комиссара
От армии отбить!»
И в спину ей: мол, тризна
Когда? — и в бога-мать...
«Нам с сыном мать — Отчизна», —
Прошепчет лишь на мат.
И копит на посылки,
Скрывая боль тоски:
Конфеты в них для сынки,
Да тёплые носки.
А в письмах просит: «Сынка,
По-честному служи...»
В слезах её косынка,
Да совесть не во лжи.
И шлёт благословенья,
Нас оградя от бед,
Детдомовка рожденья
Послевоенных лет.
Живёт одна в избушке,
Где городу — черта,
Ещё и не старушка,
Хотя не молода.
В истерике не бьётся
У важных у дверей,
И в комитет не рвётся
Солдатских матерей.
