Прыжок на месте

О. Славникова «Прыжок в длину»; М., «АСТ», 2017.

После «Легкой головы» Славникова взяла прямо-таки мхатовскую паузу: за семь лет было опубликовано лишь эссе «Одинокий той-терьер». Могла бы молчать и дольше: отряд не заметит потери бойца. Ибо читатель для О.С. – совершенно лишнее звено. «Диалог идет между писателем и мирозданием, а читатель только присутствует», – заявила она в одном из интервью. – «Если, конечно, хочет. Или не присутствует. Это его дело».
(Не возьму в толк, зачем при таком раскладе печататься, – или мироздание рукописи не принимает? Впрочем, это моя личная драма…)

Читатель для Славниковой воистину всегда был пушкинской величиной: ничего иль очень мало. Это же в Проклятом Буржуинстве важен спрос как гарантия роялтиз, и все должно быть динамично и увлекательно: и слова, и пули, и любовь, и кровь. Но у советских собственная гордость: ну на фиг, самовыражение дороже, – благо платят построчно. Потому у Славниковой анемичная фабула помирала еще в эмбриональном состоянии, любой текст был вариацией на тему бодлеровской «Падали», а люди служили сырьем для сравнений, никак не больше. Вокруг громоздился непроходимый бурелом вычурных тропов, похожих на скандинавские кеннинги: «Стеклянистое тело мегамаркета напоминало теперь теорему, покончившую с собой из-за отсутствия доказательства» («Легкая голова») – вы что-нибудь поняли?
Хуже всего то, что О.С. была монотонна, как затяжной сентябрьский дождь. Арсенал писательских приемов оказался до неприличия скуден. Герои были в обязательном порядке зооморфны: похожи то на старую больную обезьяну, то на старого больного кенгуру, то на больного страуса, – Айболита сюда, срочно! Дежурные метафоры и разные прочие эпитеты кочевали из текста в текст, будто незабвенные цыганы по Бессарабии: мокрую глину непременно следовало сравнить с гороховым супом, пальцы – с поганками, закат – с борщом и проч.
«Прыжок в длину» – еще один самоповтор длиной в полтыщи страниц.

С чего бы начать-то? Наверно, с идеи. Есть у О.С. одно скверное свойство – долго и нудно обосновывать трюизмы. В новой книжке она потратила аж 87 453 слова на доказательство максимы Льва Озерова «Бездарности пробьются сами». Стало быть, способный легкоатлет Олег Ведерников буквально вынул из-под колес соседского пацана Женечку Караваева и остался инвалидом. Подросший Женечка превратился в сущее дерьмо: насильник, катала, полукриминальный бизнесмен. Но в итоге он матери-истории более ценен: «Плохо, если у человека есть талант: вычти талант, и от человека останется огрызок, а то и вовсе дыра. А вот Женечка, из которого вычитать нечего, при любых обстоятельствах сохраняет полноценность. Он, человек, он имеет права, он – священный объект всей гуманистической культуры и нынешней пост-культуры, поставившей человека-женечку выше всех институций, традиций и прочей фигни».
Вот это, кстати, воистину ново: Славникова впервые на моей памяти отчетливо высказала мысль – пусть не свою, пусть второй свежести, но все-таки. Респект, Ольга Александровна.

Зато все остальное пребывает в похвальной неизменности. Ну, разве что Айболита вызывать не нужно.
Стремление свернуть тугой словесный кукиш дает в итоге кукиш смысловой: «Вся дальнейшая жизнь матери стала повышением выхода свободы на единицу труда». Знакомо, правда? – по теореме-самоубийце и прочему невразумительному маньеризму.

Правда, и тут не без некоторой новизны. За семь лет жена-букероносица выучила несколько новых слов – «жир», «горб», «лягушка», «печень» – и эксплуатирует их с повышенным КПД. В результате половина персонажей страдает ожирением: «мать облюбовала именно этот тип – тяжелый, плечистый, жир как резина», «органы были в нем стиснуты жировыми глыбами», «тугой воротник матерого жира», «жирный таксист», «косая складка жира». Вся флора и фауна «Прыжка в длину» обзавелась деформированным позвоночником: «смешной горбатый автомобильчик», «горбы ветчины», «горбатый ноготь», «маленький горбатый катафалк», «горбатенькая ювелирная коробочка», «горбатый джип», «горбатый мусорный мешок» – и так далее, вплоть до сюрреалистических «горбатых темнот узкой раздевалки» и вовсе уж невразумительной «горбатой зимы». Авторесса упорно кормит читателя сырой печенью: «глазницы цвета сырой печенки», «с тяжелым ртом, похожим на печень», «с лицом, как сырая печень». Впрочем, есть в меню и лягушатина – ее запасов хватит на небольшой французский ресторан: «Галя, присев на корточки, напоминая лягушку», «похожий на большую байковую лягушку», «кавказец бурлил и квакал, будто тропическая лягушка в брачный период», «холодная, как лягушка, лапка знаменитости», «фиалка побурела, сгнила и лежала на плесневелой почве, похожая на трупик лягушки».

Вот, кстати, о гниении: без любимых отбросов Славникова как без рук. Все, к чему  прикоснется эта ну о-очень добрая фея, моментально покрывается трупными пятнами и разлагается на глазах: «лицо, как прелая роза», «тротуар, облепленный лиственной гнилью», «гниловатый запах рогожной тряпки», «останки каких-то крупных насекомых, похожие на гнилые яблочные огрызки», «низенький мужчина в седине, похожей на плесень»… ну, вы поняли: сто сорок мохнатый привет Бодлеру.

Еще одна константа: феерическое незнание матчасти. Негодяйчик (слово это Славникова повторяет 153 раза) Женечка на выпускном вечере зверски изнасиловал одноклассницу: «Рот у Ирочки чудовищно распух и превратился в мясо… Кусок тюлевого подола свободно болтался, напоминая крыло стрекозы, а по ногам стекал, наполняя хлюпающие туфли, страшный, темный сироп». Потерпевшая оказывается в больнице, «в ужасной, душной палате на шесть храпящих и плачущих коек», но писать заявление категорически отказывается. «В возбуждении дела пока что отказано», – сообщает опер. – «Кому, вообще, надо возиться, если выходит по взаимному согласию…» Оно конечно, изнасилование – уголовное дело частно-публичного обвинения. Но налицо вред здоровью – как минимум, средней тяжести, статья 112 УК РФ, уголовное дело публичного обвинения, тут и заявления не требуется. Ольга Александровна, вы бы хоть с 20-й статьей УПК ознакомились, что ли, – незнание законов не освобождает автора от ответственности за откровенное фуфло. Или вот еще, тоже на милицейскую тему: «Оперативник рассказал, как заходил домой к подозреваемому и совершенно не понял, кто ему открыл грубо сваренную дверь, разбудившую в комнатах железный гул, словно дернулся длинный, от горизонта до горизонта, железнодорожный состав». Каюсь, был неправ насчет Айболита: после такого рапорта a la Бальмонт следует срочно вызывать оперу психиатрическую бригаду.

В свое время Артур Аминклаус заклинал: «Не следует искать в романах Славниковой правду быта, попытайтесь ощутить истину бытия». Хм. Впору задать евангельский вопрос: что есть истина?

Применительно к случаю она, очевидно, такова: прозу О.С. принято относить к магическому реализму – по-моему, совершенно незаслуженно, ибо магии здесь гомеопатическая доза (у протагониста есть зачаточная способность к левитации), а реализма и того меньше (пример см. выше). В наличии лишь монструозная поднабоковская логорея, всякая фраза намертво зарастает мишурой и конфетти: «Мелкие машинки обросли от крыш и до колес словно бы косматыми белыми козлиными шкурами, полотнища сосулей на проводах между фонарями напоминали развешенное на веревках мерзлое белье». Слова, слова, слова, как говаривал Вильям наш Шекспир. И это последняя, неизменная, незыблемая величина славниковской прозы. Фундамент, если хотите. Результат тот же, что и всегда: стрекоза, увеличенная до размеров собаки, рахитичный рассказ, старательно размазанный до размеров романа.

Поэтому коли спросят вас: «Читали вы новую Славникову?» – смело отвечайте по-булгаковски: «Что я, старую не читал?»