Отшельник

Он стоял на вершине пологого хребта и осматривал окрестности. Хребет был не из самых высоких, метров пятьсот. Вдали от него тянулись к небу гигантские горные цепи, вершины которых были покрыты вечными снегами, а ниже блестели под солнцем зеркала ледников. Взгляд упирался в них, и потому величественная горная страна – Кухистан не открывала человеку всего великолепия. Да ему, бывшему геологу, этого и не нужно было. В своё время он немало полазил по горам, спускался в глубокие провалы, и Кухистан был известен ему до мельчайших подробностей. Ему были привычны и мощные скальные выступы, и серебристые ленты осыпей, и густые арчовые леса, набегавшие на подножия хребтов. Альпийские луга с их причудливым разнотравьем покрывали плоскогорья, и ветер разносил по сторонам ароматы цветов и резкий запах ферулы, высокого зонтичного растения с трубчатым стволом, смолка которого так ценилась в древние времена римскими гурманами.
Сюда же бывший геолог поднялся за тем, чтобы взглянуть на соседнее ущелье. Внизу виднелись развалины кишлака, извилистой лентой струилась горная речка, желтели высыхающими травами квадраты прежних полей. Вчера ему, давнему обитателю этого урочища, почудилось вроде бы, что оттуда пахнуло горьковатым дымком очага. Должно быть, горцы решили заново обжить своё брошенное селение, подумал он, но нет, никаких признаков вернувшихся людей не было видно.
Он облегчённо вздохнул и перевёл взгляд на своё ущелье, в котором жил долгие годы. Меньше всего ему хотелось бы встретиться с кем-либо из горцев. Соседство с ними было бы нежелательным. Он уже отвык от людей, одиночество стало потребностью, и прежняя городская жизнь вызывала лишь отвращение. Он был отшельником по убеждению, хотя приобрёл известность не только в Таджикистане, но и далеко за его пределами. Вынужденная известность тяготила его, но приходилось мириться с излишним вниманием. Но рассказ об этом в своё время.
Родное ущелье и теперь восхищало его своей красотой. Оно было просторным, с альпийскими лугами в низине. Посреди его струился горный поток, с шумом налетавший на скальные обломки. Кружевная пена разлеталась по сторонам, в водной пыли трепетала разноцветная радуга. В начале ущелья  речка обрывалась вниз со скальной гряды широким водопадом. Прижавшись к скале, можно было протиснуться  за ленту водопада, и тогда оказывался в глубоком гроте, тёмном и сыром, превосходном убежище, если нужно было укрыться от бандитских групп. Их вытеснили из городов и долин, и теперь они занимались грабежами горных селений. Правительственные войска стремились уничтожить оставшихся вооружённых оппозиционеров, но отыскать их в Кухистане – стране гор – было сложно и, чтобы выжить, занимались они привычным бандитизмом. В гроте бывший геолог держал небольшой запас еды на крайний случай, но никаких неожиданностей не случалось. 

Сверху хорошо различались густые заросли боярышника, шиповника и дикой вишни, перевитые плетьми виноградников. Высились деревья грецкого ореха, горной берёзы и тёмного арчовника. Поляны у скал поросли чёрной смородиной и волчьей ягодой. Просматривалась плоская крыша небольшого жилища из потемневших досок. Его сколотили геологи в те времена, когда изыскательские работы шли в Кухистане полным ходом. Но потом геологи покинули горный край, домик обветшал и покосился. Он, отшельник, привёл его в порядок, и теперь дощатая хижина служила ему укрытием от холодов и морозов в долгие зимние месяцы. 
Это был мир первозданной красоты, не потревоженной человеком, где всё находилось в равновесии, мудро сохраняемым природой. Тут не было места людской корысти, злобе и зависти, тут было всё так, как в те времена, когда человечество только зарождалось на планете. И всё это сохранилось и теперь из-за недоступности Кухистана. И счастлив был тот, кто сумел вписаться в этот мир торжества и естественной щедрости природы, кто был не хищным потребителем, а частью этого мира и мог сберегать его великолепие.
Бывший геолог ещё раз окинул взглядом своё урочище, вдохнул полной грудью чистейший воздух, напитанный ароматами цветов и редких растений, и стал спускаться к своему жилищу, ступая по камням с предельной осторожностью, ибо один неверный шаг мог обернуться непоправимым несчастьем.
А начиналось всё так.
Великая Страна Советов перестала существовать, и составлявшие её республики в одночасье стали суверенными, национальными государствами. Борьба за власть различных кланов и группировок происходила в каждом из них, но в иных обходилась без вооружённых столкновений, а в других, как, скажем, в Таджикистане, противостояние обрело характер подлинной катастрофы.
Началась гражданская война между проправительственными силами и оппозицией, целью которой было создание исламского государства, по примеру, соседних Ирана и Афганистана. Война длилась целые пять лет и завершилась соглашением между враждующими сторонами. Перемирие было вынужденным, поскольку и те, и другие зашли в тупик. В вооружённых столкновениях погибло свыше двухсот тысяч человек, были разрушено и уничтожено всё, что только можно было уничтожить, как будто, целью войны был возврат к доисторическим временам. Экономика республики перестала существовать. Безработица охватила страну, и он, геолог Анатолий Карпов, просиживал целыми днями дома. Хорошо, успел до начала военных действий отправить жену с дочерью в Грозный, где жили её родители. Но и там было неспокойно, каждый день приходили с Кавказа тревожные вести…
Выживание стало общим уделом. Каждый зарабатывал, как умел, в основном, продавали личные вещи. Длинными рядами сидели вынужденные торговцы на обочинах улиц в Душанбе и терпеливо ждали покупателей. Их было мало, меньше, чем продавцов. Почти ежедневно мимо таких рядов шествовали боевики оппозиции, вооружённые автоматами, в камуфляжной форме. Длинные, сальные волосы достигали плеч, бороды и усы скрывали нижнюю часть лица. Если им что-то нравилось из разложенных вещей, то забирали себе и, понятное дело, ни о какой оплате не могло быть и речи. Кто мог возразить им, хозяевам города? С недовольными разговор был короткий, звучала автоматная очередь и бездыханное тело покоилось в канаве, пока не находились родные, которые предавали его земле. На кладбище не хоронили, опасно было появляться там. Захоронения разбирали на стройматериалы, могильными плитами в кишлаках мостили дворы, из оград сооружали загоны для скота. Хоронили в микрорайонах, у подъездов многоэтажек, там, где были скверы или детские игровые площадки. Что ни день, появлялись новые могильные холмики…
Страх волнами разливался по кварталам города. Жители боялись выходить на улицы. По ночам гремели выстрелы, слышались разрывы гранат, по дорогам с рёвом проносились бронемашины.
Иногда Анатолий Карпов добирался до Управления геологии. В помещениях никого не было, двери кабинетов взломаны, документы валялись на полу, и он со вздохом отправлялся домой. Не скоро, видно, возродится геология в Таджикистане, если возродится вообще.

Анатолию недавно исполнилось тридцать пять лет. Среднего роста, худощавый, светловолосый, как говорится, без особых примет. Он был из тех мужчин, на которых девушки не оглядываются на улицах, да это его и не огорчало. Он был, как тот кулик, который знал своё болото.  Детство его прошло в горняцком посёлке, на севере республики. С друзьями лазали по брошенным шахтам, на обогатительной фабрике смотрели, как дробится и обогащается урановая руда. Никто мальчишек не прогонял, и горное дело влекло их к себе больше, чем игра в «казаки-разбойники» или лапту. Знали названия минералов, и, не случайно, что, повзрослев, избирали себе профессии проходчиков, маркшейдеров, геологов, геодезистов. 
Анатолий Карпов стал геологом и ни разу не пожалел об этом. Мало того, что приносил пользу людям своим трудом, так ещё такие красоты повидал в горах, никакой Швейцарии не сравниться с Таджикистаном. 
Оттого, оставшись не у дел, тосковал по своей геологии, томила его тоска по прежней жизни, и не верилось, что настанет время, когда мирный труд придёт на смену вооружённому противостоянию. Оставалось ждать и надеяться на лучший исход, только надежда таяла, как и деньги, которые заработал в прошлом полевом сезоне, и теперь расходовал их бережливо, считая, как говорится, каждую копейку. С продуктами дело обстояло плохо. Хлеб сырой, плохо пропечённый, привозили иногда на машинах в микрорайоны. Очередь за ним выстраивалась предлинная,и, если повезёт, удавалось купить пару буханок, больше в одни руки не давали. Анатолию повезло, достались ему две буханки, да ещё от прошлого раза остались две, на неделю хватит. Бережно хранил четыре банки мясной тушёнки, две рыбных, немного оставалось макаронов, крупы, соли и сахара.
Дни были заполнены поисками пропитания и тягостными раздумьями о своей неустроенности. Вспоминалось прежнее советское время, как счастливая пора, и не понимал: кому и зачем нужно было менять хорошее на худшее? Жалел, что не уехал с женой и дочерью из Таджикистана, не верилось тогда, что война продлится долго. Но она шла уже два года, и конца ей не было видно. Боевики оппозиции захватили столицу республики, а боевые столкновения  шли в Гиссарской и Вахшской долинах. Говорили, что схватки были ожесточёнными, счёт убитых шёл на тысячи. 
«Мой дом – моя крепость», - говорили англичане. Но в Душанбе эта крепость была ненадёжной. В жилища горожан вламывались боевики, осматривали имущество, забирали, что приглянулось. Парней силой загоняли в свои отряды, а симпатичных девушек превращали в наложниц. Натешившись, выгоняли их на улицу, избитых, оборванных и опозоренных…
Анатолий Карпов жил на окраине Душанбе. Его микрорайон назывался спальным. И, верно, домой приходили только ночевать, а так целыми днями пропадали на работе. И, понятное дело, в этом микрорайоне элитная знать не проживала, их дома и квартиры располагались в престижных городских кварталах. Но и там теперь было неуютно. Магазины разграблены и сожжены, зияли выбитыми витринами, а в учреждениях располагались штабы оппозиционных группировок.
Впрочем, бандиты не оставляли в покое  и отдалённые микрорайоны, хотя особо разжиться в них не удавалось, но, как говорится, птичка по зёрнышку клюёт и сыта бывает. Ночи две назад ограбили жильцов соседнего подъезда. Анатолий, узнав об этом, пробормотал: «Да минует меня чаша сия!», однако, не миновала. Заполночь в дверь квартиры заколотили ногами и прикладами автоматов, послышались крики, угрозы. Пришлось отворить, благо, ещё не ложился спать. Его грубо оттолкнули в сторону, зашли в квартиру трое боевиков. Осмотрели обе комнаты, порылись в шкафу.
- Бедно живёшь, братан, - сказал один из боевиков, постарше и пострашнее видом. – Плохо гостей встречаешь, взять у тебя нечего.
Анатолий пожал плечами.
- Я геолог, - сказал он, - моя жизнь в горах. Квартира только для зимы.
«Ищет там, где не терял», - произнёс старший боевик по-таджикски, и все трое захохотали.
Анатолий знал таджикский язык, но понял сказанное не сразу. Он слышал, что оппозиция вовлекала в свои отряды жителей отдалённых горных районов. Там образованность молодёжи была невысокой, говорили на диалектах, интеллектуальный уровень оставлял желать лучшего. И потому призывы мулл в мечетях идти воевать за правое дело и превратить Таджикистан в исламскую республику, не оставались без отклика. Ну, и потом похозяйничать в городе, тоже не последнее дело. Бери, что хочешь, никто и пикнуть не посмеет. Автомат – это тот аргумент, который кого хочешь убедит и успокоит. И брали, целыми машинами отправляли награбленное на Памир и в Гармский регион. Не всем удавалось добраться до своих кишлаков, кончался бензин или поломка, какая случалась. И тогда машину с грузом сталкивали в кювет, а сами возвращались в столицу за новой добычей. Вдоль дороги на десятки километров высились завалы из мебели, ковров, посуды, одежды, а то и валялись на боку легковые автомобили, покорёженные, обгоревшие. Их уничтожали, руководствуясь правилом: не мне и не тебе …
Боевики уселись на старенький диван, но автоматы не выпускали из рук. Мало ли что случиться может.
- Слышь, братан, - обратился старший из них к Анатолию. – Организуй-ка нам чайку, в горле пересохло.
По-русски говорил он неплохо, но с сильным акцентом.
Хоть и говорят, что незваный гость не очень-то и желателен, но в таких случаях лучше подчиниться. Анатолий заварил чай, принёс чайник и пиалки  и поставил их на табуретку возле боевиков. 
Старший боевик вопросительно посмотрел на него.
- А перекусить что-нибудь?  Чего жмёшься?
Анатолий пожал плечами. Он понял, что убивать его боевики не собираются, с другой целью вторглись в квартиру.
- Ничего нет, - сказал он. – Сами знаете, какое сейчас время.
- Знать-то знаем, - старший боевик обратился к одному из своих подручных.
- Салим, посмотри, что у нас есть.
Тот порылся в объёмистой сумке, достал пару лепёшек, катышки сухого сыра-курута, квадратики быстрорастворимого сахара. Принёс ещё одну табуретку, которая послужила вместо стола. Разлил чай по пиалкам.
Боевики ели неопрятно, рассыпали крошки, чавкали, с хлюпаньем отпивали чай из пиалок.
- Налей, братан, и себе чаю, - предложил старший. – У нас, мусульман, не  принято, чтобы сами ели, а кто-то рядом оставался голодным.
Анатолий налил себе чая,  но пить не стал, держал пиалку в руках. Сесть ему не предложили, стоял чуть поодаль от незваных гостей.
Боевики поели, провели ладонями по бородатым лицам с возгласами «Омин», что означало благодарность  Всевышнему за сносное существование.
- Братан, разговор к тебе есть, - старший боевик повернулся к Анатолию. – Квартира твоя мне понравилась. Второй этаж, обстановка какая-никакая имеется, район спокойный. Короче, забираю я её у тебя. Тут будет жить моя вторая жена. Сам понимаешь, мужику без женщины нелегко обходиться. Утром её привезут из кишлака Писхарв. Слышал о таком?
Анатолий кивнул.
- Слышал, в ущелье Сафедак, за Гармом.
Боевик одобрительно взглянул на него.
- Молодец. Ах, да, ты же геолог. Значит, к утру ты должен исчезнуть отсюда. Задерживаться не советую, иначе ногами вперёд тебя отсюда вынесут.
Конечно, ногами вперёд старший боевик сказал, как говорится, для красного словца. В квартире убивать не будут. Вытащат на улицу и пристрелят где-нибудь за домами, а там пусть убитого хоронят те, кому делать нечего.
Странное безразличие охватило Анатолия. Рушилось всё, чем он жил долгое время, а теперь вот придётся остаться без жилья. Куда идти, где найдёт он себе пристанище? Ни родных, ни близких, а те знакомые, какие остались в городе, сами теснятся, как придётся, и ожидают худшего.
- Чего молчишь? – в голосе старшего боевика послышались нотки угрозы. – Не согласен, что ли?
Его подручные зашевелились на диване, перехватили автоматы поудобнее, готовые выполнить любое приказание своего главаря.
- Квартиру к утру освобожу, - проговорил Анатолий.
- Вот и лады, - старший боевик поднялся с дивана. За ним встали и его подручные.
- Ключи от квартиры оставишь вот тут, на табуретке. Да, шевелись, второй раз со мной встречаться, не советую. Уяснил?
- Уяснил, - словно эхо отозвался Карпов.
-  Вот и лады, - снова повторил старший боевик.
Бандиты ушли, громко топая тяжёлыми ботинками.
Анатолий сел, поразмыслил. «Куда идти? – подумал он. Ответ нашёлся сам собой. – В горы. Они стали его судьбой, они и примут его на первое время.»

Он стал собираться так, будто предстояло отправиться в экспедицию. Дело привычное, не забылось. Достал из шкафа рюкзак, сложил в него кое -какие вещи, а потом продукты. Их было немного: четыре буханки хлеба, пять банок консервов, мясных и рыбных, рис, макароны, соль и сахар. На первое время хватит. Не забыл спички, положил нож, ложку и вилку, алюминиевую миску и кружку. Прихватил и старенькое ружьё-одностволку. Патронов было немного, около тридцати, с дробью, но были и пули-жаканы. Вроде немного собрал вещей, но всё равно, тяжеловато.
Оделся тоже привычно. Тёплые вещи, брезентовая куртка, на голову зимнюю шапку, вбил ноги в разношенные кирзовые сапоги. В городе весна, днём уже ощутимо пригревает, но в горах до тепла ещё далеко. Враз холодом прихватит, и готов. Вышел из подъезда, осмотрелся. Стояла глубокая ночь. Света не было ни в домах, ни на улице. Но город жил своей тревожной жизнью. Изредка проносились по дороге легковые автомобили, освещая фарами асфальтовое полотно, издалека доносились автоматные выстрелы.
Предстояло добраться до северной части города, там начиналась дорога в Варзобское ущелье. Следовало идти туда по окраине. В центре хоть и ближе, но опаснее. Нарвёшься на боевиков, отнимут припасы, да ещё и пристрелят. В такое время любой прохожий подозрителен.
Небо казалось пепельно-серым от обилия звёзд. Анатолий осмотрелся, стал различать окрестности. Порывами налетал ветер, обдавая лицо прохладой. И он пошёл, стремясь поскорее достичь речки, а там по её берегу дойти  до Варзобского ущелья. До дороги в ущелье добрался благополучно и зашагал по ней, оглядываясь по сторонам. Утро разгоралось, кромка неба побелела, а потом расцветилась розовыми переливами. Горы, сумрачные в полумраке, светлели, обозначились выступы скал, снежные языки, залегшие в промоинах. Звуки шагов гулко раздавались в тишине. Идти до цели предстояло долго, километров шестьдесят, но была надежда на попутную машину. Редко теперь они ездили по загородной трассе, но, не может быть, чтобы не повезло.
Надежда оправдалась. Часа через два сзади послышался гул мотора, а потом из-за поворота выкатился грузовик. Это был старенький ГАЗ-51, каких Анатолий не видел уже лет двадцать. Но, как бы то ни было, грузовик ехал, правда, медленно, синий дым вырывался из выхлопной трубы. В кузове виднелись мешки, шкаф, торчали доски, а между ними сидели дети. Грузовик поравнялся с Анатолием. В кабине, рядом с шофёром, сидела женщина, голова закутана платком, одета в тёплый халат.
Бывший геолог поднял руку, не надеясь, что грузовик остановится, но остановился. Водитель, мужчина средних лет, небритый, с усталым лицом, отворил дверцу.
- Брат, прошу, возьми меня с собой, - по-таджикски заговорил Анатолий. – Пешком долго идти.
Его вид в походной одежде не вызывал опасений. Да и одностволка не казалась грозным оружием.
- Ты кто? – спросил водитель.
Анатолий постарался его успокоить.
- Устроился работать на метеостанцию, теперь иду туда.
- Какая теперь метеостанция? – удивился водитель. – Зачем она нужна?
- А кто погоду сообщать будет? Без этого самолёты не летают. 
Такое разъяснение убедило водителя.
- А где твоя метеостанция?
- Майхуру знаешь, вот там, вверх по ущелью.
Майхура была известным местом и в своё время привлекала туристов. Из ущелья вытекала речка с удивительно чистой, голубой водой. Она вливалась в Варзобскую реку зеленоватого оттенка, и оба потока струились рядом, долго не смешиваясь, не теряя своих цветов.
- Знаю, как же, - отозвался шофёр, - место известное.
- А ты куда едешь? – осведомился Анатолий.
- В Айнинский район, - отозвался шофёр. – Там родственники и поспокойнее. Сам я из Гиссара. Боевики разграбили имущество, дом сожгли. Хорошо машину не взяли, не приглянулась она им. Собрал кое-что и поехал с семьёй.
Анатолий с сомнением осмотрел старенький ГАЗик.
- Думаешь, поднимешься на Анзобский перевал? Как-никак, три с половиной тысячи метров, и дорога хуже некуда.
Шофёр провёл ладонью по небритым щекам.
- Аллах поможет. Садись в кузов, не будем время терять.
Анатолий устроился в кузове  на досках, дружески кивнул детям, двум мальчикам и девочке. Они смотрели недоверчиво на незнакомого человека, тревожная обстановка в республике рано взрослила детей.
Прежде до Майхуры Анатолий добирался на попутках за час. Теперь же ехали два часа. Поравнялись с началом разноцветного потока, он постучал по кабине. Шофёр притормозил. Анатолий попытался заплатить за проезд, но шофёр махнул рукой.
- Ступай, брат, своей дорогой. Беда сроднила нас, какие теперь деньги?
Узкий подвесной мостик через речку уцелел, и вскоре Анатолий шагал по тропе, ведущей вглубь ущелья. Оно было узким, с обеих сторон его теснили высокие горы, с крутыми склонами. Идти было нелегко, по каменистой тропе не разгонишься.
День уже вступил в свои права. Солнце поднялось над вершиной горы, светило вовсю, но тепла не ощущалось, сказывалась близость вечных снегов.

Бессонная ночь давала о себе знать. Тело ломило от усталости, глаза закрывались, и приходилось то и дело встряхивать головой, чтобы различать извилистую тропу. Нужно было отдохнуть, иначе далеко не уйдёшь.
Анатолий осмотрелся. Ущелье поросло шиповником, боярышником, дикой хурмой, виноградные плети опутали их своими извивами. В зарослях он увидел просвет, протиснулся в него, благо брезентовая куртка предохраняла от игл шиповника, и оказался на небольшой поляне, поросшей зелёной травой. Лучшего места для отдыха не сыщешь.
Растянулся на траве, подложил под голову рюкзак; заряженный дробовик лежал рядом. Мало ли что может быть, в горах всякое случается. Волки тут не редкость, и медведи шалят, свирепые они в эту пору, наголодались за зиму.
Через минуту бывший геолог крепко спал. Пробудился во второй половине дня. Долго лежал, всматриваясь в синеву неба, и размышлял о той незадаче, которая постигла его. Поразмыслив, пришёл к выводу, что ему, как говорится, грех жаловаться. Семью уберёг от войны, квартиру потерял, но сам уцелел и теперь в безопасности. До Майхуры добрался, а дальше места ему знакомые. Пять лет занимался изысканиями в этих горах, каждый камень лично известен. Лето, осень и зиму скоротает, а там, глядишь, и обстановка в республике нормализуется. Оживёт его геология, и снова он при деле будет.
Он лежал, наслаждаясь покоем и тишиной. Впрочем, понятие «тишина» было относительным. Ветерок шелестел ветвями и листвой кустарников, гудел шмель, кружа над цветком чертополоха, оказывал умиротворяющее действие шум реки, бегущей вниз по ущелью.
Анатолий посмотрел на часы, скоро четыре. Идти дальше было бессмысленно. Через два часа солнце скроется за гребнем противоположной горы, синие сумерки заволокут ущелье, а там и до ночи недалеко. В темноте до перевала не дойдёшь, да и опасно,  хотя и в городе  теперь двуногих хищников в избытке. Решил переночевать на этой поляне, и с рассветом отправиться в путь.
Собрал с десяток грибов, пожарил их на костре наподобие шашлыков, поужинал и оставил на завтрашний день. Сытый желудок навевал сонливость. Сидел, подрёмывая у огня, а когда ночь развесила звёздный полог на бархате неба, лёг спать. Достал из рюкзака шерстяное одеяло, расстелил его. Устроился на одной половине, укрылся другой, и не заметил, как наступило утро. Есть не хотелось, напился воды из шумливой речки и зашагал по еле видной тропе, держа путь в верховье ущелья.
Спешить было некуда, в пути отдыхал, перекусывал, пил чай, жмурясь от удовольствия. Только теперь осознал, какой тревожной жизнью жил в городе, и, что значит, снова стать хозяином своей судьбы. Не зря говорят: чтобы познать сладость свободы, нужно её потерять, а затем снова обрести.
На перевал он поднялся к концу дня. Поодаль от тропы, на самом гребне, располагалась метеостанция. С началом политического противостояния в республике, метеорологи покинули её, и она быстро пришла в упадок. Окна в домике были выбиты, крыша просела, побелка стен осыпалась. Будки, в которых размещались приборы, стояли, но самих приборов не было.
Бывший геолог вошёл в домик. Ни столов, ни стульев не было, под ногами хрустели осколки стёкол. Уцелела только железная кровать с панцирной сеткой, но она была старой и, должно быть, не привлекла внимания горцев, разоривших метеостанцию.
Анатолий переночевал на метеостанции. Утром осмотрел её повнимательнее. Ночью подумал, может быть, обосноваться тут, привести жильё, насколько возможно, в порядок, и устроиться с удобствами. Но теперь отказался от этого намерения. Труд нужно будет затратить немалый, а искомой цели не достигнет. Зимой на перевале дуют сильные ветры, заметают домик до самой крыши. Чем тогда обогреваться? Метеорологам прежде на вертолётах доставляли продовольствие, тёплую одежду, уголь и дрова, а ему кто что привезёт?
Покачал головой и стал спускаться в лощину, расстилавшуюся по другую сторону перевала. И чем ниже спускался, тем живописнее была природа. Арчовый лес, альпийский луг у небольшой речки. В скальном массиве виднелась штольня, он сам пробивал её с рабочими, исследуя породы, скрытые в глуби горы. Тоже можно приспособить её под жильё…
Осматривался, прикидывал, а сам шагал дальше. Нужно было одолеть ещё один перевал, высотой более трёх тысяч метров. За ним начиналось то самое ущелье, которое поразило его своей красотой в минувшие годы. Там вскипал пеной и падал в каменистое ложе широкий водопад, там было укрытие от ветра и метелей, там было царство растительного мира, способного прокормить человека.
На преодоление перевала ушло два дня. Стоя на его гребне, осматривал с высоты знакомое ущелье, и хотелось кричать и прыгать от радости, настолько оно было живописным и привлекательным. Уголок земного рая, да и только! Водопад, вот он, как говорится, рукой подать. Свежая зелень волнами набегала на склоны хребтов, цветение было в полном разгаре, и ароматы, доносившиеся снизу, кружили голову. Извилистой лентой бежала по дну ущелья река, чистейшая, прозрачная до того, что, казалось, и воды в ней не было. Наконец, он добрался до цели. Тут можно обосноваться, наслаждаясь покоем и одиночеством, прелесть которого знакома каждому изыскателю. Не случайно, геологи, возвращавшиеся по окончанию полевого сезона в город, и занимавшиеся в Управлении камеральными работами, через месяц-другой не находили себе места. Суета и сумятица большого скопления людей, гарь и копоть от множества машин, нескончаемая цепь всяческих проблем, больших и малых, на решение которых уходили дни. И когда приходило время снова отправляться в горы, то облегчение, струями вливавшееся в душу, не выразить никакими словами…
Бывший геолог шагал по ущелью, огиная большие и малые скальные обломки, пробираясь через потоки, которые струились по промоинам, рождённые тающими ледниками, и вливались в реку. Было свежо, но не холодно. Небо, не замутнённое городской пылью, казалось промытым дочиста. Солнце слепило глаза и касалось лица тёплыми ладонями своих лучей.
Вот и дощатый домик, в котором он прожил целых три сезона. Сами сколотили его из досок, доставленных вертолётом. Крышу и навес выстелили шиферными плитами, отличное получилось жильё. Дай Бог, чтобы его не коснулись ничьи вороватые руки.
Всё бы ничего, но томило предчувствие какой-то неожиданности. Должно быть, были какие-то детали, которые не улавливались сознанием, но складывались в подсознании в целостную картину, порождавшую неосознанное беспокойство.
До домика оставалось метров двадцать, но войти в него Анатолий не спешил. Снял рюкзак и, держа в руках ружьё, опустился на большой, плоский камень. Сам не знал, почему так сделал, но что-то остановило его. Сидел, смотрел на домик, оценивал его целостность. Доски стен потемнели, окно целое, поблёскивает стёклами, шифер на крыше без трещин, а вот на навесе проглядывала дыра, следует закрыть её. В целом, домик пригоден для долгого жилья, нужно только кое-где приложить руки.
Задней стенкой домик примыкал к отвесной скале, справа густые заросли арчовника наползли на него, слева проход закрыт побегами боярышника, следовало расчистить его …

Ветви арчовника едва заметно дрогнули, Анатолий насторожился. Снова  качнулись ветки, стало ясно – кто-то скрывался в густых зарослях. Бывший геолог поднялся с камня, взял ружьё наизготовку, снял его с предохранителя. Сделал несколько шагов к арчовнику, пристально вглядываясь в него.
- Эй, кто там? – крикнул он. – Выходи, стрелять буду…
Расчёт был простой, если зверь, то, услышав человеческий голос, убежит, а, если человек, то обнаружит себя.
И человек выглянул из зарослей, правда, человеком его назвать было трудно. Лицо покрыто продольными складками, похожими на валики, отчего казалось неестественно широким. Глаза выглядывали из узких щелей, нос утратил форму, спутанные волосы закрывали лоб и щёки.
«Снежный человек», – мелькнуло в сознании Анатолия. Но снежный человек, по рассказам очевидцев, не носил одежды, пусть ветхой и грязной. Скорее всего, это было одичавшее существо, о котором у горцев было много неправдоподобных рассказов. Но опять-таки, какая-никакая одежда…
- Ту кисти? (Ты кто?) – крикнул по-таджикски Карпов.
Странное существо шевелило губами, силясь произнести слова, потом послышалось невнятное: - Ман одам, на паррон (Я человек, не стреляй) …
Значит, всё-таки человек, но кто он, и отчего такой дикий вид?
- Ту кисти? – снова спросил Анатолий.
Дальше разговор шёл на таджикском языке.
- Ман махав (Я прокажённый), - послышалось ответное.
Понятие  «прокажённый» не сразу уложилось в сознании Анатолия, а, затем, когда вник в его смысл, невольно сделал несколько шагов назад. 
С проказой он был знаком, правда, по книгам. Лет пять назад ему предлагали перейти на работу в Памирскую геологическую экспедицию. Предложение было интересным, и он готов был принять его. Что может быть лучше для геолога, чем изучать неизведанный край, делать открытия обогащающие республику, и самому расти как специалисту? Его товарищи по профессии мечтали о такой возможности, но брали в Памирскую экспедицию далеко не всех. Во-первых, штат был ограниченный, а, во-вторых, претендент должен быть классным поисковиком, с опытом работы в высокогорных условиях. Ну, и, конечно, здоровье тоже не последнее дело. Большие высоты, сильное ультрафиолетовое излучение солнца, хребты, словно пилы, врезающиеся в небо, кислородное голодание …
Кое-кто из товарищей отговаривал Карпова ехать на Памир, приводили пугающие доводы, среди которых - снеговая вода, лишённая йода, способствовала  развитию базедовой болезни. От неё страдали целыми селениями. Показывали фотографии, запечатлённые на них горцы, исхудавшие, с глазами навыкате, поражали размерами зоба. У некоторых он достигал размеров дыни, лежавшей на груди.
Были селения, жители которых поголовно были заражены венерическими болезнями и заживо разлагались от них. Но страшнее всего были рассказы о кишлаках с прокажёнными. Такие селения горцы обходили за километры. Сбрасывали им с вертолётов продовольствие, и всё на этом. Как они там жили, чем занимались, об этом мало кто знал. Медицинской помощи прокажённым практически никто не оказывал. Это было в Советское время. Ныне, понятное дело, о таких селениях никто не вспоминал.
Если о базедовой и венерических болезнях Анатолий кое-что знал, то проказа была для него «белым пятном». Достал тогда книгу одного профессора, запамятовал его фамилию, и внимательно прочитал её. Вдруг придётся на Памире повстречаться с прокажёнными …
На Памир поехать не удалось. Советская стана перестала существовать, геология в Таджикистане сошла на нет, а о памирской и говорить не приходилось. 
Сейчас, глядя на стоявшего перед ним прокажённого, Анатолий вспоминал сведения, почёрпнутые из той книги. Оказывается, не забылись.
Проказа, устаревшее название тяжёлой болезни. Ныне более актуален термин «лепра» или болезнь Хансена. Считается она инфекционной, поражает кожные покровы и периферическую нервную систему. Проказа известна с древнейших времён, однако, лечить её так и не научились. Больные лепрой всегда были изгоями, они считались проклятыми. Опасное заболевание, приводившее к инвалидности, а потом и к смерти. 
Упоминания о проказе дошли с ХУ – Х веков до нашей эры, тогда она была распространена практически во всех европейских странах. Больные лишались всех прав, им запрещалось входить в церковь, посещать рынки и общественные места, мыться в проточной воде или пить её, прикасаться к чужим вещам, есть рядом или даже говорить с незаражёнными людьми, стоя по ветру. Убить прокажённого не считалось преступлением, тем самым, общество оберегалось от заражения.
Прокажённый выбрался из арчовника и теперь стоял напротив Анатолия, прижав руки к груди. Должно быть, он издалека заметил идущего к домику человека и поспешил укрыться от него в зарослях, надеясь, что тот пойдёт дальше, к началу ущелья.
Бывший геолог вглядывался в него. Крупные складки деформировали лицо, нос расплылся и утратил первоначальную форму. Такое уродство называлось, кажется, «львиный лик», припомнил Карпов. На руках не было пальцев и это тоже было признаком лепры, они отпадали безболезненно, поскольку терялась чувствительность.
Единого взгляда на лепру у учёных не существовало. Одни считали её инфекционной. По их мнению, заражение происходило из-за длительного контакта с больными, реже из-за вдыхания бактерий, которые распространял прокажённый.
Другие медики отрицали заражение лепрой инфекционным путём, а полагали, что она носит генетический характер. В подтверждение своих взглядов приводили следующие примеры. Скажем, в каком-то населённом пункте,  за тысячи километров от которого не было ни одного страдающего лепрой, вдруг появлялся прокажённый. Или другой пример, врачи, долгие годы, работавшие в лепрозориях, ежедневно контактирующие с больными, оставались здоровыми и доживали до преклонных лет. 
«Вот мне и предстоит узнать: инфекционное это заболевание или генетическое?» - подумал Карпов. Менее всего он ожидал встретить в ущелье, которое считал своим, и которое находилось в самом сердце Кухистана, величественной страны гор, человека, к тому же ещё и прокажённого.
Анатолий пристально вглядывался в больного и поражался тому, как лепра уродует человека.
- Как тебя зовут? – спросил он.
- Джунайд, - ответил прокажённый.
- Ты один тут?
- Нет,- донесся ответ. 
- И сколько вас?
- Пятеро.
- А где остальные?
- Эй, ин джо биёед (Идите сюда), - хрипло крикнул Джунайд.
Тишина, потом скрипнула дощатая дверь домика, и показались остальные, один мужчина и три женщины. Они боязливо жались друг к другу и опасливо глядели на незнакомца с ружьём, очевидно, не ожидая ничего хорошего для себя.
Все они были разного возраста и сложения, все были грязными и облачёнными в лохмотья. Джунайду, по прикидке Анатолия, было за пятьдесят. Второй мужчина выглядел помоложе, примерно за сорок. Одна женщина - тоже около пятидесяти, другая – за тридцать, а последней - не больше двадцати. 
Болезнь не так изуродовала их, как Джунайда. У мужчины ещё только намечались складки на лице, на руках не хватало двух пальцев. Выглядел он крепким, хотя тоже был истощён.
У пожилой женщины расплылся нос, и обвисли щёки, но руки не пострадали. У другой женщины проглядывали белые пятна на щеках, свидетельство лепры, но лицо не утратило симметрию. У девушки на правой щеке было заметно небольшое белое пятно, а так она была миловидной. Если отмыть её и переодеть, то оказалась бы даже красивой.
Анатолий смотрел на них, и не знал, что ему делать. Все его замыслы рухнули. Он рассчитывал надолго обосноваться в этом ущелье, и теперь вот такое препятствие. Погнать отсюда прокажённых? Это сделать нетрудно, стоит пригрозить им ружьём, и они уйдут. Но куда и как далеко смогут удалиться? Сил у них на долгий переход не хватит, да и кормиться им нечем.

Карпов не был религиозным человеком, но где-то в подсознании таилась вера в то, что в мире существует высшая справедливость, и каждому воздастся по его деяниям. Так сможет ли он прогнать отсюда этих обездоленных и несчастных людей и обречь их на скорую смерть? Они и так отмечены судьбой, и не ему, бывшему геологу Анатолию Карпову, увеличивать их страдания. Приютить их тут? Но кто может поручиться за то, что он сам не заразится лепрой и не станет вот так же заживо разлагаться? 
Пока он напряжённо размышлял, прокажённые, как говорится, перехватили инициативу. Старшая из женщин, шатаясь от голода, подошла к нему, опустилась на колени, взяла его руку и прижала к губам. «Всё, конец, заразит», - мелькнуло в сознании Анатолия, и он вырвал руку.
- Брат, не прогоняй нас, - еле слышно произнесла женщина, - пожалей,  и так все нас боятся и бросают в нас камнями. Помоги, и Аллах воздаст тебе за это …
Как по команде, и остальные прокажённые пали на колени, и, умоляюще, протянули руки к бывшему геологу.
«Будь, что будет, - подумал он. – Бандиты безжалостно обошлись со мной, неужели и я уподоблюсь им?»
- Встаньте, - приказал он, - мы все в одинаковом положении, и больные, и здоровые. Давайте, вместе выживать.
Лица прокажённых просветлели.
- Прежде всего, умойтесь, вон там, в заводи, хоть немного приведите себя в порядок, - распорядился он. – Потом, кто может, собирайте дрова для костра. Я посмотрю, что осталось в доме …
Он вошёл в домик. Прокажённые ночевали в нём, набросали на пол травы и сухих листьев. От прежних времён сохранилось ведро, три алюмиевых миски, котёл, ложки и пачка соли.
- Ну, что ж,  неплохо, - вслух произнёс бывший геолог. Он взял ведро, тщательно вымыл его, набрал на три четверти воды и вернулся к домику. Там был когда-то очаг, закопчённые камни и сейчас сохранились.
Прокажённые натаскали сухих веток. Анатолий наломал их, сложил шалашиком и зажёг. Ветки затрещали, язычки огня заплясали между ними. Костёр разгорался, пламя охватило бока ведра, установленного на очаге.
- Женщины, - продолжал командовать Анатолий, - вот вам три картошки и нож, быстро почистите их. Ты, - обратился он к девушке,- возьми алюминиевую миску, перебери в ней рис и промой его.
Он расходовал дорогие свои припасы и особого сожаления не испытывал. Теперь он не один, все вместе как-нибудь устроятся тут. Женщины и мужчина суетились, помогали, как могли, и только Джунайд сидел на плоском камне и сожалеюще качал головой, осознавая свою беспомощность. Без рук много не наработаешь, да и прежние силы оставили его.
Синий дымок тянулся к небу, горящие ветки потрескивали, вода в ведре закипела. Анатолий засыпал в ведро рис, дал ему повариться, потом бросил картошку. «Маловато для хорошего супа, - подумал он, - но на первый раз хватит».
- Слушай, - снова обратился он к девушке. – Как тебя зовут?
- Наргис, - ответила она, бросая у костра собранные ветки.
- Нарцисс, значит, - перевёл на русский язык Анатолий. – Знаешь об этом?
Она улыбнулась.
-Я хорошо говорю по - русски. Это мой родной язык.
- Вот как? – удивился бывший геолог и перешёл на русский язык. – Откуда такое знание?
- Я из интеллигентной семьи, - пояснила девушка. – Отец работал главным бухгалтером на заводе «Таджиктекстильмаш», мама преподавала в университете зарубежную литературу. Я окончила русскую школу, потом училась в университете на экономическом факультете два года. Но заболела и меня направили в лепрозорий. Родители не хотели, но что поделаешь?
- Вот как! – повторил Анатолий.- Смотри, как бывает… Ладно, потом поговорим, сейчас нужно заниматься обедом, уже полдень. Слушай, цветочек. Вон там, у скалы, - он указал туда рукой, - поляна. Прежде на ней росли дикий лук, чеснок и морковь. Если сохранились, нужно нарвать и накопать. Мобилизуй женщин, добудьте всё это, вымойте, почистите, заложим в ведро.
Девушка, и за ней гуськом женщины, потянулись к поляне. Всё росло и всё нашлось, кроме того нарвали стеблей лимонника.
- Пригодится для чая, - одобрил бывший геолог. – Приходилось пить такое.
Когда всё, заложенное в ведро, сварилось, он достал из рюкзака большую банку мясной тушёнки, взрезал её ножом  и выложил содержимое в булькающее варево. Поплыл аромат хорошей еды. Прокажённые, истомившись от голода, сглатывая голодную слюну, расселись поближе к костру.
- У нас три миски, - поразмыслил бывший геолог. – Джунайд сам есть не может. Пусть старшая женщина ест вместе с ним. Ложку себе, ложку ему. Им не повредит, не заразятся друг от друга. Этот мужчина… - Его зовут Одина, - подсказала девушка. – Пусть будет Одина, - согласился Анатолий. – Он будет есть с другой женщиной … - Зулайхо, - снова подсказала Наргис. – С Зулайхо, - согласился бывший геолог. – Ну, а мы будем есть с тобой, мадам. – Тогда уж мадемуазель, - улыбнулась Наргис.
- Что делает образование, - покачал головой Анатолий. – Уж и ошибиться нельзя.
- В данном случае нельзя, - не согласилась Наргис. – Я не была замужем, и теперь, наверное, не буду, - добавила она.
- Это, как Господь рассудит, - сказал Анатолий, желая подбодрить девушку.
- Уже рассудил, - горько усмехнулась она. – Не побоитесь, есть из одной чашки с прокажённой?
- Вообще-то страшновато,- честно признался Анатолий. – Но я за годы своей геологической практики столько раз находился на грани гибели. Горы шутить не любят, и, ничего, проносило. Авось пронесёт и на этот раз …
Была у него в натуре одна особенность: любил рисковать по делу и не по делу. Словно проверял себя на бесстрашие или хотел поспорить с судьбой. Такие поступки придавали жизни особую остроту. Однажды, когда шли с товарищем по каменистому ущелью, увидели на большой высоте пробитое в крепчайшем скальном монолите отверстие штольни. В этих местах были древние выработки. Монголы пригоняли пленных китайцев, и те добывали в горах медь, серебро, свинец. Такие вот шахты были в этих местах не редкость, но, чтобы без подхода к штольне, такого не видели.
Поднялись, остановились на краю глубокого провала. Штольня была от них метрах в пятидесяти. Удивительно, но к ней невозможно было пробраться, на гладкой скале не было ступенек, лишь кое-где различались неглубокие выбоины.
- Как же китайцы пробивали эту штольню? – удивился товарищ.
- Может быть, сверху спускали верёвочную лестницу? – предположил Анатолий.
Товарищ не согласился.
- Посмотри наверх, высоковато. Кроме того, выступает скальный козырёк, и спущенная лестница не прилегала бы вплотную к скале.
- Загадка, - покачал головой Анатолий.
И тут его словно что-то толкнуло. Он снял рюкзак и положил его на камни. Потом стал пробираться по скале к штольне, нащупывая ногами незначительные выступы. За такие же цеплялся руками.
- С ума сошёл! – ахнул товарищ. – Вернись!
Но вернуться уже не было возможности, для этого следовало бы развернуться на скале, а как это сделать?! И Анатолий мелкими шажками двигался к штольне. Прижимался грудью к скале, ощущая холод, идущий от неё. А может это был холод отчаяния, охвативший его от осознания смертельной опасности …
Добрался до штольни и нырнул в неё. Она была средней по глубине, метров сто, и совершенно пустая. На стенах кое-где виднелись следы от кирок и ломов, формой походила на тоннель. Такие округлые штольни были характерны для китайских рудокопов, не было нужды в креплениях.
Анатолий вглядывался в стены, может, будут заметны прожилки свинцовой или медной руд, но ничего подобного не просматривалось. Стены были усеяны отпечатками окаменевших растений, некогда росших тут. Листочки, веточки …
«Должно быть, китайцы пробили штольню для разведки полезных ископаемых», – подумал геолог. Но не было ответа на главный вопрос, как они это сделали?»
Нужно было возвращаться назад, и вот тут Анатолия охватил страх. Стоя на краю штольни, он посмотрел вниз, а вот этого-то и не нужно было делать, и невольно отшатнулся. Дно ущелья заволокла сиреневая дымка, торчали острые выступы скальных обломков.
Он сел на дно штольни, понимая, что сам себя загнал в ловушку.
- Будь там и жди, - крикнул товарищ. – Не нужно рисковать. Я сейчас пойду в посёлок, возьму там верёвки, альпинистское снаряжение, и с ребятами вытащим тебя.
Его слова точно подтолкнули Карпова. Согласиться на это, значило  - признать свою несостоятельность как геолога и скалолаза. Упрямство овладело им, сработал известный принцип – будь, что будет.
И он снова стал пробираться по скале. Сердце колотилось, лицо холодила испарина, но метр за метром оставались позади. И вот он стоял на площадке, рядом с товарищем. Пил степлившуюся воду из фляжки и не мог напиться.
- Ну, ты и дурак! – не сдержался товарищ. – Упал бы, костей не собрали…
Анатолий  отмолчался. Тот давний случай не послужил ему уроком. Забирался в одиночку в заброшенные, древние шахты и чудом уцелел, когда обрушилась кровля. Тонул в подземной реке, когда захотел перейти её вброд, а дно внезапно ушло из-под ног. Сумел зацепиться за каменный выступ, и по трещине с трудом выбрался наружу. Однажды, на узкой тропе в горах, столкнулся со снежным барсом. Не было ни ружья, ни ножа, смотрел в жёлтые, налитые злобой глаза хищника и ждал, что тот бросится на него. Но барс, видно, понял, что тогда они оба упадут со скалы. Злобно рыча, попятился назад и исчез за каменным выступом.

Анатолий словно испытывал судьбу, силился переупрямить её, настоять на своём. Это придавало жизни остроту и вселяло уверенность в то, что он является хозяином своей судьбы, а не наоборот. Он рано лишился отца, мать одна растила сына, работала инспектором пенсионного отдела. Трудилась с утра и до вечера, чтобы содержать семью. Мальчишка, лишённый отцовской опеки, был предоставлен сам себе. Он ощущал неполноценность в воспитании, и потому самоутверждение стало одной из черт его характера. 
Вот и теперь, встретившись с прокажёнными, он не ушёл от них, не бросил, не побоялся возможного заражения лепрой. Взял над отверженными людьми, как говорится, шефство, и стал помогать им, по мере возможности. И поедая суп из одной чашки с Наргис, он снова бросал вызов судьбе и заранее был уверен в своём выигрыше.
Бывший геолог походил на азартного игрока в казино. Раз за разом он делал рискованные ставки, следил за бегом шарика по кругу и верил в свою неизменную удачу.
Прокажённые ели жадно, хлеб и содержимое чашек исчезли с молниеносной быстротой. Подливали ещё и никак не могли насытиться. Потом долго пили чай, разомлев от сытости, и уснули тут же, на поляне, у домика.
Анатолий сидел с Наргис у затухающего костра, и она повествовала ему  о своей «одиссее».
- Мы все находились в лепрозории, в Гиссарском районе, видел, наверное: лечебные и хозяйственные корпуса окружены высоким забором, побеленным, заметны издалека. 
Анатолий кивнул, ему приходилось проезжать в тех местах.
- Нас было там около пятидесяти человек, кроме медицинского персонала и обслуги. Они походили на тюремщиков, а мы – на заключённых. Не знаю, как при Советской власти, а при нынешней, да ещё с рыночной экономикой, нас просто отделили от общества и предоставили возможность умирать, кто быстрее, а кто помедленнее. 
Лечения не было никакого, финансирование скудное, всё, что можно было украсть, крали завхоз и его подручные. Наверное, и врачам что-то перепадало. Во всяком случае, они питались лучше нас, а нас кормили отбросами. Врагу не пожелаешь такой жизни …
- У тебя всё-таки образованные родители, почему тебя не отправили родители, скажем, в Россию, если не в другие страны? – полюбопытствовал бывший геолог.
Наргис усмехнулась.
- Как бы меня, прокажённую, везли в самолёте или на поезде, забитыми доотказа пассажирами? Кто бы позволил и допустил? Как только выяснилось, чем я больна, меня моментально изолировали от общества, под надзором милиции отправили в лепрозорий. Моих родителей туда не допускали, передачи половинила обслуга. И пожаловаться было некому, комиссии из Министерства здравоохранения  и органов соцобеспечения приезжали, но в лепрозорий не заходили. Выносили им отчётную документацию, так они её даже не просматривали. Визировали, подписывали и скорей в Душанбе, только пыль за машинами вилась…
Девушка рассказывала с болью, доверительно склонившись к собеседнику.
- И как вы жили там? - спросил Анатолий.
Она пожала плечами.
- Всяк по себе, в зависимости от уровня образованности. Народ собрался разный. Вот, к примеру, наши: Джунайд работал шофёром-дальнерейсником, возил муку, сахар, другие товары из Казахстана. Говорит, что заразился где-то на отгонных пастбищах, останавливался там на отдых.  Одина, второй мужчина, хлопкороб из Пархарского района. Он считает, что болезнь развилась из-за ядохимикатов, которые распыляли самолётами, чтобы уничтожать на полях сельхозвредителей.
Зулайхо, которая постарше, домохозяйка. Сама не знает, откуда у неё такая болезнь взялась. Когда в горном Муминабаде узнали, что она прокажённая, её сразу отправили в лепрозорий, семью выгнали из района, а лом их сожгли. 
Другая женщина, Гуландом, работала в Худжанде в школе уборщицей. Можете представить, что там было, когда выяснилось, что она прокажённая. Скольких детей она, мол, заразила. Родители учеников хотели её заживо сжечь, спасибо, милиция отстояла. Для народа мы, прокажённые, страшнее чумных или носителей СПИДа…
Ну, а я, мою историю ты знаешь, - заключила Наргис.
Они помолчали. Тишина в глубоком речном ущелье нарушалась мерным шумом речки, щебетали птицы, лента дальнего водопада отливала под солнцем серебром. Пряно пахло цветами и зеленью, и не верилось в этом умиротворяющем урочище, что где-то могли царить между людьми злоба и даже стремление к убийству, только из-за того, что не было должного понимания болезни.
 - Дела, - протянул Анатолий, - а как вы тут оказались?
- История недолгая, - отозвалась девушка. 
Незаметно для себя в обращении к бывшему геологу она перешла на «ты». Он сразу понравился ей и, кроме того, показал себя решительным и смелым, не побоялся взять опеку над прокажёнными.
- Боевики оппозиции захватили Гиссарский район, - рассказывала Наргис. – Народ они малограмотный, суеверный, религиозные фанатики. Когда узнали, что неподалеку от райцентра находится лепрозорий, сразу же на машинах помчались туда. Опасались, что зараза и их коснётся. Потребовали, чтоб всех прокажённых вывели наружу, и погнали, как баранов, ближе к реке. Там была большая промоина от весенних разливов. Поставили всех больных на её край и расстреляли из автоматов. Потом пригнали бульдозер и засыпали тела песком и щебёнкой.
- А как вы уцелели? – спросил Анатолий.
- Случайно. К нашей Гуландом приехал муж проведать её. Они стояли у входа в лепрозорий. Увидели подъехавшие машины, и как из них стали выбираться вооружённые боевики. Муж, Гуландом, городской, сразу понял, в чём дело.
- Убивать вас будут! – крикнул он жене. – Скажи своим, чтобы прятались.
А сам побежал к речке, но там ровное место, куда убежишь? Пули догнали его …
Гуландом крикнула:- Спасайтесь!
 Мы спрятались в котельной, а остальных обслуга наружу из лепрозория выгнала. Хотели задобрить своим послушанием боевиков и остаться в живых. Но не вышло, их тоже сочли за прокажённых и расстреляли вместе со всеми.
Потом мы перебрались на чердак главного корпуса и просидели там до темноты. Счастье, что боевики не сожгли лепрозорий, побоялись войти внутрь. Ночью вышли наружу, и пошли по направлению к Каратагу. Это за Гиссаром, в горах…
- Я знаю эти места, - кивнул Анатолий.
Наргис вздохнула, рассказ о пережитом дался её нелегко.
- От Каратага вверх, в горы, идёт тропа. По ней водили туристов к озеру Искандеркуль, озеру Александра Македонского. Три дня пешего хода. Мы и пошли к озеру. Места глухие, два-три кишлака по пути, а так безлюдье. Боевикам там делать нечего. Шли медленно, голодные, не догадались захватить с собой еды, не до того было. Да и Джунайд не мог быстро двигаться. Оставить бы его, да мы чем лучше?! Так и шли. Мы с Одиной заходили в кишлаки, просили дать нам поесть. Где давали кое-что, а где прогоняли. По лицу его и отсутствию пальцев горцы догадывались, что он больной. Мальчишки камни в нас бросали. До этого ущелья добирались неделю. Когда-то я ходила с туристами этим маршрутом, запомнила ущелье с водопадом. Красиво, зелени много, деревья, можно плодами прокормиться. Но какие плоды ранней весной, ещё не созрели. Мёрзли, побили ноги, питались одной кислячкой, ревенем. Ослабели, и если бы не ты, так и дожидались тут смерти …

Анатолий слушал печальное повествование девушки и ещё больше укрепился в мысли, что правильно сделал, оставив прокажённых здесь. Поможет больным на первых порах, а там видно будет.
Прокажённые просыпались, потягивались, зевали. Благодарно улыбались своему спасителю и робко смотрели на него. Не верили в своё везение, а ну, как бросит их тут?
Анатолий подвёл итог затянувшейся беседе.
- Значит, так, как говорят: делу время, а потехе час. Припасов у меня немного, за три дня съедим, а дальше зубы на полку? Так не пойдёт. Консервы оставим на дальнейшее, а пока перейдём на подножный корм. Наргис, бери женщин, и идите по склону горы, земля там влажная, должны расти грибы. Наберите, сколько сможете. Пожарим их на костре, пойдут на ужин и завтрак. Из грибов же с зеленью  сварим на обед суп. Тут растёт сиёхалаф, чёрная трава, знаешь такую?
- Я знаю, - заторопилась Зулайхо. – Из неё весной суп варят, с рисом и заправляют кислым молоком.
- Кислого молока у нас нет, - улыбнулся бывший геолог, - а в грибной суп эта трава пойдёт. Говорят, очень полезная для пищеварения. А мы с тобой, - Анатолий подозвал к себе Одину, - займёмся подготовкой к ночлегу. Из камней сложим ограждение и будем спать там. Холодновато, но перетерпим. Костёр будем жечь, веток арчи наломаем, хорошая постель будет. Женщины в домике разместятся.
За заботами забылось недавнее опасение. Чувствовал себя так, будто начал очередной полевой сезон. Работали споро, камней было много, глины тоже, выбирали плоские и клали один на другой. Задней стенкой служила скала, в боковой сделали проход, чтобы заходить внутрь, а две остальные подняли до уровня груди.
- Лучше и быть не может, - сказал одобрительно Анатолий. – Это пока, а дальше из камней сложим хижину покапитальнее, чтобы зимовать в ней можно было. Холода тут серьёзные.
- Думаешь, и зимой тут будем? – тихо проговорил Одина.
- Думаю, и зимой, и дальше. Война не скоро кончится, настраивайся на долгую жизнь в горах. 
- Я ничего, - пробормотал Одина. – Всё лучше, чем в лепрозории. А ты, как думаешь дальше?
Бывший геолог поразмыслил.
- Поживу с вами, - решил он. – Одни вы тут не продержитесь. Думал в ущелье в одиночку обосноваться, а оно вон как получилось. Лучше ли, хуже ли, другого выбора нет.
Одина успокоился, заулыбался, стал трудиться с большим усердием.
Дров для костра заготовили много. Женщины принесли грибы.
- Там их столько, - доложила девушка, - за год не съесть.
- Вот и хорошо,- одобрил бывший геолог. – Понемногу решим проблему питания.
Поужинали жареными грибами, снова пили чай. Каждому из своих подопечных Анатолий вручил по кусочку сахара.
- Вот что, господа, мы здесь собрались не для отдыха. Труд и ещё раз труд, - решил он. – Завтрашний день будет выглядеть так. Одежда на вас, прямо сказать, никакая, не для жизни в горах. И помыться вам не мешает. В домике остался от прежнего времени жестяной бак. Наргис, баня - это твоя забота. Наберёте в бак воды, нагреете на костре, мыла я вам дам. Мыться будете за загородкой. Одина искупает Джунайда и сам помоется. Вы, женщины, друг дружке поможете. А я …
- А ты? – не выдержала Наргис и смутилась.
- А я займусь вашей одеждой. Там, за перевалом, - Анатолий указал рукой вправо,  - в соседнем ущелье небольшой кишлак. Пять лет назад в этих местах случилось сильное землетрясение. Жителей кишлака переселили в Яванскую долину. Вывозили их в спешке, и многое они побросали. Я думаю, найду какую-нибудь одежду для вас и присмотрю ещё что-нибудь полезное.
- Возьми меня с собой, - попросила Наргис.
Анатолий отрицательно помотал головой.
- Тут ты будешь нужнее.
- Возьми, - стояла на своём девушка. – Много ты разбираешься в женской одежде.
- Много, не много, возьму, что есть.
- Возьмёшь, да не то.
Бывший геолог всё ещё колебался.
- Ты назначена заведующей баней. Все вымоются, а ты так и останешься в пыли и глине.
Девушка стояла на своём.
- Помоюсь, когда вернёмся. Одина тут без меня справится.
- Возьми её, - рассудительно посоветовала Зулайхо. – Молодая, крепкая, и болезнь только начинается. А, может, тут и сама выздоровеет.
Анатолий согласился.
- Ладно, за вами баня и обед. А мы с утра пораньше полезем на перевал.
По правде говоря, он рад был, что девушка станет его спутницей. Нравилась она ему своей прямотой и крепостью характера. И болезнь свою не принимала, как трагедию. Не повезло, но другим тяжелее приходится.
На перевал поднимались неспешно. Мешали заросли шиповника и арчи, и по осыпям щебня приходилось идти осторожно. Во второй половине дня достигли гребня перевала. Остановились передохнуть. По пути собрали десяток крупных грибов, пожарили их на огне. Костёр развели из сухих, трубчатых стеблей ферулы. Горели они хорошо, но распространяли резкий, неприятный запах.
- Поели, чай будем пить в кишлаке, - Анатолий кивком указал на ущелье, куда предстоял спуск.  Оно было плоским, блестела под солнцем небольшая речка. С гребня перевала хорошо просматривался брошенный кишлак. Глинобитные дома, окружённые забором, тонули в садах. Не было видно дыма из очагов, не слышался собачий лай.  Тишина и запустение.

Надежда оправдалась. В домах отыскали одежду, женскую и мужскую, выгоревшую на солнце, поношенную, но для прокажённых годилась. Прихватили и обувь. Анатолий присмотрел рулон толя, нужен будет настелить крышу каменной хижины. Собрал кое-какие инструменты, но за всем этим надо будет придти с Одиной, Наргис для таких тяжестей слабовата.
Порадовало и другое. В садах ветви ломились от обилия черешни, яблок и слив, свисали кисти винограда. Им ещё предстояло созреть, потом в сухофруктах и отварах нужды не будет. И хотя была ещё середина мая, Анатолий уже прикидывал, как лучше подготовиться к зиме. Он не один, а для шестерых едоков много чего нужно будет.
С того дня они часто наведывались в брошенный кишлак, собирали ягоды и фрукты, добавляли их к пище и сушили на солнце. С питанием наладилось, в арчовом лесу водились зайцы, на альпийским лугах перепархивали фазаны и куропатки. Анатолий охотился на них, стараясь бережно расходовать патроны. Прокажённые поправились, уже не выглядели измождёнными, хотя о выздоровлении речи не было. Продольные складки на лице Одины, придававшие больным лепрой сходство с львиным ликом, становились заметнее. У Зулайхо отпали два пальца на левой руке. Фигура Гуландом расплывалась, она слабела, увеличивались белые пятна на щеках. Анатолия радовало, что белое пятнышко на щеке Наргис оставалось неизменным, и вообще больше не прослеживались никакие признаки страшного заболевания. По его просьбе Наргис вглядывалась в его лицо, ощупывала пальцы на руках, и не находила никаких признаков лепры. Их этого следовало, что, должно быть, проказа пощадила бывшего геолога. Но, может быть, ещё рано делать такое заключение, прошли считанные месяцы …
Прокажённые и он сам привыкли друг к другу. Никто не жаловался на свою участь, болезнь принимали, как должное, и во всём положились на время и на судьбу. 
Зима была уже не за горами.
Отношения Анатолия и Наргис развивались по восходящей, от товарищества к дружбе, от дружбы … Анатолий всё больше привязывался к девушке, а она к нему. Они были вместе целыми днями, занимались делами, совершали походы в брошенный кишлак, ночами сидели у тлеющего костра, и не могли наговориться и насмотреться друг на друга. Карпов пытался погасить разгорающееся чувство, останавливал сам себя разумными доводами, мол, он старше Наргис на целях шестнадцать лет, у него семья и, потом, её болезнь тоже была серьёзным препятствием зарождавшейся любви. Как можно обнимать прокажённую и целовать её? Он относился к больным лепрой как к обычным людям, привык к ним, но до конца преодолеть отчуждение не мог. Что это было: боязнь заразиться, брезгливость, сострадание, смешанное с невольным отчуждением?  Он и сам толком не мог разобраться в себе …
Анатолий часто задумывался о своей жизни. Да, у него была семья, но назвать её благополучной, он бы затруднился. Горы, ставшие его судьбой, разлучали с семьёй, способствовали разладу с ней. Полгода занимался он изыскательской работой в горах, а, когда возвращался домой, то не находил с супругой общего языка. Не понимали они друг друга. И теперь, когда семья жила в России и возвращать её в Таджикистан не имело смысла, а сам он надолго поселился в Кухистане, а, возможно, и навсегда, то окончательный разрыв с женой был ясен.
С Наргис же дело обстояло по-иному. Они жили в горах, и горы способствовали их единению. У них были общие заботы и общие интересы, их влекло друг к другу, а что ещё, скажите, нужно для создания дружной семьи? Ничего, если бы не одно серьёзное препятствие …
Зулайхо, как умудрённая жизнью женщина, сказала как-то бывшему геологу.
- Жениться бы тебе на Наргис, Анатолий-джон. Сама судьба свела вас в этом ущелье. Вот только на прокажённых не женятся. Их хоронят.
Анатолий только вздохнул. В словах Зулайхо была истина. На днях умер Джунайд. Лепра окончательно лишила его человеческой сущности. Он разлагался заживо. Его смерть была облегчением для всех и для него самого. Похоронили Джунайда в дальнем уголке ущелья, из камней соорудили на могиле пирамиду. Первая смерть и начало  общего кладбища …
Изменилась и Наргис. Отсутствие тревог и зародившаяся любовь способствовали душевному равновесию. Она похорошела и, на взгляд бывшего геолога, стала по-настоящему красивой. И сам он полюбил девушку, теперь он осознавал это явственно. Но что он мог дать ей в сложившейся ситуации?! Он замечал, что белое пятнышко на её щеке стало разрастаться, но делал вид, что не замечает этого. Более того, уверял, что болезнь стала отступать, и есть надежда на полное выздоровление. Когда-то он прочитал в книге фразу: найти, чтобы потерять. Именно это происходило с ним в горах Кухистана.
На днях он натолкнулся в верховье ущелья на медведя. Убивать его не хотел, но тот поднялся на задние лапы, грозно заревел, оскалив жёлтые клыки, и пошёл на человека. Свинцовая пуля попала ему в сердце. Для небольшой общины, обосновавшейся в ущелье, это было подлинной удачей. Мяса ели вдоволь, разрезали его на полосы и вялили в тени, развесив на ветках деревьев. Хорошее подспорье в питании зимой. И шкура тоже не последнее дело в холодную пору.
Приметы зимы были явственнее с каждым днём. По утрам хрусткий ледок покрывал речные заводи, изо рта вырывался пар. Желтизна увядания разливалась  волнами по горам. Теперь целыми днями занимались заготовкой топлива. Сухие ветки высились грудами на крышах домика и каменной хижины, занимали свободное место под навесом, а всё равно дров казалось мало. На костре готовили пищу, обогревались возле него, для всего этого требовалось много топлива.
Кухню переместили в каменную хижину, там же и ночевали мужчины, а женщинам отвели домик, утеплив его, по мере возможности.
Кое-что из тёплой одежды собрали в брошенном кишлаке, но ветхие ватные халаты – плохая защита от стужи, а ничего более подходящего не было.
Зима в горах властно заявляла о себе уже в середине октября. Сильно похолодало, в воздухе кружились «белые мухи», а в одно из утр Анатолий пробудился от стужи, выглянул из хижины и досадливо покачал головой. Снежный покров укутал ущелье, придавил своей тяжестью цепи хребтов.
Мороз крепчал с каждым днём. Термометра у Анатолия не было, но и без него было ясно, что стужа в Кухистане воцарилась надолго, и, мало того, становилась всё более жестокой. Река промёрзла до дна, и, что было поразительнее всего, замёрз и водопад. Теперь с гребня хребта свешивалось блестящее, ледяное зеркало. Тусклый диск солнца отражался в нём, но согреть его был не в силах. И, если в домике, где зимовали женщины, тепло удавалось сохранять, то в каменной хижине холод был непереносим. Пока сидели у костра, кое-как согревались. Но стоило лечь на постели из арчовой хвои, начинался озноб. Всё тело сотрясалось от дрожи, зуб на зуб не попадал, и опять приходилось разводить костёр.
- Так нам дров и на ползимы не хватит. Будем строить жильё из снега, - решил бывший геолог.
- Как это? – не понял Одина.
- Увидишь.
Снег от сильных морозов уплотнился настолько, что по нему можно было ходить, не проваливаясь. Анатолий старой пилой-ножовкой, найденной в кишлаке, нарезал из него квадратные блоки и складывал стены. Прокажённые недоверчиво отнеслись к его затее, но он улыбался.
- Эскимосы на Севере строят такие жилища, - пояснил Карпов своим подопечным. – Их называют иглу.
- Но это же снег, - недоумевал Одина. – В каменной хижине места себе не находим от холода, а ты хочешь зимовать в снежной.
- Увидишь, - снова проговорил Анатолий.
Снежное строение с заострённой вершиной походило на чум северных народов. Блоки плотно прилегали один к другому и не пропускали внутрь холод. Изнутри такими же блоками закладывали вход. В новом жилище разводили костёр, дым выходил через отверстие вверху, которое тоже потом закрывали. Снег внутри размягчался, но схваченный морозом, заледенел, стены покрылись ледяной коркой и уже не подтаивали. Тепло от костра сохранялось до утра.
Долгая холодная пора была суровым испытанием для зимовщиков. Пришлось урезать до минимума продовольствие. Жили впроголодь, но не отчаивались. Тут прокажённые чувствовали себя не изгоями, а людьми, их не унижали и не обкрадывали. И нужно ли говорить, насколько они были благодарны своему спасителю?! Сам же Карпов внешне держался спокойно, и этим ободрял своих подопечных. Но в душе тревога не проходила. Он видел, что лепра у больных прогрессирует, а, значит, жизненный срок их сокращался. Лечить их было нечем, да и помогло бы лечение, скорее бы просто отдалило конец. Как-то днём Гуландом варила похлёбку и коснулась рукой края раскалённого казана. Послышался запах обожжённой кожи, а сама он не ощутила боли. Нервные окончания отмирали, ткани теряли чувствительность.
Анатолий уверял Наргис, что она обязательно выздоровеет. Иначе просто не может быть. Девушка верила и не верила. Отчаяние у неё сменялось оптимизмом, и она рисовала себе их светлое будущее. Тяжело было Анатолию осознавать, что болезнь отдаляет от него любимую девушку, но он был бессилен помочь ей, и это угнетало его. Сам он чувствовал себя хорошо, никаких признаков лепры у себя не замечал. И уверовал в то, что причина её возникновения всё-таки не инфекция, а, скорее всего, таится в генах человека.
У времени в горах своё измерение. Его отсчитывают не по месяцам и годам, а по смене времён года. Остались позади три зимы. Закончилась ли война в Таджикистане? Спросить об этом было не у кого. Да, признаться, бывшего геолога это мало занимало. Он не собирался возвращаться в большой мир, а с прокажёнными вопрос, рано или поздно, решится сам собой.
Но если он отрешился от прежней жизни, то она сама напомнила ему о себе. Летом Анатолий шёл вдоль русла реки, намереваясь дойти до арчовника и там поохотиться на зайцев. Издали послышался гул вертолётного двигателя, столь знакомый ему по прежней изыскательской поре. Из-за гребня хребта вынырнул вертолёт, снизился и полетел вниз по ущелью. Анатолий замер на месте, он не знал, замахать ли руками или не привлекать к себе внимание?
Должно быть, вертолётчики не заметили его. Винтокрылая машина удалялась и скрылась за перевалом. Бывший геолог испытал облегчение и, в то же время, досаду. Встреча с лётчиками помогла бы многое узнать и принять важное решение, которое коснулось бы не столько его, сколько его подопечных. Наверное, всё-таки оппозиция не взяла верх в Таджикистане, боевики не летали на вертолётах.
Но пилоты заметили Анатолия. Через три дня вертолёт показался уже с низины ущелья, завис над ровной площадкой, образованной излучиной реки, и мягко опустился на каменистую поверхность. Из кабины выпрыгнул пилот, Анатолий помедлил и пошёл ему навстречу.
Рослый, крепкого сложения, с длинными волнистыми волосами, вертолётчик показался знакомым бывшему геологу. Да, он не ошибся. Это был Игорь Иванов, воздушный ас, известный альпинистам многих стран мира. Он доставлял их к подножию пика Коммунизма, откуда они отправлялись покорять эту высочайшую вершину. Работал Иванов с геологами, гляциологами, метеорологами, со всеми, у кого была нужда добраться до труднодоступных мест Таджикистан. Анатолий не раз летал с Ивановым и уважал этого смелого до отчаянности человека, добродушного, отзывчивого, любящего восточную поэзию.
Вслед за Ивановым на землю спрыгнули ещё двое пилотов. И они были известны бывшему геологу: второй пилот Наумов и бортмеханик Сиденко.
- Здорово, ребята! – крикнул Анатолий.
- Здорово, коли не шутишь, - отозвался Иванов. Всмотрелся в Анатолия и удивлённо проговорил.
- Карпов, ты что ли?
- Я.
- Ну, брат, удивил. Мне показалось, вроде человек промелькнул под нами. И дымок от костра тянулся кверху. Решили проверить, что это за Робинзон тут объявился. А, оказалось, Робинзон-то свой. Ты как тут оказался?
- Долгая история, - проговорил неохотно бывший геолог.
- А ты в двух словах.
Анатолий коротко изложил свою «одиссею».
- Все мы через это прошли, - покачал головой вертолётчик. – Я сам два года улицы в Москве топтал, а когда в Таджикистане сумятица улеглась, позвали сюда. Я и вернулся. Не могу жить без гор и этой вот «стрекозы».
Иванов провёл ладонью по крутому борту вертолёта.
- Э, да ты, я вижу, не один тут. Это кто такие?
- Прокажённые, - пояснил Анатолий.
- Кто? – изумился вертолётчик и даже сделал несколько шагов назад. – Где ты их добыл?
- Сами пришли, - и Анатолий изложил историю больных лепрой.
- Ну, и дела. Не боишься жить с ними?
Анатолий пожал плечами.
- Сначала не по себе было, боялся заразиться. Но три года прошло, как говорится, Бог миловал, здоров.
Ну, и дела,- снова проговорил вертолётчик. – Нарочно такое не придумаешь. Ладно, нам пора лететь. Ещё в Джиргаталь  нужно сегодня успеть. Говори, чем могу быть тебе полезным?
- Если сможешь, привези патроны. У меня одностволка, шестнадцатого калибра.
Иванов ещё раз бросил взгляд на прокажённых. Те сгрудились у жилья ,и, видно, не ожидали для себя ничего хорошего от прилёта этой гремящей машины.
Вертолёт заревел двигателем, лопасти винта набрали нужные обороты, и машина оторвалась от земли. Вскоре она скрылась из вида.
Через неделю Иванов снова прилетел. Привёз патроны и коротко распорядился. 
- Принимай груз.
- Какой? – удивился Карпов.
- Гуманитарную помощь.
За эту неделю вертолётчик побывал в Министерстве здравоохранения республики, где рассказал об удивительной общине прокажённых в одном из ущелий Кухистана.
- Решили так, - завершил рассказ Иванов. – Пока твои подопечные пусть остаются тут. Некуда их девать. Лепрозорий нужно восстанавливать, заново укомплектовывать специалистами, собрать разбежавшихся больных, если кто уцелел.
Что было сказать бывшему геологу на это?
- Будем жить дальше, - согласился он.
Гуманитарная помощь была немалой: ящик мясных консервов, мешок муки, в мешках поменьше – горох и рис, сахар, соль, и к ним десятилитровая пластмассовая  канистра растительного масла.
Анатолий повеселел. Он хотел позвать Наргис и остальных, чтобы перетащить с ними доставленную помощь, но вертолётчик замахал руками.
- Потом, потом, когда улетим. Ты закалённый, а мы, чего доброго, подхватим эту заразу.
Иванов прилетал ещё два раза. И всякий раз привозил гуманитарную помощь.
- Заботится Министерство о вас, - пояснил он. – И судьба ваша решается.
Вместе с Ивановым прилетел и корреспондент немецкой газеты с переводчиком.
- Этот журналист даже ахнул, когда узнал о вашей общине тут, в горах. Как можно упустить такую сенсацию? – пояснил вертолётчик. – В ногах валялся, чтобы я взял его в поездку к вам. Я ни в какую, но начальство заставило.
Немецкий журналист, рыжеволосый, грузный, в очках и с фотоаппаратом, засыпал Анатолия вопросами, допытывался до мельчайших подробностей. Ему было интересно всё.
Сам, однако, к хижинам не приближался и старался держаться с подветренной стороны.

Анатолий рассказывал о годах, прожитых в Кухистане вместе с прокажёнными, неохотно. Не видел он сенсации ни в своём стремлении уединиться в горах, ни в той беде, которая приключилась с его подопечными. А уж о том большом чувстве, которое породнило его с Наргис, тем более, предпочёл не распространяться. По просьбе журналиста сделал несколько снимков самих прокажённых, хижин, в которых жили, и жанровые снимки. Как готовят еду, обедают вместе, особенно поразило немца то, что Анатолий ел из одной чашки с Наргис и не боялся заразиться. Ну, а бывшего геолога, ущелье, горные массивы, поросшие лесами, журналист заснял сам. Суетился, щёлкал затвором фотоаппарата, менял кассеты с плёнкой и то и дело повторял:  - Колоссаль, гут, ка-ра-шо …
В последний прилёт Иванов привёз немецкую газету, весь номер которой  был посвящён таджикской сенсации с прокажёнными.
- Ну, брат, прославился ты! – смеялся вертолётчик. – Мне ребята перевели, о чём тут написано. Этот материал перепечатали газеты во многих странах мира. Знаешь, как тебя назвали? «Таджикский доктор Гааз ХХ века».  Слышал о Гаазе? Я-то сам только что в Энциклопедии о нём статейку прочёл.
Анатолий Карпов когда-то читал о немецком докторе Гаазе. Тот приехал в Россию в Х1Х веке. Был главным врачом московских тюрем, посещал богоугодные заведения и бесплатно лечил глазные болезни. Всю свою жизнь доктор Гааз отдал отверженным, тем, кого считали отбросами общества. «Спешите делать добро!» - таким было жизненное правило этого замечательного подвижника от медицины.
Анатолий не испытывал особой радости от сравнения его с известным врачом. Сам-то он начал творить добро вынужденно и особой своей заслуги в этом не видел.
- Теперь, брат, не скоро увидимся с тобой, - сказал на прощанье Иванов. – Переводят меня на памирские трассы. Но вы тут не пропадёте, мировую известность получили.
Почти год никто не беспокоил затерянную в Кухистане общину прокажённых во главе с «доктором Гаазом ХХ века». 
И только в середине следующего лета вертолёт снова приземлился на площадке в ущелье. На этот раз прилетел другой известный пилот Сергей Малахов, тоже хорошо знакомый бывшему геологу. С ним прибыли три человека, один из которых был милицейский майор. Малахов представил своих пассажиров. Мужчина средних лет, седоватый, в очках, оказался Вахидовым, начальником Управления Министерства здравоохранения Таджикистана. Второй, худощавый, светловолосый, помоложе, и с ранней лысоватостью, был назван Николаем Трофимовым, представителем Федерации европейских противолепрозных ассоциаций и по совместительству главным врачом Гиссарского лепрозория. Направлен в Таджикистан из Москвы.
- А лепрозорий восстановили? – поинтересовался Анатолий.
- Да, - ответил Вахидов. – Сделали на уровне мировых стандартов, набрали штат медиков и обслуживающего персонала, обеспечили в полной мере необходимым оборудованием и лекарствами. Теперь собираем больных. Такие должны быть изолированы от общества, есть установленные правила.
- А работник милиции зачем? – Анатолий кивком указал на стоявшего поодаль майора.
- Для подтверждения законности  прилёта и совершения нашей акции, - невнятно пояснил начальник Управления.
Сам он вместе с майором остался у вертолёта, а главный врач лепрозория и Анатолий Карпов пошли к прокажённым. 
Трофимов устроился на плоском камне, разложил на стерильной марле необходимые инструменты и попросил подводить к нему по одному больных лепрой.  Осматривал их тщательно, держался вежливо и дружелюбно, не обнаруживал никакого опасения.
- Ну, что ж, - сказал он в заключение, - без сомнения, это наши больные. Более тщательно обследуем их в лепрозории, чтобы установить степень заражения.
Эти слова Трофимов повторил и начальнику Управления Вахидову. Тот выслушал, кивнул и коротко сказал: - Давайте собирать больных. 
Женщины, Зулайхо и Гуландом, расплакались, Одина стоял, понурившись, Наргис держалась в стороне, не обнаруживая желания садиться в вертолёт.
- Акаджон, - обратилась плачущая Зулайхо к Анатолию, - скажите им, пусть нас оставят тут. Не нужен нам лепрозорий, плохо там.
Главврач подошёл к больным и попытался утешить.
- Женщины, поверьте, всё будет по-другому. Условия создадим хорошие, будем лечить. 
Но больные не верили ему. Они стояли рядом с Анатолием и умоляюще смотрели на него, видели в нём защиту и опору. Ему тяжело было расставаться со своими подопечными. За эти годы он сроднился с ними и относился к ним не как к больным, а как к близким ему людям, нуждавшимся в заботе и внимании.
- Зулайхо, Гуландом, - проговорил он, - и ты, Одина, надо ехать. Вас будут лечить, вы выздоровеете и вернётесь в свои семьи. Разве это плохо? 
Анатолий сознательно избегал обращения к Наргис. Он не мыслил своего существования без неё, хотя и понимал необходимость разлуки.
Наргис взяла его под руку, прижалась к нему.
- Я никуда не поеду, останусь с тобой.
Анатолий сожалеюще вздохнул.
- Это невозможно. Тебе нужно лечиться.
- Я никуда не поеду, - со слезами на глазах упорствовала девушка. – Зачем ты меня прогоняешь?
Главврач и начальник Управления обменялись понимающими взглядами. Майор милиции нахмурился. Он готов был применить власть, чтобы заставить девушку поехать в лепрозорий.
Анатолий чувствовал, как щемит его сердце, голова словно подёрнулась туманом. Он искал и мог найти подходящие слова, чтобы убедить Наргис не упрямиться.
- Ты выздоровеешь, и мы снова будем вместе. Никто тогда не разлучит нас.
- Ты правду говоришь? – с надеждой спросила девушка.
- Правду.
- И ты будешь ждать меня?
- Всю жизнь, - твёрдо пообещал Анатолий.
- Поцелуй меня.
И он поцеловал девушку так, как целуют любимых, со всей нежностью и страстью. До этого он старался не брать её даже за руку, а тут без колебаний выполнил её просьбу, потому что и сам хотел этого.
Прокажённых посадили в вертолёт.
- А вы почему остаётесь? – осведомился майор милиции. 
- Я  буду жить здесь.
- Это на каком основании? У вас есть разрешение?
Работник милиции усмотрел в желании Карпова нарушение порядка и старался воспрепятствовать этому.
- Я геолог, - пояснил Анатолий. – Пять лет работал в этих местах, и дальше буду вести исследования в Кухистане, моё руководство не возражает.
Он привёл этот довод, чтобы отвязаться от ретивого законника.
- Ну, если так, - пробормотал милицейский майор. – Но я разберусь с этим, обязательно проверю.

Вертолёт улетел, и Анатолий ощутил, как тоска охватила его. Он пожалел о том, что не заболел лепрой. Был бы вместе с любимой девушкой в больнице для прокажённых, и они не расставались бы до самого конца. Но здравое рассуждение возобладало в его сознании. Наверное, так лучше. Пусть Наргис останется в его памяти такой, какой была, красивой, полной обаяния молодости. И, главное, любимой. А дальше, как Бог положит …
Бывший геолог продолжал жить в самой глуби величественного Кухистана. Он стремился к одиночеству, но, странное дело, теперь, когда обрёл его, не испытывал полного удовлетворения. Жизнь с прокажёнными и любовь к Наргис обогатили его новым пониманием. Человек – существо общественное. Он должен жить с такими, как сам, приносить пользу, дарить людям тепло души, и взамен получать то же самое. И, наверное, он вернулся бы в город, но удерживало обещание, которое он дал девушке, - ждать её. И он будет ждать столько времени, сколько потребуется для этого. Если она излечится от лепры, то найдёт возможность, добраться до него. А жить в городе, ездить в лепрозорий, чтобы видеть, как болезнь всё сильнее поражает Наргис, нет, это не для них.
Впрочем, полного одиночества в Кухистане он не имел. Теперь, когда он получил мировую известность под именем «Доктора Гааза ХХ века», иностранные туристы, идущие пешим маршрутом к озеру Искандеркуль, непременно хотели повидать удивительного «доктора». Встреча с ним стала составной частью их путешествия по горам.
Анатолий не уклонялся от таких встреч, хотя особого удовольствия от них не получал. Отвечал на вопросы, позволял себя фотографировать. Туристы делились с ним продуктами и снаряжением, он брал, такие подношения были для него нелишними, не брал только деньги. К чему они ему, в удалении от мира, тем более, если это была иностранная валюта? Впрочем, такие встречи были только летом, остальное время он был предоставлен сам себе.
Ожидание перемены в судьбе стало сущностью его натуры. Он верил, что перемена обязательно произойдёт, и это скрашивало его одиночество.
Говорят, надежда умирает последней. И её жизненность зависит от того, чем её подпитывает ожидающий человек. Анатолий подпитывал её верой в скорую встречу с Наргис, их счастливую будущность в горах Кухистана. И его надежда походила на цветок розовой мальвы, которая украшает альпийский луг и не увядает целое лето …