«Душа – гениальная форма спасенья...»
«Душа – гениальная форма спасенья...»
Редакция журнала КАМЕРТОН поздравляет Тамару Краснову-Гусаченко с Юбилеем! От души желаем Вам, дорогая Тамара Ивановна, неиссякаемого вдохновения, творческой радости, весеннего настроения и крепкого здоровья!
Не придавайте пустоте значенья…
Я вас прошу: в угаре увлеченья,
страх отметая, ложь и суету,
не придавать пустой молве – значенья,
не тратить сил души на пустоту.
Живущим всем однажды суждено
вдруг испытать в отчаянии глубоком:
и в смерти, и в страдании – одно
дано быть нам – одним и одиноким.
У каждой жизни даты две лишь есть,
достойные навек застыть в граните:
одна – рожденье, а другая– смерть…
А между ними, радуясь, живите,
День каждый – словно с чистого листа,
не сдерживая слёз и восхищенья!
А, чтобы вас не съела пустота,
не придавайте пустоте – значенья.
Два брата
Я Каин,
я – Каин!
откликнись же, Авель,
пришло моё время,
мой час – моя смерть.
Ищу тебя, Авель,
ведь ты же – не умер!
Не мог, не простив меня,
ты – умереть.
Ведь ты же, брат – Авель,
был – Богом любимый,
безмерно был добрым,
ты можешь – прощать!
Ищу тебя, Авель,
я – Каин, я – Каин,
откликнись в тумане,
нет сил уж – кричать!
И нет мне прощенья,
но ты же – безвинный,
а кто же ещё меня
может простить?
Я – Авель…
я – Авель,
давно уже слышу
твой плач и рыданья,
все крики тоски.
Как тщетно искал ты
в степи – покаянье,
там, где ты убил меня,
тяжки пески…
И ноги и грудь мне
сдавила пустыня…
Простил бы тебя я
в неравной борьбе,
да встать не могу я…
Но, плачу внимая,
и, слышу, и знаю,
как горько тебе!
Как холодно, брат мой,
как невыносимо,
ходить без прощенья
где раньше ты – жил!
Мой кровный, любимый,
где кровь – там отмщенье,
нет доли страшнее,
нет муки сильнее,
но ты же – убил…
Безбожник не знает,
какое страданье –
жить без покаянья…
А я бы – простил.
Я – Авель!
Я – Каин…
Навек неразлучны
в столетиях – рядом
звучат имена:
два кровных,
два брата:
один – убиенный,
другой – непрощённый,
и пропасть меж ними
без края.
Без дна.
Я – Каин…
Я – Авель…
Пасха
Нежностью берёзы просветлели,
Зеленью на синей панораме
Неба – отпечатались, запели,
Заиграли праздничные гаммы
Птицы в рощах, змейками тропинки
Побежали с горок торопливо,
По ручьям узорчатые льдинки
Прячутся под кроны жёлтой ивы…
Золотятся водостоков трубы,
Пенятся, бегут с холмов потоки,
И Двина целует прямо в губы
Сладкие весенние притоки,
Пасха… Дождались её не все мы.
Сторожит кладбища свежий холмик
Чьи то сны, уснувших – не на время,
Спящих – навсегда, об этом помни.
Постигая жизни быстротечность,
Радуйся! А, если, ты – не можешь,
То – зачем и жить, зачем и вечность
Зря своими песнями тревожить?
***
В.В.
Душа – гениальная форма спасенья,
А тело – живейшая форма любви.
Когда родились мы в том давнем апреле,
Где первые травы так звонко росли,
Мы знали, мы знали: нещадно сжигает
Горячая тайна, и нет ей границ,
Но мы никуда не могли, не бежали,
Куда? Бесполезно... Ни глаз, и ни лиц
Мы не различали, ни красок, ни звуков,
И только летели сквозь звёздную высь…
Бессмертием намертво сжатые руки
Вдруг крыльями стали… И мы – унеслись
Туда, где за робкой капелью весенней
Путь вербы пыльцой золотой устилали –
На Пасху! Там Божие чудо Спасенья
Две горьких души у заутрени ждали.
Письмо жене
Не жди меня…
Я знаю, как тебе – одной,
как холодна твоя подушка,
никто не постучит в окно,
боль – твой помощник
и подружка –
неиссякаемая боль,
нет сил, а жить то, всё же,
надо:
детей оставил я – с тобой,
всё, что имел…
Ещё – награду
дадут: посмертную мою
медаль за битву под Варшавой,
когда Победу запоют,
и зацветут сады…
Я знаю,
всё знаю: как тебе – одной,
какая стылость дней большая,
всё – на тебе, моей родной,
я так любил вас,
но – истаял
в чужой земле, среди берёз,
в песках, спелёнутый корнями,
и даже всех на свете слез
не хватит,
чтоб вернулся к вам я
из холода могильной тьмы.
Как я спешил –
домой вернуться,
чтоб дождались меня с войны
с Победой!
Нет меня. Проснуться
мне не дано. И ты – одна.
Детей поднять…
Ведь сил – не стало,
одеть, обуть…
Моя война
закончилась. Твоя – осталась.
А я…
Давно не больно мне,
ушёл в бессмертье.
Говорят,
что всем, погибшим на войне,
писать любимым разрешат.
Ты там не рвись,
и не спеши,
не переделать дел,
послушай
в рассветах – крик моей души:
не бойся,
скоро – станет лучше!
И обо мне ты не реви,
боль не буди…
Как я оставил
вас, без защиты и любви?
Теперь зато –
письмо отправил
по Троице – через сирень,
то не цветов рассвет у мая,
я – море нежности моей
тебе и детям посылаю.
Любящий вас Иван
Не надышаться…
Не наглядеться,
не надышаться!
Как больно сердцу
не рассказать мне.
Что ж оно рвётся,
о чём льёт слёзы?
Да тут – моё всё:
юность, берёзы...
Здесь родилась я,
вон в той деревне,
и эта сказка
в крови, наверно.
Крест на погосте,
могила мамы…
Троицей в гости
еду с цветами.
Дом за горами,
с белым крылечком,
а между нами –
синяя речка.
Небо высоко
меня качает,
омут глубокий,
ох, не мельчает.
Дед мой был строгим:
«Господь с тобою,
бойся лишь Бога,
будь молодою!»
Так и живу: всю
жизнь – молодая,
Бога боюсь и
пою, летаю –
над светлой нивой,
над чистой речкой,
над детством милым…
Летать бы вечно,
найти те дверцы,
в них постучаться,
ах, наглядеться,
да – надышаться!
И снегу нет конца и края…
Всю ночь, до зорьки, падал снег,
поля, леса – фатой укрылись,
и наяву, а не во сне –
я – чудом – в детстве очутилась!
Беспечно буйная сирень
мою деревню накрывала
волною, валом – в майский день
она повсюду бушевала!
Горела в сказочном огне
рассветных сполохов, закатом
плыла, и улыбалась мне
светло, и как то – виновато…
Вся жизнь промчалась предо мной,
и всё смешалось: быль и небыль.
Рябины куст горел свечой
на фоне золота и неба,
пахнуло скошенной травой,
и снова – снег… Какое чудо!
Придёт, как первая любовь,
ты и спрашивай, откуда?
Уйдет сквозь пальцы, как вода,
не одолев проблемных буден,
опять не спрашивай – куда,
ответа все равно не будет.
Но есть любовь, что не уйдёт,
та, что горит и греет сердце –
к родной земле, семье, растёт
как та сирень моя – из детства…
Уходят быстро наши дни,
но сожалеть о них не надо:
есть дети, внуки – вот они
за всё и есть для нас награда.
И пусть простится нам вина,
а мы, конечно, виноваты...
Горит сирень! Вина сильна
пред матерью, отцом и братом,
что не был рядом в смертный час,
что часто с горькой жил с обидой,
что не умел прощать подчас,
что счастья своего не видел...
А счастье рядом: красота –
глянь за окно – земля родная
под снегопадом так чиста,
и снегу нет конца и края…
***
«Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым…»
Сергей Есенин
И жалею.
И зову
И плачу…
Только нет ни голоса
в ответ.
Что деревни нет давно?
Есть дача!
Правда, детства моего –
там нет,
где меня окликнули бы:
-Тома!
За водою! Бочку наноси!
Прополи картошку!
Чисто в доме
вымой пол.
Не ной. Не голоси
Не забудь нарвать
крапивы кошель,
порубить
и с «зернем» помешать,
поросят накормишь,
ну, а после
можешь и стихи свои писать!»
Где он, этот рай?
Сияет месяц
над волшебным ночи полотном,
ива – в бриллиантах!
Косы свесив
сказочным сверкает фонарём!
Чудо – рядом было,
под ногами:
помидорно-яблочный покров,
георгины –
рядышком с кустами
хмеля и акаций…
И – любовь!
Так легко,
так радостно давалось,
всё – цвело, звенело наяву,
и украдкой, при луне – читалось,
пелось,
танцевалось
и влюблялось,
потому – и плачу,
и зову!
О любви писала мало…
Мне говорят: а что же о любви
стихов у вас написано так мало?
Я оглянулась… Что ни говори,
а о любви ведь всё, что я писала.
Когда ушла по кромке – от беды,
по лезвию, по тонкому канату,
ну, разве не прочел меж строчек ты,
что это – о любви была кантата?
Когда меня засыпала метель,
а вьюга хохотала, завывала,
я и тогда, а, впрочем, и теперь,
горячие снежинки целовала.
Когда всё, что имела, отняла
судьба моя, толкнув меня с обрыва,
я и тогда всё пела, и – ждала,
до хрипоты, до немоты, до срыва…
Я верила, что это всё – любовь,
и всё, что я за жизнь свою сказала,
была – она…
Но приговор суров:
гласит, что о любви писала – мало.
Памяти сына
В чистом поле,
чистом, белом,
белой ночи свет,
Там – душа
прощалась с телом
на заре – навек.
Ах, прощалась,
тосковала
и к родным рвалась,
на мгновение
влетела
в дом, где родилась.
Встрепенулась
среди ночи,
на рассвете, мать.
Горе, горе, нету мочи.
Очи выплаканы, очи –
нечем зарыдать.
В чистом поле
белы звуки,
даль белым– бела…
Не подставила
я руки,
не уберегла!
Видно, мало
я молилась,
вглядывалась в даль,
и – случилась
ночью белой –
чёрная печаль...
В чистом поле
свет лучистый…
Белый - белый свет,
чистый, чистый,
а от боли
нет спасенья.
Нет.
Навсегда
Величавые холмы, город мой,
в речке – синяя, студёная вода,
стынет древний монастырь над тобой,
Свень звенящая, скажи, ты куда?
Сквозь века, сквозь города и года
не спеши, ну, пожалуйста, постой,
я бегу к тебе по круче меловой!
Отражает храм, как зеркало, вода,
и целуют волны берег – день и ночь,
хмель заплёл не только небо в кружева,
но, и память в плен забрал, и мне – невмочь
уезжать, как запоёт кругом трава,
да расскажет, что со мной случилось тут,
вновь откроет чудо-омут глубины,
по которой златы маковки плывут,
и несутся звоны, тайною полны…
Моё детство, моя юность, Брянск родной,
рек, озёр студёных чистая вода,
замер Свенский монастырь над тобой,
над тобой и надо мной – навсегда…
Вернусь…
Ушла по солнечной дороге,
название которой – жизнь,
она меня учила строго:
лишь Бога бойся, и держись,
трудись, молись, но край родимый
ты никогда не забывай,
вернись домой – в лихую зиму,
в глухую ночь – вернись в свой край.
Не дай земле своей забытой
ни зарастать, ни пропадать,
трудом отчаянным, молитвой –
спасись, и помоги ей встать –
кровинушке, родной сторонке
верни былой красы размах,
чтоб голоса детишек звонко
звенели вновь в её домах.
А где мне силы взять такие –
я знаю: у креста молюсь,
и здесь, на маминой могиле,
я обещаю, что – вернусь.
Вернусь, ты только жди, надейся.
Вернусь, и приведу с собой
тех, чьё не отгорело сердце,
дождись меня, мой дом родной!
Улетело тепло…
Улетело тепло далеко-далеко, и упала
вдруг, нежданно-негаданно, рано, и рьяно – зима,
и укутала белым пуховым своим одеялом
и леса, и поля, и луга, и людей, и дома.
И умыла весь город своею пушистой рукою,
позасыпала раны оврагов и топи болот,
и навеяла сон над землёю, вчера золотою,
нынче снежной, уснувшей, уставшей от тяжких забот.
Стало чисто, уютно, и вот – весь торжественно белый,
белый свет словно вымылся, так ослепительно бел,
а в душе, что болело давно, навсегда отболело,
и я видела даже, как Ангел в ночи пролетел.
Пролетел над домами, как яблонь цветущие кроны,
и крылом окончательно серые тучи разбил,
и снежинок узорных из узкой прозрачной ладони,
словно сахар насыпал он в синее море чернил…
***
Косила коса, звенела роса,
и падали скошенные небеса,
и плакали травы, и пели,
они в небеса летели.
Там новая жизнь, там тайна,
а здесь – полегли случайно.
Косила коса, звенела роса,
И плакали скошенные небеса…
Долги
Во Вселенной нет обмана,
никогда не может быть:
все идёт по Божиим планам,
и не нам о них судить.
Посчитай – всё станет ясно,
да пошарь по закромам,
и не тешь себя напрасно:
мол, долги потом отдам.
Брал случайно, может статься,
иль по слабости какой,
срок придёт, а рассчитаться
знай, потребуют – душой.
Страсть напала? Пир на тризне?
Всё проходит, ты молись:
слаще жизни, горше жизни –
лишь единственное – жизнь.
***
А, вы, забывшие меня,
Вы, проклинавшие меня,
И осуждавшие меня,
И – оболгавшие меня,
Не раз предавшие меня,
Не разлюбившие меня,
И никогда, ни в дождь,
ни в зной,
Не забываемые мной,
Где вы? Где вы…
Я Вас прощаю в этот снег,
Я Вас прощаю в эту ночь,
Я Вам желаю дольше всех
Прожить на свете, превозмочь,
Преодолеть, перебороть,
Перетерпеть…Пусть всё не в лад,
И пусть – пурга,
Пусть – камнепад,
Желаю выжить вам, и – быть,
Ночную боль души изжить!
Вас быть счастливыми молю.
Прощаю. До конца!
Люблю.
Дед Данила
Он пчёл смахнул крылом гусиным,
Всё! Выкачал последний мёд…
Пропахший воском, хлебом, тмином
Был дед, и дом, и весь наш род.
И не было лукавству места,
Был труд. Да что ни говори --
Светлы, чисты, как та невеста,
Дни плыли в отблесках зари.
В его натруженных ладонях
Лежали нежность и тепло,
Любовь, терпенье… Он к иконе
Вставал, и отступало зло.
Мой дед, прости, что не могла я
Твои заботы понимать:
Как жить сегодня надо, зная,
Что послезавтра – умирать…
Дома
Всё дома – дар и дань,
всё – сень и благодать!
Там – на окне герань,
там – сладко очень спать,
там – беден, ну и пусть,
и так будут любить!
Там хочет каждый куст
с тобой поговорить…
Десять заповедей
Зачем нам с вами
воевать?
Бороться?
Мы все живём сегодня,
до зари,
когда в последний раз
растает солнце
для тленных нас,
и что ни говори,
за всё ответим.
Только чем? Быть может,
Мы, улетая
в омут глубины,
успеем крикнуть:
«Милосердный Боже!»
А души будут
так обнажены,
открыты…
Под вселенским микроскопом
все мысли будут
тайные видны…
Чем отвечать-то?
И зачем мы копим
яд слов и мыслей,
сто пудов вины?
Так просто всё…
Вот заповеди мира:
их десять.
Во вселенной Бог один.
Не измени.
Не сотвори кумира.
Не укради.
Не лги.
И не убий.
Чти мать с отцом – продлится дней дорога.
День отдыха вовек не отменяй.
И в суете не трогай имя Бога.
Чужого – не бери, и не желай.
Научись – дорожить…
Я пришла в этот мир удивительный – смело,
Беззащитной, но сразу безмерно любимой,
День весенний сиял, от черёмухи – белый!
Той любви мне хватило на осени, зимы,
На морозы, болезни, страдания, холод…
Был красив мой отец, ослепительно молод,
Мать – под стать ему тоже, но только – моложе,
И была, как две капли, на них я похожа!
А сегодня – взглянула: за окнами – осень,
Золотая, моя, своё золото сбросив,
Ты со мной засыпаешь, а завтра – зима.
Кто бы звал её? Только – приходит... Сама.
Сердце пьёт свою чашу, стучит: ты – жива!
Я стою на краю, о любви – все слова:
Потому что – сильнее, желанней на свете
Ничего, лишь она, с нею – внуки и дети…
Нежный щебет рассвета и утра настанет,
Вновь – вольётся в окно, но… меня не застанет.
Унесут меня самые лёгкие кони
Далеко, высоко, где никто не догонит,
И со мной улетят – мои первые слёзы,
Первый снег, и любовь, и апрельские грозы,
Моё звёздное небо, обиды, прощения,
Здесь – останутся строки, и стихотворения.
А они говорят: пой, как птица в саду,
Всё, что жизнью дано, принимай, как награду,
Каждый день, даже боль и любую беду,
Это – доля твоя, знает Вечность, что надо
Дать любому из нас: свой экзамен сдавай,
И не падай, не плачь, не стони, а – вставай,
Береги то, что есть, ведь могло – хуже быть…
Научись тем, что есть, что дано – дорожить.
Остаётся слово…
Я не писала о любви. Я в ней жила.
Она во мне всю жизнь огнем горела,
Но спрятана …. Запрятана была
Так глубоко. Я никогда не смела
Признаться даже в самом смелом сне,
Что в глубине сильнее ночи тёмной
Горит огнем любовь моя во мне,
Я – для других жила, себя не помня.
Всё видела: как трудно на земле,
Как горько, неуютно, грустно, сиро,
Как много боли… Что жило во мне,
Горело – нежно, бережно носила,
Чтоб не мешал огонь мой никому,
Чтоб никого он не обжёг случайно,
Служила всем на свете и всему,
Но прорывалась, всё же, моя тайна…
Прорвётся, вырвется, спалит дотла
Тот день сияющий, всё опрокинет,
И снова вглубь уйдёт, там, где жила
Вулкана пленница, не спит, не стынет,
Не остывает сотни тысяч лет,
И я живу не меньше – с нею, в страхе:
Дать волю, или выпустить на свет,
И умереть потом на горькой плахе.
Но, а сегодня… Освобождена!
Я все сказала. Спела. Как сумела.
Тот поцелуй губами приняла
В которых пламя вечность леденело,
И вот – свобода! Вырвался огонь
Из плена, из подвала, подземелья,
И пусть теперь живёт, как хочет он,
Как может! Отчего ж так осмелела?
А что? Зачем? Мне нынче – столько лет,
Что ничего уже не остановит:
Вновь – родилась я, пусть сияет свет!
Да, всё горит. Но остаётся слово.
