«Ты помнишь, дружище?..»
«Ты помнишь, дружище?..»
Мама мыла раму
Ты говоришь, – все хорошо.
А мне б отвлечься…
Как будто день один прошёл –
Минула вечность…
Я думал, мне достанет сил –
На дни и годы…
Казалось, я не уходил, –
Гостил поодаль.
Казалось – сел не в тот трамвай, –
Пустяк неловкий.
И вот вернулся невзначай
На остановку…
А там – с мороженым лоток
Все тот, ютится,
И тот же, вроде, паренёк,
Обнял девицу…
Но… вот идёт мой школьный друг, –
Он сдал заметно:
Идет вальяжно, как и внук,
Его трёхлетний.
Но вот мой дом… В моём окне
Другие рамы.
И в нём, увы, не машет мне
Рукою мама…
Ты говоришь, – все хорошо?
Ты прав. Отчасти…
Казалось – только миг прошел, –
Минуло счастье…
Зимняя зарисовка
Ночь поземкою по асфальту
Шила гладью узор искристый,
И снежинки кружили сальто
Словно в цирке эквилибристы...
Ткал вуаль из искринок ветер,
И, укрытые той вуалью,
Две судьбы, при фонарном свете,
Снег и ветер в ту ночь венчали...
Фонари освящали лица:
Ты – повенчана... Ты – повенчан...
Обещая, что будет длиться
Ночь волшебная бесконечно...
Что невенчанным всем на зависть
Счастья им не минуть простого!..
…Но под утро они расстались,
Не сказав о любви ни слова.
Здравствуй, Серый!
Здравствуй, Серый! Ну как ты там?
Как мечтал, благодать да тишь?
Смотришь бодро не по годам...
Улыбаешься и молчишь...
Мы живём – не обидел Бог:
Дочь растёт, да ворчит жена...
Разделила со мною срок
У казенных дверей сполна...
Это сколько ж минуло лет,
Как не виделись мы с тобой?
Да!!! От Лены тебе привет!
Разошёлся с ней тот «плейбой».
Знаешь, в общем-то, недосуг
Стало нынче вершить дела:
Устаканилось всё вокруг –
Жизнь размеренная пошла.
А вот помнишь, как мы могли:
Ритм, басуха, бутыль вина, –
Петь в два голоса «Журавли»
И Макаровы «Три окна»?..
Помнишь, в восемьдесят втором,
Жизнь планируя наперёд,
Мы мечтали с тобой о том,
Как двухтысячный встретим год?..
Не сложилось. Прости, браток.
Разошлись мы с тобой в пути.
Веришь, раньше никак не мог
Я могилу твою найти...
Диалоги в немом кино
Диалоги в немом кино, –
Только взгляды да жесты рук...
С ним не дружит она давно,
Он давно ей уже не друг...
Он – солиден и неуклюж.
Не на выданье и она...
У неё – на диване муж.
У него – у плиты жена...
Ей расслабиться нет причин,
И ему вроде тоже нет:
У неё справил свадьбу сын,
У него – дочь ушла в декрет...
Закрывается ресторан –
Посетителей просят прочь...
Он не спать будет до утра,
И она – не заснёт всю ночь.
У недружбы особый счёт...
Не его, не её вина,
Что зачем-то, не первый год
Он не с ней, и не с ним она...
Так не дружат они давно,
Вот такая беда, старик...
Диалоги в немом кино –
Выразительнее, чем крик...
Аллюзия
Столкнулись рюмки в поцелуе
И нежно застонал хрусталь…
Как двадцать лет назад, в июле…
Ах, нет… ведь это был февраль?
Ах, да… Тебя же звали Ирой?
Тогда, за кухонным столом
Мы пили чай… в твоей квартире,
Тот, настоящий, – «со слоном»?
Ой, нет… не ты. Но как похоже
Ты улыбаешься в ответ…
Да! Называй меня Серёжей…
Нет… не обиделся… Нет, нет!
Какая разница? Я знаю,
Что скоро ты предложишь мне
Распить с тобой «по чашке чаю»
К тебе поехав... разве нет?
И станешь грустной, и к тому же
Зажжёшь початую свечу,
И не расскажешь мне о муже,
И я о многом умолчу…
И в недосказанности этой,
В случайной схожести времён –
Не будем мы искать ответов,
И называть своих имён…
Был бы я геометром
Это моя стихия, –
грустная роль в бурлеске –
ровное искривляя –
путать чужие мысли...
Я ведь – не математик,
чтобы, как Лобачевский
строить пространство, где бы
суть поменяли числа.
Был бы я геометром
(числа ведь – мимо сплетен?),
я бы построил график,
чувствами не калечась...
Ноль, например, возвёл бы
в некоторую степень
и получил при этом,
скажем, не ноль, а вечность.
Но... Это ты умеешь –
ноль умножать на числа...
Правил, известных всюду,
станешь ли ты бояться?
Я же, считать, родная,
полностью разучился,
вот и остался верным
роли своей – паяца....
Тушки усопших мух
В сотах пустых квартир
сжался озябший мир.
Зимний узор стекла –
символ границ тепла...
Между оконных рам –
вымыть бы их пора! –
Мой замирает взгляд:
мухи спокойно спят.
Вот и опять зима.
День бестолково мал.
Я посчитаю вслух
тушки усопших мух.
Спят и друзья мои –
пчелки, да муравьи...
Всякий, с кем я знаком,
чуточку насеком.
Катастрофа в моём Отечестве
В пору детства беспечно-шустрого,
Да и позже, томимый зоною,
Я беду – наперёд предчувствовал,
И встречал в изготовке оную...
Может, только лишь в силу этого,
Дав дерьма глотнуть полной мерою,
Жизнь дарила мне столько светлого,
Чтобы я забывал про серое...
Но былые забыв лишения,
Вновь душа моя нервно мечется....
Будто чувствует приближение
Катастрофы в моём отечестве...
Жаль вот – скорая нынче осень...
Коли сказками заморочен
Я опасной бреду верстою,
Между окриков и пощёчин,
Значит, всё же чего-то стою.
Хорошо, если б для острастки,
Был и дом мой пути подобен,
Раз не чувствую в ритме тряски
Сотни выбоин и колдобин.
Коль рукой раздвигаю ветки,
Знать иду я не посерёдке.
Если я не склевал объедки,
Знать, найдётся закуска к водке.
Коль богатство моё – потери,
Значит казнь для меня – крестины.
Коль за мною захлопнут двери,
Знать, и целиться будут в спину.
Знать и выстрел не будет грозен –
За спиной не пугает дуло...
Жаль вот – скорая нынче осень...
Слишком быстро весна минула...
Если б часы поломались однажды
Жизнь не делима на эры и фазы,
Не существуют века и эпохи...
Если нажать на три клавиши сразу,
Я не замечу вовсе подвоха...
Киев, Афины, Ерушалаим –
Всё это только лишь смена иллюзий...
Может, вселенную я разрушаю,
Шар биллиардный отправивши в лузу?
Может, палач я, бесчувственный к плачу? –
Что ж пробирает похмелье до дрожи?..
Может быть, звуки я слышу иначе,
Коль поминутно мурашки по коже?
Все неизменно. В движении каждом
Что-то во мне замирает всё чаще...
Если б часы поломались однажды,
Я бы не знал, что живу в настоящем...
Просится выдох. Нет воли для вдоха.
Пусть оборвётся во мне то, что тленно,
Раз уж не чувствую вовсе подвоха
Клавиш, нажатых одновременно...
Вроде бы все – просто выдох, и точка.
Веки прикрыть, и исчезнут заботы...
Но перепугано шепчет мне дочка:
«Папа, чего ты? Папа! Чего ты?..»
Символ боли
Нет пределов. Мы все на воле.
Значит, плакаться нам негоже.
Всё условно. И числа – тоже
Чей-то вымысел, и не боле...
Все единое – раздвоится,
Чтобы самость свою измерить:
Три, четыре, и семь, и девять –
Повторенные единицы…
Одного откровенья дети –
Мы частицы единой плоти:
Ноль – являющий бездну сотен,
Отражением тьмы во свете...
Всё условно. И числа – тоже
Чей-то вымысел, и не боле...
Единица – лишь символ боли,
Той, что выразить ноль не может...
Без такого врага, как ты...
Мой единственный визави,
Настоящий мой, милый враг!
Не умею я о любви
Рифмоплетствовать... просто так.
Ты пойми – я не лжец, не тать...
Просто свёрстаны мы с тобой
Как страницы – в одну тетрадь,
И прошиты одной судьбой...
Это смерть красна на миру...
А любовь... Что ж марать листы?
Только знаешь ли... я умру
Без такого врага, как ты.
Стратег никчемушной лжи
Правда-матка такое дело:
Скажешь слово – ответ держи.
Ты не верь мне, я лгу умело...
Я стратег никчемушной лжи.
Из дерьма я ваяю пули...
Скажешь, – «да», я отвечу: «нет»!
Если спросишь меня, – люблю ли?
Улыбнусь, промолчав в ответ.
Я иронией искалечен...
Ты прости мне мою игру.
Только знай: если «да» отвечу,
Это значит, всерьез совру...
Тараканьи бега
Удивляется мир учёный:
От летков разлетясь в июле,
До сих пор не вернулись пчёлы
По домам своим, то есть в ульи...
А ещё, что довольно странно,
Ибо – это ведь плюс, не минус? –
Разбежались и тараканы,
Не вернулись к себе под плинтус.
Кем, куда и зачем влекомых
Не хватает мне их, ребята –
Не вернувшихся насекомых,
Живших рядом со мной когда-то.
Может это наивно слишком,
Но, я, глядя на братьев меньших,
И в своей телефонной книжке
Не вычёркиваю ушедших...
Коллегам по перу…
То, что издавна
было издано,
Колонтитулами украшено,
Не намеренно,
но похерено
Достиженьями духа нашего...
Нынче гражданам –
всем и каждому,
Из любой отдаленной волости,
Дали клавиши...
А слукавишь-ли
Против даденой-то возможности?
Вот и силы мы
в клавиш символы
Тиснем, с понтом «бредём по лезвию»,
Но растратили,
как предатели
Малость, вроде бы... а поэзию...
Где живые друзья ещё в титрах...
Жаль, не вышло родиться не в этой стране,
И поэтому лучше о грустном...
Я живу в чёрно-белом горячечном сне,
Величая похмелье искусством.
И теряясь в истории прожитых лет,
Миг за век принимаю, день – за год…
Ах, на месяц попозже явиться б на свет,
Да на тысячу миль бы на запад.
Вот бы «выделить» прошлое, и на «delete»
Надавить незаметно мизинцем…
И создать новый файл – имя, свойства и вид –
На своей чёрно-белой странице…
Чтобы снова вдохнуть акварельность весны, –
Сладкий привкус медовой палитры, –
Чтобы снились цветные, киношные сны,
Где живые друзья ещё в титрах.
Ушедший ангел
Это было как будто уход в астрал…
Тот, где тело с душою врозь:
Он всегда приходил, если я желал,
А порою без всяких просьб.
Он не ведал запретов, не знал табу.
Был со мной бесконечно прост.
Напевал мне тихонько названья букв,
Я лишь делал их перепост.
Он шептал мне на ухо – едва-едва,
Чтоб подслушать никто не смог
Сочетания звуков, творя слова,
А из них – сочетанья строк.
Я себе наливал до краёв бокал,
Прикурив – запивал взахлёб,
И записывал всё, что он подсказал,
Не забылось под утро, чтоб…
Чтобы утром, пролистывая блокнот, –
Поражаясь, что почерк нов! –
Распознать письмена не из букв, а нот,
Или даже не нот – штрихов.
Я спешил расшифровывать те штрихи,
Не откладывал на потом.
И читал удивленно его стихи,
Алкогольный поправ синдром.
Это было как будто уход в астрал,
Где душою я неглиже…
Наливаю себе до краёв бокал.
Да блокнот потерял уже.
Старые игрушки
Как дни – я воскресенья и субботы
Не чту, за статус «красных» выходных, –
Рутина неминуемой работы
Традицией возложена на них...
А батя мой... Он был иной закалки,
Традицией считая пикники...
Каких лещей мы брали на рыбалке...
Как вкусно пахли дымом шашлыки!
И вот – суббота... Я сбежал из дома –
В рабочей форме, «полунеглиже» –
Скрываюсь в старом, с детских лет знакомом,
Отцовском запылённом гараже...
Сегодня – не обычная уборка,
И грустен предпродажный антураж:
Уже семь лет, как продана «шестёрка»,
И вот пришёл черед: теперь – гараж...
Здесь вещи, о которых все забыли,
Лежат, пылясь – какой от хлама прок?
И вдруг, на полке, под «коврами» пыли,
С игрушками нашёл я закуток...
В коробке проржавели автоматы,
И щелкавший пистонами «наган»...
Лежат безмолвно «русские солдаты»,
И сломанный когда-то барабан...
А вот мой «ЗИЛ» – любимый... Бесколёсный...
Я вытер пыль, и сжал его в руке...
И – я же сам? – зачем мне прятать слёзы? –
Прочёл на днище: «цэ рупь сорок кэ»...
Признаюсь, я не видел слёз у бати,
Хотя, не обошла его беда...
Прости, отец, что плачу так некстати.
Я счастлив был, поверь мне, в те года...
Ты помнишь, дружище?
Ты помнишь, дружище, вьетнамские кеды?
Коленную выпуклость детских колгот?
Настольный хоккей у блатного соседа?..
А ну-ка, напомни, какой это год?
А помнишь те, вязаные рукавицы,
Да-да, на резинке из старых штанов?
Сестёр разлучённых серьёзные лица
В наивном, как сказка, индийском кино?
Как строили мы во дворах «халабуды»,
И не были метры хрущёвок тесны?
Ты помнишь, как пахли пожухлые груды
Листвы подожжённой? А запах весны?
Ты помнишь – мы жвачку жевали неделю,
Обертку её, словно ценность храня?
Ты помнишь «Орлёнок»? Вот это был велик!!!
Его я на спиннинг потом поменял...
Ты помнишь, «копейка» считалась машиной
Престижного класса, – почти «Мерседес»!
«Битлов» мы писали тогда на бобины...
На деньги не спорили, – на интерес...
На школьном дворе, помнишь, лихость былую
И первый, с ночевкой в палатках, поход?
И, помнишь, решались мы на поцелуи…
А ну-ка, напомни, какой это год?
Ну что, вспоминаешь? – и то уж немало!
Давай-ка нальём за ушедших ребят...
«Несчастное детство»? – Не прав ты, пожалуй!
Счастливей – не будет уже у тебя!
