Сын кулака

Подайте, ради Христа

Вьюга. Вот уже третий день она неустанно кружила по городу. Сначала метелица собирала снег во дворах, превращая его в позёмку, затем разбрасывала всё это по опустевшим улицам, и, наконец, стала забираться в трубы, подвывая и плача там, пугая людей. 

Но в воскресенье непогода начала отступать, и восьмилетний Гошка, выбравшись вместе с матерью из подвала одноэтажного дома, служившим им укрытием и жильём одновременно, двинулся по направлению к церкви, где начиналась вечерняя служба.

Мальчик шёл голодный, сгорбившись, измученный, с трудом передвигая ногами в старых, дырявых башмаках, на два размера больше ещё маленькой ножки, одетый в такой же старый, рваный зипун, едва прикрывавшим его полуголое, худое тело, больше напоминавшее скелет, в нахлобученной на голову шапке-ушанке с растопыренными «ушами». Мать была одета и того хуже, выглядев глубокой старухой в свои неполные сорок лет.

Шёл 1931 год. Голод и разруха охватили всю страну. 

Гошка и Анна Петровна уселись сбоку на ступеньки прямо перед входом в церковь, и, вытянув перед собой руки, стали просить милостыню. 

«Подайте, ради Христа …», – повторял мальчик входившим в Храм слабым голосом. Выглядел он настолько жалко, что некоторые посетители делились с ним горбушкой черствого хлеба, кладя её в протянутую руку.

Вечером они вернулись в свой подвал, съели скудную еду, принесенную из церкви, и полуголодные улеглись на пол из голых досок, стараясь  быстрее уснуть, чтобы не чувствовать ни голода, ни мороза, проникающего в их жильё со всех щелей.

Ночью мальчику приснился сон, который часто снился ему. Он снова находился в большом доме деда с бабушкой,  дяди (братья его матери только-только уехали охранять границы их огромного казацкого поселения), а они с матерью и другими женщинами (сестрами и невестками) отправились рано поутру доить коров, пасти лошадей, жать хлеб, собранный мужчинами. 

А вечером к ним неожиданно пришли люди в черных кожаных куртках, все забрали, увели скотину, а им, между делом, сказали грозным голосом: «Собирайтесь, поедете на Соловки либо сами идите, куда глаза глядят.»

Проснувшись глубокой ночью, мальчик сел на холодном полу, и, опершись сзади руками, долго сидел так, не в силах понять, где быль, а где явь.

Спасите, люди добрые 

Трудно сказать, сколько он так просидел в полузабытьи. Память, словно по кругу, волнами возвращала его в «отчий дом»… 

Это случилось год назад, в середине лета. Жара стояла по-настоящему июльская, хлеба удались на славу, и работы у всех Пахомовых было хоть отбавляй, с зари до поздней ночи. Кто пас лошадей, кто собирал хлеба на зиму, кто доил коров на утренней зорьке, а кто охранял границы их большого казачьего поселения. 
 
В тот день Гошку разбудила поутру Федосья – старшая сестра. Он был в семье самый младший из всех братьев и сестёр. 

– Вставай, Егорушка, пора коров на выпас отправлять, а то жара пойдет, заморятся. Да и пастух уйдёт без наших коровёнок. Семен уже с лошадьми на речке, часа два, поди как.

Гошка поднялся сразу. Дед начинал ругаться, если кто ленился, никому спуску не давал. Он был могуч в плечах, крутого нрава, и его все побаивались даже в станице.

Мальчик прошел из своей комнаты мимо других по всему второму этажу, спустился на первый, миновал комнаты братьев (дом был преогромный) и пошел к колодцу. Зачерпнул оттуда ледяной воды и, как взрослый, голый и босой, окатил себя с головы до ног, чтобы окончательно проснуться.

Федосья оказалась права. Пастух уже ушел со стадом на пастбище, и Гошка, заправски погоняя кнутом, погнал своих буренок к нему. До пастбища было с километр. Он шел по дороге рядом с пшеничным полем и не мог наглядеться на колосья, которые в лучах солнца колыхались из стороны в сторону, точно, море золотистого цвета, то набегая волной, то уходя куда-то в сторону.

Сдав коров с рук на руки станичному пастуху, мальчик решил искупаться в речке, что была рядом с пастбищем. Подбежав к воде, прыгнул туда прямо с метрового берега, и … ударился головой о торчащую корягу, потеряв сознание. Придя через мгновение в себя, он сначала не понял, не осознал, что произошло. А быстрое течение подхватило его в этот момент и занесло в круговорот. 

– Спасите, люди добрые, – с трудом сумел крикнуть он, приподняв каким-то чудом голову над вращающейся круговертью.

Старший брат Семён вёл в то же самое время коней на водопой. Лошади их табуна ступали медленно и чинно, с высоко поднятыми головами: «Вот мы – красавцы какие».

Услышав крик о помощи, Семён, не раздумывая, вскочил на лошадь без седла и прыгнул на ней подальше в реку. Бросив рысака, который тут же без ездока подался к берегу, казак поплыл к Гошке, изо всех сил работая руками.

Он успел в последний момент. Брат уходил головой под воду. Схватив Егорку за волосы, Семен вытолкал  его из круговерти омута, а сам оказался там. Очутившись на чистой воде, Гошка вскоре ощутил сыпучее дно под ногами.

Семёна стало тянуть ко дну. Вода бешено крутилась и завихлялась в этом проклятом месте. Семен опускался под воду медленно, сжав плотно губы и широко открыв глаза. Нога казака почти коснулась ила, когда он, попрощавшись мысленно с жизнью и попросив у Бога прощения за то, что еще не успел совершить в жизни, увидел странное видение. Перед ним явно мелькнул женский лик с распущенными волосами. Через минуту непостижимым образом Семен выбрался из круговерти и чудом добрался до берега.

Пережитое  в воде не прошло для казака бесследно. Теперь его временами начали мучать ночные страхи, а как-то раз он, потеряв рассудок и впав в беспамятство, набросился на пожилого станичника, проходившего мимо него по улице.

Семена отвели к лекарю, и тот сказал, что это следствие того, что произошло и может периодически повторяться. Никто вслух об этом не сказал, но стало ясно, что у казака могут случаться теперь временами припадки. Он был самый красивый в семье. Но кто знает, кого какая ждет в жизни участь?

В тот же день после посещения сельского лекаря Семен пошел вечером в  церковь. Он сел сзади на скамеечку, стараясь остаться незаметным, и стал ждать начала службы. В церковном хоре пела их сестра Катерина, у которой был необыкновенный голос. Казак приходил сюда и раньше, но сегодня пришел к Богу за успокоением. 

Во время службы он задумался и, словно провалился в небытие, уйдя от действительности. Запел церковный хор, выводя: «Господи, Иисусе», – и голос Кати, который выделялся в этом чудесном пении звонким колокольчиком, проникал прямо в душу.

Прошло некоторое время, припадки стали реже, однако все равно продолжались. Семен продолжал жить обычной жизнью, делая в семье ту же работу, только к красавице невесте, с которой должен был этим летом обручиться, ездить перестал.

Где-то через месяц, к ним приехал в дом брат его невесты – Алёнки, узнать, в чем дело. Превозмогая внутреннюю боль, Семен вышел к нему и сказал: 

– Извини, я не в силах ни о чем рассказывать. Душа моя разрывается на части, передай ей, что я серьезно заболел, что не буду портить ей жизнь. Я больше не появлюсь в вашем доме. Прощай.

Вымолвив всё это, он с трясущимися губами и головой, побрёл прочь. На него было страшно смотреть…

Тёмка 

Очнувшись от своих воспоминаний, Гошка с горечью и тоской в глазах оглядел их убогое убежище. 

– Почему мы здесь? Зачем? – эти недетские мысли постоянно будоражили голову ребенка. Мысли, на которые не мог дать ответа ни один взрослый.

Ему порой казалось, что всё это: нищенская жизнь, полуголодное существование, выспрашивание милостыни –  что-то ненастоящее, эфемерное, будто он читает о ком-то другом какую-то страшную книжку, но проходило время и это никуда не уходило, продолжалось, и они с матерью тоже продолжали существовать в ином измерении, влача жалкую жизнь.

Так незаметно окончилась долгая-предолгая зима, и наступил март, сразу отметившись жуткой метелью и лютым морозом.

Не собрав ничего на подаяния от верующих, Гошка с Анной Петровной вернулись с полу обмороженными ногами от церкви, и мальчик долго не мог уснуть, накрывшись вместо одеяла, старым, изодранным в клочья половиком, найденным на помойке.

Он не заметил, как у его изголовья появился старик, возникший из «ниоткуда», поскольку дверь в их подвал была плотно закрыта изнутри на задвижку. Лунный свет просачивался вместе с вихрящимися снежинками сквозь щели, отражаясь от них мерцающим миражом.

Волосы у мальчика встали дыбом. Ничего не сказав, старик безмолвно постоял рядом с ним, а потом развернулся и пошел по воздуху, пройдя сквозь стену.

Напуганный и растерянный Гошка долго ещё лежал, боясь пошевелиться, а когда всё-таки забылся тревожным сном, проснувшись утром, обнаружил, что мать его лежала, не двигаясь на кровати, не в силах приподнять даже голову, а её посиневшие губы ежеминутно слабо повторяли:

– Боже, ежеси на небеси …

«Неужели, призрак старика был предвестником беды», – мелькнуло в его сознании, и, отбросив половик, он босыми ногами по ледяному полу побежал к матери, которая лежала в полузабытьи. Встав перед ней на колени, он прижался к ней головой, потом взял её руку в свои маленькие ладони, поцеловал её, прислонившись щекой и дрожащими губами прошептал:

– Мамочка, милая, родненькая моя, только не умирай. Пожалуйста, не умирай. Как я буду один?

Через некоторое время, он всё-таки взял себя в руки, нашел в углу худое ведро, положил на дно старую фанерку, загородившую дырку, и вышел во двор, набрав в него снегу. Вернувшись, положил в талый снег ветошь, промочив её полностью, вынув, отжал и положил на горящий огнём лоб матери.

– Теперь, надо пройтись по помойкам, поискать еды и принести маме, – подумал мальчик.

Несколько минут спустя, в своём дохлом зипуне он снова был на улице, забыв про мороз и холод. Навстречу ему с радостным лаем бросился небольшой пуделек Тёмка, с куцым обгрызенным хвостом, покрытый грязной, давно потерявший цвет шерстью.

Тёмка жил где-то недалеко, во дворе какой-то  столовой, и часто прибегал к Гошке, когда тот выходил на улице. Иногда мальчик делился со своим псом последней едой, когда чувствовал, что тот давно не ел и страшно голоден.

Вместе с кобельком Гошка обошел с ним все близлежащие помойки, опрокидывая их напрочь, и не находя в них ни грамма съестного. Незаметно они подошли к Темкиной столовой и тот, отбежав в сторону, начал перебирая передними лапами рыть снег. Откопав оттуда обглоданную кость, спрятанную на черный день, пес принес её Гошке, отдав её ему в руки.

Гошка посмотрел на друга благодарными глазами и вернул кость назад – ему она была ни к чему, даже для заболевшей матери.

С Тёмкой они обошли ещё несколько помоек, когда мальчик вдруг почувствовал неприязненный взгляд в спину. Невольно обернувшись, он увидел сзади двух обросших мужчин, с огромной щетиной, злыми, колючими глазами, пронизывающими насквозь, и внешностью, похожей на уголовников.

Гошка ещё ничего не успел сообразить и понять, как был откинут резким ударом в сторону, успев только заметить веревку, накинутую и тут же обвитую вокруг шеи Тёмки.

Собак и кошек ели, и мальчик понял, что ожидало его пса, который визжал так, что невозможно было слушать, извиваясь, что есть мочи, в руках своих мучителей. Его глаза проникновенно смотрели на Гошку, моля о помощи.

Не думая ни секунды, мальчик поднялся с земли и кинулся на их обидчиков, не заметив, как получил удар финкой прямо под ложечку.

Падая, он успел только прошептать слабеющим голосом:

– Тёмка, я иду, я сейчас …