Жемчужина

На похоронах некоторых я плакал навзрыд,
Когда тебя не стало, мой дорогой человек, я плакал без слёз.
Абдулла Арипов

Всю ночь лил дождь. К утру он стих. Временами налетавший ветер, сорвавшись со двора, слегка коснулся черешни, и капли дождя на ее листьях омыли волосы Халика. Он вытер волосы и пошел медленной походкой. И как только он вышел из калитки, начался невообразимый шум в доме, все забегали, послышался громкий вой женщин. К этим рыданиям добавился неприятный и страшный мужской бас, похожий на рёв медведя. Халик не смог разобрать голоса. Казалось, рыдания стали постепенно затихать и отдаляться. Затем они вовсе стихли и слова послышались отчетливо: “Э-эх, мама! Мамочка!..”. Халик еще ни разу не слышал, чтобы старший брат так горько плакал. Халик остановился как вкопанный, хотел шагнуть, но не получилось. Затем, приподымая тяжелые ноги, поволок их за собой. 

Когда он вошел в дом, сестры и братья хныкали возле матери. Она лежала посередине комнаты на нескольких слоях толстой курпачи, как ангел: её лицо в морщинах словно разгладилось, ноги ровно вытянуты, голова чуть наклонилась на бок, словно она хотела посмотреть на подол, а пальцы рук по бокам будто подправляли платье, губы слегка улыбались... нежно... 
Увидев Халика, старшая сестра завыла пуще:
– Халикджан, как же быть, мы матери лишились!.. Халикджа-а-н!..
Халик на колени присел возле матери, взял ее за руки. Они все еще были теплые, а лицо оставалось румяным.

Младшая сестра, все это время обнимавшая мать, посторонилась и вперемешку с рыданиями что-то сказала. Халик услышал ее последние фразы: 
– Насмотритесь вдоволь, брат!
Из глаз Халика покатилась слезинка, и как жемчужина задержавшись на ресницах, упала на щеку и тут же высохла. Увидев невозмутимый вид Халика, брат обеспокоенно подошел к нему:
– Что же, ты не плачешь!.. – сказал он, оглядываясь по сторонам.
 Халик не отвечал, тогда брат, дернув его за рукав, дал звонкую пощёчину:
– Плачь, тебе говорю!.. Плачь!

А Халик словно окаменел, казалось, будто мать не умерла и сейчас вот-вот что-то скажет сыну. В углу комнаты на дастархане с приподнятым краем стояла касушка с аччигош (1), кусочек хлеба, а на небольшом фарфоровом подносе лежали недоспелые и нетронутые черешни. 
Черешня, которая росла во дворе, каждый год расцветала и давала сладкие плоды. Когда мать захворала, она почему-то захотела именно их и отодвигала ту, что Халик приносил с рынка. Сын нехотя собрал горсть еще недоспелых черешень и положил их возле матери: 
– Мама, это наша черешня со двора.
 Мать устало улыбнулась и кивнула головой...
 Брат снова дернул Халика:
– Поплачь громко, братишка. Пусть люди слышат, не то смеяться будут.
Халик снова поник головой. Казалось, будто он уменьшился в глазах сестер и братьев. Вспомнив вчерашний разговор с матерью, он пуще загрустил: “Сынок, если я умру, поплачь громко. Пусть все слышат”. 

В этот момент у него внутри будто накатилась какая-то огромная волна, которая с силой ударила по скалам так, что послышался страшный звук. Он попытался вытащить плач изнутри, глотнул, но в горле словно ком застрял. Он не смог ни разрыдаться, ни слез пролить. Только губы стали сухие. Халик снова и снова пытался заплакать, его слезы словно капали внутри, да так, что сердце заныло. Он подумал, что он плачет.
Во дворе собралось много народа. 
– Примите соболезнования. Дай Аллах вам терпения, – говорили люди Халику, похлопывая его по плечам.

Близкие родственники, издалека прикрывая глаза платочками, заходили в дом с громким плачем. Кто-то горевал по матери, кто – по бабушке, а кто – по тёте. Согнувшись, Халик молча подставлял им плечо для принятия соболезнования.
– Сегодня пятница, хороший день, – сказал один из стариков, сидевших, скрестив ноги во дворе. – Говорят, тем, кто умирает в этот день, Бог прощает все грехи. Всевышний даже Адама создал в этот день и в этот же день призвал его к себе.
– А еще говорят, что слезы детей жемчужинами падают к ногам умерших родителей, – сказал другой. – Мне уже семьдесят. В прошлом году у меня умерла мать. Я по всему дому ходил и горько рыдал. Да, мать, она всегда мать. Не бывает матерей молодых и старых.

Халик старался подальше держаться от людей и все время пропадал в конце двора. Ватный халат был настолько длинный, что мешал ходить. Он невольно развязал платок, затягивавший халат, снял и тюбетейку с головы. Он никак не мог вспомнить, что носил её когда-то. А надел её только потому, что брат утром сказал, что надо надеть, иначе люди будут шептаться. Но он её почти не носил, а большей частью держал в руке, играл ею, то надевал на голову и слонялся в дальней части двора. 
Рослый, пузатый мужчина лет пятидесяти, все к нему обращались Була (2), все время суетился и без конца что-то советовал близким покойницы: “Ты стой возле ворот, если кто зайдет, встречай плачем. Плачь вместе с людьми, плачь навзрыд! У тебя вообще есть сердце или нет?”

Була, собрав близких родственников-мужчин покойницы, включая сыновей и внуков, каждому дал по длинной палке, расставил всех у ворот и снова стал приучать: 
– Как только покажутся люди, опирайтесь на палки, плачьте и причитайте, вспоминая, кто маму, кто бабушку, договорились?
После этого они, увидев людей, прикрывая глаза платочками, громко и хором рыдали. А Халик, склонив голову, опирался на палку и не издавал ни звука.
Десятилетний брат с полными слез глазами не понимал, что происходит. Он смотрел на старших братьев и каждый раз, когда те подносили платки к глазам, он ревел от страха навзрыд. Люди заходили и рассаживались на стулья, выстроенные вдоль плачущих мужчин. Була подходил к каждому из них, чтобы утешить:
– Все хватит! – говорил он и каждый раз сердито таращил на Халика глаза.
Все, кто пришёл на похороны, после молитв из Корана произносили слова сочувствия и уходили. Була каждый раз давал знаки, что надо плакать. Таким образом, мужчины с палками то плакали, то затихали.

Халик, выйдя из строя, подошел к черешне и присел возле неё на корточки. Казалось, что и она сегодня загрустила и как-то вся поникла. Вспомнив нетронутые черешни на дастархане, Халик глубоко вздохнул.
Иногда с соседского двора приходили женщины группами, и тогда снова слышался женский плач, а потом затихал. 
– Много не плачьте, а то слез не останется. Можете по очереди сходить в дом подкрепиться. До полудня еще далеко, – Була неуклюжей, шатающейся походкой подходил то к одному, то к другому и в чём-то постоянно упрекал их. 
Как и предупреждал Була, женщины выплакали все слезы, поэтому они иногда только вздыхали: “Эх, мама-а-а!.. В их потухших глазах не было слез, лица были мрачные от горя, плечи согнулись, все сгорбились и будто сжались в комки.

В полдень гроб подняли с земли, женщины, собрав последние силы, громко разрыдались. У Халика словно наполнились легкие, он стал всхлипывать. Его голос постепенно стал набирать ужасающие обороты, но он не узнавал свой голос и даже слезы были будто не его. Казалось, это был голос брата, он словно плакал изнутри. 
... Прошла неделя. Дом опустел. Халик невольно заходил в мамину комнату и, не найдя её там, заглядывал в другие.
Утренний ветер срывал и метал из стороны в сторону ветки молодой черешни. Ветер усиливался и, наконец, он свалил это деревце. Черешни, разбросанные по двору, были алые и спелые...

1) Аччигош – похлёбка из риса и кислого молока
2) Була – двоюродный брат

Перевод с узбекского Лиры Пиржановой